Они выпили. Потом еще. Он разглядывал ее уверенно и нежно, и ее неловкость постепенно пропадала.

— Уверяю вас, все будет хорошо. Вы заслужили хорошее отношение в вашей семье. У вас кто — сын, дочка?

— Дочка.

— У меня тоже. Вот, возьмите для девочки. — Он собрал пакетик «Птичьего молока», протянул ей. Она раскрыла свою маленькую сумочку, и оттуда выпала новая коробочка со старыми колготками. Он наклонился и подал ей эту коробочку.

Доктор Зеленович хорошо разбирался не только в хирургии. Он понял, насколько серьезно молодая женщина отнеслась к тому, что от нее требовалось.

— Давайте я отвезу вас. — Он подал ей синий плащ, они спустились вниз и сели в его авто. В блестящей черноте поплыли окна и фонари.

— Когда очень устаю после работы, люблю ездить по городу без определенной цели.

Они поехали по Артема, потом по Соляной, потом по Глубочицкой. Направо темнела гора Хорив, слева мерцали огни Щекавицы. Она смотрела, широко раскрыв глаза, на знакомые места, которые из окна машины выглядели совсем иначе, и думала, что впервые за много лет может не переживать о том, что ей надо быстрее домой. На Подоле въехали в узенькую улочку и остановились возле окошек с решеточками.

— Тут неплохо варят кофе, интересно, еще открыто?

В кофейной громко смеялись молодые парни и девушки. Это была чужая, незнакомая жизнь, ее сумасшедшее кружение.

— Как Вас зовут? — нежно спросил он.

— Ганна.

— Очень хорошо, что у вас такое имя. Донна Анна… Это имя женщины, которой так и не было у Дон Жуана.

— Боялся командора…

— Ну, во-первых, Дон Жуан ничего на свете не боялся, а во-вторых, во-вторых, ваш муж — не командор.

После кофейни они ехали по набережной. Чернел Днепр, проплывали мимо окон машины убогие каменные домики Набережной Крещатик. Зеленович рассказывал о жизни и событиях в этих дворах, что происходили давно-давно, когда он еще студентом подрабатывал на «скорой помощи».

Темный город плыл по реке жизни и нес в дальнюю даль. Вот и их сонная Куреневка, и их темный дом.

— В моей машине долго будут жить ваши духи, Анна. Прощайте. Все у вас будет замечательно. Я же хочу вам дать небольшой совет. Никогда, даже в свой смертный час, если, не дай Боже, будете умирать раньше мужа, не признавайтесь ему, что между нами, как говорят обыватели, ничего не было. Он этого не стоит.

Она проснулась рано, но муж уже сидел на кухне. Вокруг — серый сумрак. Хотелось спать. Суббота. Можно позволить себе подольше побыть в постели. Но желтый свет из кухни маячил въедливо и тоскливо. По дому снова шастал гадкий домовик — предвестник скандалов. А вчера только подумала: вот уже несколько дней живем как люди. Стоит лишь так подумать — сразу все идет наперекосяк. Она побежала на кухню. Муж тщательно бреет недовольное лицо. Не здоровается. Скребет левую щеку. Кривится еще больше.

— Завтракать будешь?

— Долго ты меня за идиота будешь держать? Да, я проснулся, а завтракать не стану. Буду гопака плясать.

— Сосиски сварить?

— А ты что, можешь предложить жареных рябчиков?

Она поставила на огонь кастрюльку с водой, вытащила из холодильника сосиски.

— Тебе сколько?

— Будто ты не знаешь, что я всегда ем четыре сосиски? Или ты, как и твоя мать, лишний раз хочешь выставить меня идиотиком?

Она тоже начинает кричать:

— Ты каждый раз ешь разное количество сосисок! А идиотиком ты себя сам выставляешь!

— Это вранье! Эффектное вранье! Я всегда съедаю четыре сосиски! Это может подтвердить каждый! Спроси мою маму!

Вода закипела. Она бросила в кастрюлю четыре сосиски. Он стукнул кулаком по столу.

— Ну все! С меня хватит! Сосиски не варят, а запаривают при температуре семьдесят градусов! Только так они сохраняют все витамины!

— Совсем с ума сошел?! Какие в сосисках витамины?

