Все эти напряженные сутки испытаний вместе с подсистемой ШП функционировала и подсистема классификации, но результаты были совсем неутешительные, слишком часто происходили сбои подсистемы или она просто не принимала никакого решения о классе цели. Но зато нашим специалистам удалось увидеть явные собственные недоработки в вопросах взаимодействия этих двух подсистем, которые были учтены в дальнейшем.
И вот наступила очередь сдачи пятой подсистемы, которой предшествовало детальное обсуждение совместных действий наших специалистов, специалистов-разработчиков УПВ и, конечно же, экипажа корабля. Корабли обеспечения заняли исходные позиции и каждый ждал своего «часа икс». У нас было три рабочих места — в рубке гидроакустики у левой шапэшной секции пульта, на индикатор которой выводилась информация; на «голубятне» у аппаратной части, где производился спектральный анализ шумов и запись их на магнитофон и в концевом отсеке лодке, откуда производилось управление УПВ и где была расположена аппаратура нашей системы бесконтактного контроля положения антенны. Шли восьмые сутки наших испытаний.
Пока лодка погружалась, мы окончательно, уже по громкоговорящей связи, уточнили схему взаимодействия между всеми участниками процесса. На глубине 100 метров лодка заняла горизонтальное положение при скорости 6 узлов и «процесс пошел». Включились насосы УПВ, создавая в гондоле избыточное давление, необходимое для выталкивания концевого тела (стабилизатора) из выходного отверстия гондолы, в котором оно хранится при запасованной антенне, был расторможен барабан лебедки и концевое тело, отталкиваемое от лодки гидродинамическим напором потянуло за собой нашу антенну. Из концевого отсека поступило сообщение о прохождении первой магнитной метки, затем второй, третьей… медленно антенна сматывалась с барабана и уходила за корму лодки. С «голубятни» докладывали о фиксировании на приемниках антенны шумов буксировки неожиданно большого уровня, которые наблюдались и на развертке индикатора, но особой тревоги это сразу не вызвало. В строгой последовательности фиксировались магнитные метки прохождения антенны и довольно скоро начал уже выходить кабель-буксир. Это означало, что вся активная часть антенны уже находится в воде и через несколько минут наступит тот самый «час икс», когда наше обеспечение начнет свое маневрирование. И вдруг, совершенно неожиданно, пропала вся начальная информация о буксировке антенны у нас в рубке и на «голубятне», а из последнего отсека доложили об аварийной ситуации с УПВ и об автоматической остановки лебедки. Сразу было сделано предположение об обрыве антенны. Дальнейшие попытки включения УПВ в режим выпуска антенны, а также её выборки результатов не дали и только ещё более убедили всех, что антенна оторвана и что-то произошло с УПВ. Срочно собралась комиссия и, заслушав сообщения наших специалистов и разработчиков УПВ, было принято решение о приостановке испытаний комплекса до выявления истинных причин. Мы связались с кораблями обеспечения, объяснили ситуацию и отпустили их. Затем всплыли с целью вызова нашего буксира, который должен был быть где-то рядом, чтобы пересадить членов комиссии и отправить их в Северодвинск. Параллельно продолжались острые дебаты с представителями Пролетарского завода на тему «кто виноват» и «что делать». Вот тут-то Громковский уже не молчал. Активно принимая участие в дебатах, он однозначно обвинял пролетарцев, ссылаясь на неоднократные разговоры с директором Пролетарского завода Пашкевичем после многих неудач с УПВ «Руза» при испытаниях станции «Аврора-П» и бездействие его специалистов. По возвращении в Северодвинск Громковский намеревался созвать Совет директоров предприятий Министерства, для обсуждения прямо на месте вопросов срыва испытаний комплекса и выработки соответствующих рекомендаций. (был и такой орган в рамках Министерства, с рекомендациями которого считался и Заказчик). Ни Б. А. Селиванов, ни второй представитель пролетарцев, не могли соперничать с красноречием Громковского и его «убийственной» аргументацией виновности разработчиков УПВ. В это хотелось верить нам и даже военным членам комиссии. Я помню еще одну ситуацию, когда на этих испытаниях Главный конструктор активно помогал нам. Это происходило при сдаче аппаратуры контроля помех, когда Громковский