Позади уже были жаркие дебаты по приемке выполненных замечаний и после очередных «выкручиваний нам рук» Рыжков допустил подсистемы к ходовым испытаниям. Все необходимые документы для выхода в море были уже подготовлены, корабельное и лодочное обеспечение испытаний ждало команду «отдать швартовы». Буквально за 2–3 дня до назначенного выхода лодка снова перешла к стацпричалу, где было одето «седло» и нам вместе с пролетарцами нужно было запасовать «боевую» антенну. Во всей Флотилии не нашлось отапливаемого помещения для хранения наших антенн и они хранились на дальних неотапливаемых складах. Доставив задубевшую боевую антенну на стацпричал, начали отогревать её паром, но на открытом морозном воздухе очень плохо прогревались нижние слои. И тогда Зархин, по типу гондольной бани, придумал «береговую сауну» для антенны. Слегка размороженную антенну осторожно, витками, снимали с барабана и укладывали в большой брезентовый мешок, неизвестно где раздобытый Зархиным. Затем в мешок засунули шланг и пустили пар. Довольно быстро антенна отошла от мороза, была намотана на технологический барабан и быстро с седла запасована на барабан лебедки УПВ. Героями дня были Валера Зархин и Валера Максимов. Перед самым выходом на лодке началась перезагрузка торпед. Вернувшись после обеда, мы стояли на краю стацпричала и наблюдали за этим захватывающим зрелищем. Сейчас, при попытках вспомнить этот момент, мне кажется, что это я, глядя сквозь толщу воды на наш обтекатель, заметил его повреждение (хотя, вполне вероятно, что это был и кто-то другой или сразу несколько человек). Естественно, сразу доложили командиру и уже через 20 минут на стацпричале, кроме командования лодки, стояли флагманские РТС дивизии и Флотилии и комдив с нач. штаба. Один к одному повторилась ситуация 1979 года — повреждение обтекателя с левого борта. Все работы на лодке были приостановлены, опять было водолазное обследование, которое показало, что на это раз все серьезней — обтекатель был пробит и на большой его поверхности наблюдалось расслоение стеклопластика. Опять была создана комиссия по расследованию, которая в очередной раз не смогла сделать однозначный вывод о причинах повреждения и высказала лишь предположение, что наиболее вероятной причиной повреждений тогда и сейчас явилось ударное воздействие носа выводящего лодку буксира. Все лодки, базировавшиеся в Лице, кроме лодок проекта 705, имели довольно большой радиус циркуляции и не могли самостоятельно развернуться в сравнительно узкой губе. Поэтому сразу после отхода от пирса к ним подбегали два буксира и уперевшись соответственно с разных бортов в нос и корму разворачивали их в сторону выхода в Мотовский залив. И вот в этот-то момент упора в нос возможно и происходил удар в обтекатель, иногда слабый и без последствий, а иногда… К концу 80-го года в Лице кроме нашей головной эртээмки было уже две серийных и пришел первый «Гранит» — головная лодка 949 проекта. Наша повторившаяся история с обтекателем послужила поводом для приказа по Флотилии, в котором буксирам запрещалось упираться носом в стеклополастиковые обтекатели скатовских лодок, а командование этих лодок обязано было за этим следить. Однажды я наблюдал картину выхода в море «Гранита», когда маленький буксир всё время норовил подойти к носу и каждый раз с лодки на всю Большую Лопатку раздавался, усиленный мегафоном, голос командира: «Эй, на буксире! Тра-та-та-та-та! К носу не подходить». Правда, цэкабэшные прочнисты высказали свое предположение, что разрушение обтекателя на этот раз могло явиться следствием его прежнего ремонта, т. к. после полимеризации эпоксидной смолы, которая закачивалась в поврежденный участок, могли возникнуть сильные внутренние напряжения, со временем вызвавшие расслоение обтекателя и, как следствие, его пробой от самой незначительной нагрузки. Но, как бы там ни было, нужен был срочный ремонт, а плавучий док в Лице был занят. И наша лодка ушла на один из ремонтных заводов в г. Полярный где специалисты завода-изготовителя обтекателя вырезали поврежденный участок и «накатали» новый. У нас неожиданно образовался почти месячный перерыв в работе. Снова мы собрались в Лице только в середине ноября.

