Этот период наших работ не отмечен никакими особенными событиями ни в море, ни на берегу, если не считать двухдневной паузы всех работ в Лице в связи с приездом Главного инспектора Министерства обороны престарелого маршала Москаленко. Все наиболее запомнившиеся события начались осенью.

После очередной переотметки в Ленинграде я и Зархин в середине сентября возвращались в Лицу. Вместе с нами, для окончательной корректировки формуляра комплекса (наш долг ещё после первого этапа госов), летела сотрудница нашей лаборатории Александра Леонидовна Масленникова. (Александра, Сашенька, — краснодипломница ЛЭТИ, милая, симпатичная, стройная, с колоссальным запасом энергии, с большим чувством ответственности за выполняемую работу, которую делала так быстро, что у руководителей групп, в которых ей довелось поработать, постоянно были проблемы с её загрузкой, инициатор и организатор всех наших лабораторных празднеств, постоянный член профкома и сборной нашего отделения по волейболу. В общем, «комсомолка, спортсменка, отличница, общественница.»

Перед нашим отъездом из Лицы Ия как-то обмолвилась, что ей в лечебных целях очень нужна простая свежая капуста, которую ещё на Север не завезли. Я тут-же её успокоил и сказал, что через несколько дней капуста будет доставлена. Перед отлетом из Ленинграда я поехал на Кузнечный рынок и купил большой отличный кочан капусты, который и летел вместе со мной. С первой неожиданностью я столкнулся при проверка документов, где уже в новом помещении КПП-5, теперь с правой стороны после моста, я увидел среди проверяющих Ноиля Исхакова. На мой вопрошающий взгляд он ответил, что служба на лодке его больше не устраивает. Но это была неправда — его списали с лодки и перевели в гарнизонную службу охраны. Вторая неожиданность поджидала меня на въезде в поселок, где около магазина прямо на тротуаре возвышалась гора из доставленной на Север свежей капусты!! Несмотря на различные шутки моих спутников по поводу моего качана, он был очень тактично и с большой благодарностью принят в директорском кабинете гостиницы. Нам удалось поселить Сашеньку в стандартный одноместный номер, хотя первые сутки она шиковала в полулюксе — ничего другого не было. На следующий день Сашенька уже работала и на лодке, и в шаре на «Котласе», а необходимыми секретными документами её обеспечивал мой старый знакомый мичман Глазов. В этот же день я встретился с Балашом и узнал от него, что через два дня будет четырехсуточный выход в море в целях проверки «Омнибуса», на который мы также заявлены, что Ноиль списан с лодки, а Игорь Левчин поступил в Академию и теперь в экипаже новый командир группы акустиков молодой ст. лейтенант Саша Новиков. Ещё Володя сказал, что он дал телеграмму с вызовом Шумейко, т. к. акустики не могут справиться с возникшей неисправностью станции «Жгут-М».