был возмущен поведением одного из членов комиссии. Дело в том, что почему-то возможности нашей аппаратуры вызывали недоверие со стороны специалистов лаборатории ЦНИИ им. ак. Крылова, рекомендациями которой пользовались проектанты в борьбе за обесшумливание корабля и за минимальный уровень акустических помех в носовой оконечности. Это была лаборатория, которой руководил молодой доктор наук Романов, а непосредственно с нами работал его сотрудник Юрий Петров. Надо сказать, что более занудного, никому ничего не доверяющего человека, я не встречал за всё время работы. Но это так, к слову. Ещё во время работ по установке ИКУ на лодке была установлена альтернативно нашей аппаратуре система контроля помех разработки ЦНИИ им. ак. Крылова с множеством гидрофонов в носовой оконечности. Возможно эта фирма считала, что мы завышено выставим нулевое значение абсолютного уровня помех, относительно которого и будем контролировать помехи в ходе испытаний и тем самым поможем себе получить требуемые дальности. Уже на наших наладочных выходах и на выходе с ИКУ Петров записывал какую-то информацию на магнитофон, что-то наблюдал на спектроанализаторе, но, т. к. никаких выводов из своих наблюдений он не делал и не допускал никого к своей технике, наши специалисты Усоскин, Нодельман, Кветный и я, к ним примыкавший, понимали, что эта аппаратура фиксирует уровень «цен на хлеб в гражданскую войну». На этом же выходе уже никакой альтернативы нашей АКП не было, но был член комиссии Юрий Петров. Уж сколько он попортил нам нервов и нервов членам комиссии — передать трудно. Он ничему не верил, считал, что мы делаем всё неправильно, что мы обманываем комиссию, а результаты наши измерений считал «филькиными грамотами»… Это была настоящая «баба-Яга», которая сама ничего не предлагала, но была всегда против и свою ужасно занудную противную арию она исполняла на одной долгой минорной ноте. В итоге, при обсуждении результатов испытаний АКП, он заявил, что никакие документы подписывать не будет, а Громковский пообещал ему, что он никогда не будет больше членом никаких комиссий. Пока к нам шел буксир стало темнеть, а на море поднялся ветер и слегка заштормило. Подойдя к нам, буксир пришвартовался и с него на лодку был заведен трап, простой деревянный трап без поручней, который напоминал доску качелей, попеременно поднимаясь и опускаясь то одном, то на другом конце. Началась эвакуация членов комиссии, с которыми уходили и Паперно, и Громковский. На буксир переползали в буквальном смысле ногами вперед, руками держась за основание трапа. Последним покидал лодку Л. П. Хияйнен, который попросил меня подержать его адмиральскую фуражку, опасаясь как бы её не сдуло в море сильным ветром. Когда нашего адмирала благополучно приняли, мне пришлось совершить путешествие на буксир с целью возвращения фуражки его владельцу, бросать её было рискованно из-за сильного ветра. На буксире, совершенно неожиданно, я встретил вышедшего на палубу заспанного Корюна Варназова. Была договоренность, что после испытаний подсистемы связи Варназова снимут с лодки БДР и на нашем буксире доставят в Северодвинск. Его действительно сняли, но буксир в Северодвинск по каким-то причинам не пошел и Корюн уже пятые сутки болтался на буксире и двое последних суток почти ничего не ел, т. к. запасов продовольствия едва хватало на членов команды. Почему-то дубравские буксиры всегда имели ограниченный запас продовольствия, хотя капитан и старпом прекрасно знали, что на борту будут дополнительные «рты». Нельзя было спокойно смотреть на его голодное выражение лица и я предложил ему перейти на лодку, но он так вымотался за эти дни и ночи и так оголодал, что был рад скорейшему возвращению на буксире в Северодвинск и только попросил меня чего-нибудь раздобыть ему поесть. Я переполз на лодку, «залетел» на камбуз и наш кок загрузил меня (вот, что значат хорошие отношения с экипажем) буханкой хлеба, пачкой сахара, банкой тушенки и банкой рыбных консервов. До расхождения с буксиром я успел всё перебросить Корюну. После совместного со старпомом подвига по спасению от «голода» Пармета и Иры Торховой в Белом море теперь я уже один совершил подвиг по спасению от «голодной смерти» сотрудника нашего сектора связи Корюна Варназова, который даже много лет спустя всё ещё вспоминал этот случай.