В ноябре от ЛАО поступила информация о якобы готовящемся выходе лодки из дока и сразу же, без захода в Лицу, проведении контрольных проверок в море после ремонта обтекателя. Одновременно мы получили сообщение через гарантийную службу завода «Водтрансприбор», представительство которых находилось и в Полярном, о необходимости прибытия в Полярный наших специалистов для участия в контрольном выходе. Несмотря на то, что первые четыре подсистемы уже принадлежали личному составу лодки, срочно была сформирована команда «скорой помощи», которая и вылетела на Север. У меня был адрес гостиницы, где живут наши заводчане, телефон и фамилия руководителя группы техпомощи. Отчетливо помню, что в команде был Олег Ванюшкин («Арфа») и неотчетливо Володю Антипова (ШП), Сашу Пастора (общие приборы), Игоря Михайлова (ОГС) и совсем неотчетливо, кто был от 2-ой подсистемы. Пока мы добрались до Полярного короткий полярный день уже кончился и был темный холодный полярный вечер. С большим трудом мы нашли гостиницу, в которой вообще никто с завода ВТП не числился и в которой не было ни одного свободного места. После томительного ожидания и просящих взглядов на администратора над нами сжалились и предложили один большой номер на всех сразу в отремонтированном флигеле, предупредив, что флигель ещё не отапливаемый и там прохладно. Альтернативы не было и мы единодушно согласились. Сказать, что там было прохладно, было бы большим преувеличением. Во всем флигеле стоял лютый холод, ужасно пахло краской и не было подключено электричество. Администратор, открывшая нам номер и выдавшая постельные принадлежности, любезно оставила нам карманный фонарик. Как назло, ни у кого из нас не было чем разогреть себя изнутри. Но мы были рады, что добрались до кроватей и надеялись, что в одежде, укрывшись одеялами и нашими шубами, сможем поспать. Как только я начал немного согреваться и казалось, что вот-вот сон одолеет меня, над моим ухом что-то просвистело и с шумом ударилось об пол. Это был ботинок Олега Ванюшкина, который он запустил в угол за моей кроватью, где стояла корзина для мусора. Ему показалось, что там скребутся крысы, которых он боялся больше всего на свете. Не только мне, но и всем остальным этой ночью выспаться не удалось, т. к. ещё пять раз примерно с часовыми интервалами Олегу слышалась крысиная возня и над моим ухом просвистывали поочередно его второй ботинок и ботинки его соседей справа и слева. Утром я дозвонился до водтрансприборцев и мне сообщили, что наша лодка два дня назад ушла в Лицу. Мы немного побродили по городу и на первом же автобусе поехали в Мурманск, а оттуда в Лицу.

Лодка пришла в базу всего за сутки до нашего приезда, т. к. по пути совершила тот самый контрольный выход после ремонта, ради которого мы приезжали в Полярный. Команда акустиков провела контрольные измерения уровня помех и заодно проверила функционирование первых четырех подсистем. Наша помощь оказалась вроде бы и не нужной, но, тем не менее, по просьбе нового командира группы команда «скорой помощи» вместе с акустиками ещё раз произвела нечто похожее на регламентные работы, а сам Шура впервые пообщался с разработчиками первых четырех подсистем.

Буквально за два дня мы сделали все необходимые проверки 5-ой и 6-ой и ушли на ходовые испытания. В последний день перед выходом был доставлен из Ленинграда рекордер 5-ой подсистемы, который был разработан и изготовлен за промежуток между швартовными и ходовыми испытаниями и который закрывал наш последний долг по реализации замечаний предыдущего этапа. За «отдельную плату» лаовские гарантийщики в момент установили рекодер в рубке. Так как наши испытания проходили под эгидой госкомиссии по приемке лодки, то с нами опять был Николай Сергеевич Борисеев, функции которого были обозначены совершенно непонятно и он больше походил на «свадебного адмирала». Правда, его присутствие на лодке гарантировало нам в перерывах между работами и при сеансах радиосвязи всплытие и полную вентиляцию лодки. Адмирал очень тяжело переносил время без сигареты, вставленной в мундштук. Кроме Борисеева с нами в море пошел приехавший посмотреть на «живой комплекс» ст. офицер гидроакустического отдела 5 Управления ВМФ (радиотехнического управления) тогда кап.2 ранга В. М. Воронин. На этом этапе испытаний обе подсистемы функционировали вполне удовлетворительно, правда около каждого прибора находились комплексники и разработчики. Это было допустимо, т. к. этот этап был ещё этапом испытаний Гл. конструктора. Вот только рекордер 5-ой подсистемы работать не захотел. С рекордером была связана забавная история уже после этого выхода, когда стало ясно, что требуются серьезные его