Надо сказать, что натянутость отношений с Балашом постепенно сходила на нет, я старался сглаживать все острые углы нашего взаимодействия и Володя, как мне казалось, старался избегать конфликтов со мной. Но конфликты с остальными членами нашей команды у него возникали постоянно. Властный характер, большая самоуверенность и упрямство затрудняли его контакты с большинством людей. Володя был прекрасный специалист, великолепно разбирался в электромеханике и радиотехнике, но работать в большом коллективе ему было нельзя. Он был типичный одиночка. Его постоянное «не мои гайки» запомнилось я думаю всем. И эта фраза, к сожалению, касалась многих аспектов его деятельности — от организации работ и до непосредственного участия в сдаче комплекса. За эти предвыходные дни я познакомился с новым командиром группы акустиков. Саша, который почему-то для всех нас сразу стал Шурой, оказался очень приятным симпатичным молодым человеком и с ним у всех сложились хорошие отношения. Конечно, трудно было сравнивать профессиональные качества прежнего командира группы с новым, но Шура не стеснялся спрашивать и учиться у своих подчиненных мичманов и у нас. И его профессиональное мастерство за время нашего пребывания на лодке существенно выросло. Особенно хорошие дружеско-деловые отношения сложились у Шуры со Славой Кармановым. Вместо двух ушедших офицеров-акустиков пришел только один и группа акустиков до самого завершения наших госиспытаний была в недокомплекте. Этот короткий выход прервал наши плановые работы и группа морфизовцев во главе с ответственным сдатчиком осталась на берегу ждать нашего возвращения. Основным занятием ожидавших нас на берегу были походы в сопки за грибами и ягодами, а та осень была очень урожайной. Грибы народ сушил прямо на батареях отопления, а ягоды по известному рецепту перетирались с сахаром и отправлялись в Ленинград. Усталые, но довольные в очередной раз проведенными проверками в море, мы вернулись в Лицу и работы на лодке были продолжены. На многих выходах этого года, предшествовавших ходовым испытаниям, с нами был Дим Димыч и помогал нам не только как руководитель, а ещё и как очень хороший инженер (можно по разному оценивать его деятельность на руководящих институтских постах, но, бесспорно, он был великолепным инженером). На одном из выходов в море помню отмечали день рождения Дим Димыча, обыграв его действительную флотскую службу в звании ст. матроса с традиционно-скромным военно-морским подарком — тельняшкой и банкой воблы. В перерыве до следующего короткого выхода помимо работы по предъявлению пятой и шестой на ходовые испытания вспоминается маленький наш праздник, который был организован по инициативе Сашеньки Масленниковой. Это была т. н. отвальная — уезжали в Ленинград Саша, Коля Никандров, приезжавший для улаживания накопившихся вопросов по второй подсистеме, и, приехавший вместо Володи Шумейко сразу после нашего ухода в море сравнительно недавно появившийся в институте Лёва Радченко, который к тому времени уже молниеносно быстро стал начальником сектора в 13 отделе. Лёва был в этом не виноват, просто он был женат на одной из дочерей тогдашнего первого секретаря Ленинградского обкома партии Романова, был веселым и общительным человеком (можно быть веселым, имея такого тестя) и мы его называли «родственник Вождя». Кажется тогда Лёва даже и не попал на лодку, т. к. ещё в море мичман Козлов нашел и устранил неисправность. Несмотря на родственность с Вождем, Лёва принимал очень активное участие в процессе заготовки черники. Инициировав отвальную, энергичная Саша, находясь под впечатлением зарослей черники, решила приготовить вареники с этой ягодой. Сама месила тесто и налепила вареников на огромную компанию мужиков — Баденко, Вишневецкий, Вершвовский, Никандров, Балаш, Зархин, Радченко и я. Отвальная происходила в номере у Саши, её одиночный номер был крайним на этаже и чуть больше всех остальных. Присутствие Володи Балаша гарантировало достаточность «расходного материала», а Лёва принес привезенную из Ленинграда редкую тогда литровую бутылку «Лимонной» водки. С закуской проблем не было. А Сашины вареники, приготовленные прямо в чайнике с помощью кипятильника (знакомая технология по зеленому горошку), были очень вкусными и уплетались с огромной быстротой. Отвальная прошла отлично.

Перед запланированными на середину октября нашими ходовыми испытаниями были ещё два коротких выхода в море для проверки «Омнибуса» и досдачи некоторых пунктов лодочной программы испытаний. С одного из этих выходов мы вернулись с памятным трофеем, который укрепил веру военно-морского флота в буксируемую антенну, по крайней мере, в её прочность.