— Сосиски запаривают, а не варят, это любая хозяйка знает! И ты знаешь! Только не хочешь так делать для меня! Потому что вообще не считаешь меня человеком! И почему это ты варишь только четыре сосиски? А себе? А дочке? Мне не нужны эти подачки! Я хочу завтракать с семьей!

— Дочка еще не проснулась.

— Почему она до сих пор спит? Утром спать вредно! Моя мама всегда встает рано! Это твоя приучила ребенка спать по утрам!

— Ты и сам спишь утром, как байбак, когда у тебя другое настроение!

— И снова эффектный поклеп! Клепай, клепай! Еще Геббельс сказал: ложь, повторенная несколько раз, это уже не ложь, а полуправда! А ты гробишь ребенка! Клетки головного мозга отмирают, если спать после семи часов утра!

— Да что ты несешь?! Сам ты Геббельс!

На пороге кухни появилась сонная дочка.

— Ты гробишь ребенка! Ты не даешь ей молока! Это твоя мать нарочно не дает ей молока. Без молока люди умирают!

— Да у нее аллергия на молоко!

— У всех детей, которым не дают молока, будет аллергия! Моя мама регулярно пьет молоко, и никогда у нее не было вашей аллергии!

Дочка подошла к рассерженному отцу:

— Папа, вот мой рисуночек!

Он взял рисунок и швырнул его в угол.

— Уже научила ребенка зубы заговаривать! Это наука твоей матери! Все! Больше я терпеть не намерен! Дочь мне растить не дают! Вр-рут в лицо! Делают из меня идиота!

Он схватил жену за плечи, прижал к стене.

— Хулиган! Я вызову милицию!

— Вызывай! А я расскажу, что ты не даешь ребенку молока! Что не пускаешь ее к бабушке, что сушишь белье в доме, тем самым кислород забираешь!.. — Это уже доносится из комнаты. Муж быстро собрался и, уже одетый, бросил: — Так и знай! Хоть мы и разъехались по разным квартирам, но твоя наушница всегда будет между нами! А моя мать — честная, благородная учительница!

Дочка начала плакать. Дверь с грохотом закрылась. Из кастрюльки с сосисками выкипела вся вода, они начали гореть.

Отошла первая волна боли. Голос и речь вернулись.

— Сейчас пойдем к бабусе.

Дочка послушно одевалась.

— Мама, портфельчик брать?

— Нет, сегодня дома сделаем уроки.

Улица холодная и хищная. Здесь тоже ходят какие-то незримые злые духи, только с большим полем действия, чем у домовика-скандалиста из их квартиры. Люди, растерянные и тревожные, спешат запастись продуктами. Во вторник очередное повышение цен. Сегодня суббота, нужно поторопиться.

Молча доехали к бабушке. Она не может идти к матери с таким лицом. У нее заплаканные глаза не отходят по три часа. Мать снова догадается.

— Скажи бабусе, что я иду стоять в очередь за мясом. Выглянешь из окошка, как обычно.

Бабушка с внучкой улыбаются в окне четвертого этажа. Пока что мама ничего не знает.

А теперь нужно встать в какую-нибудь очередь. Настороженные серые улицы. Людей почти нет. Все они где-то там, в гастрономах, в очередях. Говорят, теперь все подорожает ровно в восемь целых и семь десятых раза. Зарплату увеличат втрое. Точнее, в два и семь. Несложный подсчет показывает, что все мы скоро умрем. До весны не доживет никто. Боже мой, боже мой! Как жить дальше? А тут еще дома такое. Хочется бежать по городу, искать мужа, а не продукты. Из автомата на улице позвонила подруге.

— Привет! Давай быстрее, а то я спешу в парикмахерскую, хочу сделать химию по старой цене. У тебя что-то срочно?

Нет, не срочно. На вопрос, как жить дальше, срочно не ответишь. Она положила трубку.

— В сером доме говядина по семьсот. И привезли много, — выдает информацию какая-то женщина на улице. Мир не без добрых людей. Нужно идти к серому дому.

В сером доме черная очередь. Но мяса действительно много. Люди тащат красные глыбы. Эпоха тошно гудит в ушах и затылке. В помещение залетел воробей, бьется под потолком. Что же будет?

— Это все националисты довели страну. С Россией жили и горя не знали.

— С Россией? Россия из нас всю кровь высосала, одни жилы оставила, а вы говорите, горя не знали?!

— Не знали! Все было: и куры, и мясо.

— А шоколадное масло!