доработки. Дим Димыч настаивал на отправке его в Ленинград с отъезжающим Вершвовским, а Юра Долинин, имевший опыт доработок рекордеров первой подсистемы прямо на лодке, и я, являвшийся живым свидетелем Юриных успехов, предлагали сделать доработки прямо на месте, обосновывая это тем, что только здесь он состыкован с аппаратурой и только здесь будут сразу видны результаты. Очень активно помогал нам возражать Дим Димычу Вершвовский, представляя сколько дополнительных хлопот будет у него с отлетом и прилетом. Когда все наши аргументы были Мироновым отвергнуты, я решил сделать последнюю попытку, но Димыч уже был раскален и перебил меня громовым возгласом: «В Ленинград, точка. Царь я… или не царь!» И при этом топнул ногой по палубе. Я пал ниц и начал отбивать поклоны, приговаривая: «Царь Дим Димыч, Царь». Получилось прямо, как в кинофильме. Мы все здорово посмеялись, а Вершвовский получил небольшой ящик впридачу к своему багажу весом около 50 кг. Наш корабельный быт на этом выходе был вполне удовлетворительным. У нас было несколько мест в нормальных каютах второго отсека и довольно много наших на этом выходе питалось в офицерской кают-компании (Миронов, Баденко, Полканов, Карманов, Вишневецкий, Зархин). В нашей едальной смене, начиная с этого выхода, образовался постоянный состав за столом. Лицом в корму сидели Костя Полканов и Слава Карманов, а напротив Зархин и я. И так получилось, что мы все четверо, даже если еда заставала нас в надводном положении при сильной качке, аппетит не теряли. В ожидании, когда вестовой принесет суп, мы любили побаловать себя «атомными бомбами» — два кусочка хлеба, между которыми горчица, перец и соль. В надводном положении замполит всегда включал в кают-компании радиоприемник и настраивал его на станции, передававшие классическую музыку. Если прием сопровождался сильными помехами, то зам включал магнитофон с записями советских песен и почему-то каждый раз, когда мы были в кают-компании и знали, что за надводным положением последует подводное, мы слышали песню в исполнении Льва Лещенко, слова которой вызывали некоторую тревогу — «Ленточка моя финишная, я приду к тебе и ты примешь меня». Ни разу не удавалось нам услышать песню «Усталая подлодка», которую называли гимном подводников и в которой были обнадеживающие слова — «Хорошо из далекого моря возвращаться к родным берегам». Однажды, когда под хорошую качку мы наворачивали по добавочной тарелке супа, звучала очень серьезная музыка. Зархин на секунду оторвался от тарелки, прислушался и со знаем дела категорично произнес — Вагнер. Мы продолжали орудовать ложками, а из приемника раздалось: «Мы передавали седьмую ораторию Будашкина». Не поперхнувшись, Валера продолжал есть, но на этом выходе мы звали его Вагнер. Все наши оперативные совещания и обсуждения различных ситуаций без привлечения Дим Димыча проходили на «голубятне» в той самой 4-х местной каюте, где с левой стороны внизу размещался Слава Карманов, над ним я, а с правой — наверху Костя Полканов, а под ним Сергей Львович Вишневецкий. Двери этой каюты мы держали все время открытыми, т. к. в ней явно ощущался дефицит свежего воздуха. Когда к нам заходил Юра Макарчук, то он всегда присаживался на край нижней левой койки и, поглаживая лежавшего на ней Славу Карманова по выступающему животу, ласково называл его «папашка». Так получалось, что всегда после более менее длительных походов мы возвращались заметно прибавившими в весе. Обильное питание и гиподинамия делали свое дело. Конечно, и на этом выходе не всё удавалось с первого раза. Были и ошибки, и сбои в работе, были остановы ЦВС, иногда классификатор вообще отказывался выполнять свои функции, иногда не совпадали данные по одной и той же цели у первой и пятой подсистем. Но, в целом, за 12 суток этих испытаний нам удалось выполнить все пункты программы ходовых испытаний и убедить комиссию и группу акустиков в жизнеспособности этих подсистем. В первой декаде декабря мы вернулись в Лицу и сразу же началась работа комиссии. Параллельно готовились протоколы испытаний и акт, обсуждались замечания и рекомендации комиссии. И на этот раз все было бурно и непримиримо. На заключительный этап обсуждений приехал В. В. Лавриченко (уже будучи контр-адмиралом) и его присутствие, как и постоянное присутствие М. В. Журковича, служило сдерживающим фактором всё ещё имевшего место неоправданного максимализма отдельных военных членов комиссии. К концу декабря комиссия по заводским испытаниям комплекса завершила свою работу, подписанием протоколов и акта испытаний. Впереди был новый 1982 год и Государственные испытания этих двух подсистем, как и всего комплекса в полном объеме.