Специального обеспечения на этом выходе не было, нас сопровождал надводный корабль типа СКР. Руководил выходом Председатель Госкомиссии по приемке лодки контр-адмирал Борисеев. Первые двое суток шли сквозные проверки систем управления оружием при взаимодействии БИУСа с источниками информации, в том числе и с нашим комплексом, который исправно выдавал данные об обнаруженных целях. На третьи сутки, имея прогноз об ухудшающейся погоде, Николай Сергеевич планировал проверить мореходные качества лодки, то, что ещё в 1977 году ему не удалось осуществить в Белом море. По ходу дела, отрабатывая взаимодействие акустиков с механиками, несколько раз производился цикл постановки и выборки буксируемой антенны. При каждой постановке Зархин, сидя на «голубятне» у прибора 8А-5, «коллекционировал» шумы на приемниках антенны. И вот, когда уже заканчивалось наше время работы с вытравленной антенной, мы услышали слабый удар о корпус лодки и следом резко возросли помехи на всех приемниках буксируемой антенны. После оперативного обсуждения происшествия мы сделали предположение, что или оторван стабилизатор и антенна занимает хитросплетенное пространственное положение (непонятным оставался предшествовавший этому удар о корпус), или мы каким-то образом что-то намотали на антенну. Решили попробовать выбрать антенну-ничего не получилось. Из двух наших предположений осталось второе. Я и Зархин пошли на доклад к Борисееву и командиру. Борисеев был страшно удручен тем, что опять не сможет проверить мореходные качества лодки, а Протопопов предложил всплыть, связаться с надводным кораблем и попросить его зайти нам в корму и посмотреть, что там у нас произошло. Когда мы всплыли, то море уже штормило и верхний рубочный люк даже не открывали. С борта надводного корабля нам сообщили, что наблюдают у «входа в очко какую-то большую мотню» (это дословно) из проводов, а также два отдельных провода, один из которых уходит сразу вниз, а другой куда-то далеко за корму. Это сообщение подтвердило версию о намотке постороннего предмета на антенну. Теперь уже все на лодке гадали, что же мы намотали. Пессимисты высказывали предположение, что мы сорвали давно, м. б. еще с военных времен, установленную якорную мину, не находя объяснения почему мы на ней не подорвались, а оптимисты — что мы просто сорвали буй, по каким-то причинам не нанесенный на штурманские карты. Оптимистичное предположение объясняло всё более логично, в том числе и удар о корпус лодки. Не знаю, думали ли командир и Борисеев о возможности намотки на винт уходящего вниз троса, но Борисеев стал пристально нас спрашивать может ли лодка с выпущенной антенной ходить в подводном положении на скоростях больше оптимальной скорости её буксировки (6 уз.), а также и в надводном положении. Зархин и я в два голоса отвечали, что лодка может не только ходить, а даже бегать на скоростях до 15 узлов. Потребовалось документальное подтверждение и я принес из секретной части технические условия, где черным по белому было это написано. Кроме того, мы заверили адмирала, что цифра 15 записана явно с запасом, что можно бежать и на 20 узлах и если что-то случится с антенной, то мы берем на себя всю ответственность. Борисеев и командир приняли решение проводить мореходные испытания. Лодка ходила под водой на разных скоростях, погружалась с различными дифферентами, всплывала и снова погружалась, делала циркуляции. В надводном положении её бросало, швыряло, накреняло и оголяло гребной винт. На третьи сутки вечером мы пришли в Лицу и ошвартовались. Говорили, что среди встречавших нас на пирсе военных были и «люди в галифе» — так именовали офицеров из оперативного отдела Флота. Сразу же начали вытаскивать предмет, болтавшийся на тросе уходящим вниз. Им оказался наш радиогидроакустический буй образца 50-х годов, который тут же отделили от троса и отправили на «исследование». Утром следующего дня была проделана очень сложная операция по маневрированию лодки с вытравленной антенной в узкой губе и переводу её к стацпричалу, где сразу же одели «седло», распутали «мотню» и намотали антенну на барабан лебедки УПВ. Картина происшествия вырисовывалась следующая: вероятно, наклонно расположенный трос был затрален ограждением рубки и буй был сорван с якоря (возможно, что буй уже и просто болтался без якорного крепления), далее трос попал на гондолу, проскользил по ней и запутался на кабель-тросе. Удар, который мы слышали, мог быть ударом троса о рубку или ударом самого буя о гондолу (правда следов удара обнаружено не было). Следующий день преподнес очередной сюрприз. Как всегда, мы решили перемотать антенну на технологический барабан для её визуального осмотра, тем более после её буксировки в экстремальных условиях. Но, второпях выяснения привезенного нами трофея, лодочные механики забыли откачать оставшуюся в гондоле воду и ударивший ночью мороз превратил её в лед, в который вмерзли нижние витки намотанной на барабан антенны, да и остальная часть антенны от минусовой температуры превратилась в жесткий монолитный шланг, неподлежащий перемотке. В осенне-зимний период антенна с полиэтиленовой оболочкой и заполненная соляром доставляла много дополнительных хлопот. При отрицательных температурах соляр загустевал, а оболочка просто «дубела» и в таком виде работать с антенной было невозможно, надо было её каким-то образом приводить «в чувство». В нашем распоряжении было две антенны — номер 1(боевой) предназначался непосредственно для морских испытаний, а номер 2 — (технологический) для всех прочих выходов в море. Пока на берегу не начинались морозы, осложнений не было, но наши ходовые испытания и государственные попадали уже на зимний период и необходимо было что-то придумать. Возникшая тогда проблема после ночного мороза была решена в два этапа. На первом этапе Зархин и мичман Горбач, вооружившись молотками, отправились в гондолу и начали вырубать вмерзшую часть антенны. Этот этап прошел успешно, если не считать рассеченной брови Зархина, в тесноте гондолы не сумевшего увернуться от рьяного замаха Горбача. Второй этап заключался в подаче пара в гондолу и прошел без травм. Через несколько часов гондольной бани антенна была перемотана на технологический барабан и тщательно обследована. Никаких видимых последствий её буксировки в экстремальных условиях обнаружено не было. Наша антенна выдержала самые суровые испытания, и лучшего подтверждения её надежности и прочности не могло и быть.