Однако этого не происходит.

— Я хочу извиниться, — заявляет Хироко.

— Но ты ни в чем не провинилась.

— За то, что в тот вечер стояла перед твоим домом. Я просто подумала… ну, не знаю. Я подумала, что нам было хорошо вместе. Тебе и мне.

— Нам действительно было хорошо вместе.

— Я не знаю, что случилось.

А я не знаю, как ей все объяснить.

«Ты слишком уж заботилась обо мне, — рассуждаю я про себя. — Но если бы ты узнала меня — по-настоящему узнала, — ты бы поняла, что я не достоин этого. Ты такая добрая, очаровательная, благородная, настоящая и великодушная… А я не обладаю ни одним из этих качеств, то есть теперь не обладаю. Ты меня не так поняла. И я испугался. Никогда никому не давай столько власти над собой. Не делай этого, Хироко».

— Ты обязательно еще встретишь кого-нибудь, — вместо всего этого говорю я. — В мире очень много хороших парней. И ты можешь начать питать чувства к одному из них.

— Но я уже встретила тебя.

Она улыбается, и есть в этой улыбке нечто непостижимое, что заставляет меня сомневаться. Мне кажется, будто Хироко знает что-то такое, что мне познать вообще не дано.

Никогда.

Витрина «Шанхайского дракона» украшена цветами и огоньками. Цветки персика, апельсина и нарцисса подсвечиваются красными фонариками, в которых горят настоящие свечи. В ресторане витают всевозможные приятные ароматы. Здесь уютно и светло, особенно по сравнению с улицей, серой от дыма, который нескончаемым потоком льется по Холлоуэй-роуд. На двери вывешена табличка «Закрыто», но сегодня ресторан выглядит даже более гостеприимным, чем обычно.

Мы стоим на улице и молча взираем на это маленькое чудо, расположившееся на одной из деловых улиц северной части Лондона. Моя мама, бабушка, Ольга и я — мы не торопимся входить, с удовольствием купаясь в теплом свете красных фонариков.

— Как красиво! — зачарованно произносит мама.

К дверям «Шанхайского дракона» прикреплены два красных плаката с золотыми китайскими иероглифами, означающими счастье, долголетие и процветание. Здесь же, у входа, стоят две улыбающиеся фигуры: мальчик и девочка в традиционных китайских одеждах. Руки у них сложены так: кулак лежит на раскрытой ладони. Это своеобразное приветствие, принятое в Китае в канун Нового года. «Дети» выглядят сытыми, счастливыми, как ни странно, умными и, прежде всего, процветающими.

Мы звоним в дверь. За зеркальным стеклом появляется Уильям. Его круглое лицо светится от радости, пока он возится с задвижкой. Вскоре к нему присоединяется его сестра Диана. Затем сюда же подходят их родители, пухлый Гарольд и скромная Дорис, и, в довершение всего, Джордж и Джойс. Все они улыбаются от удовольствия. Никогда еще я не видел это семейство таким единодушно счастливым.

— Кун хей фэт чжой! — приветствуют нас Чаны, когда мы заходим внутрь.

— И мы вас тоже поздравляем с Новым годом! — отвечает моя мама, хотя то, что сказали хозяева, означает буквально «желаем вам процветания» и не имеет никакого отношения к Новому году. Возможно, китайцы считают, что процветание прежде всего необходимо для достижения счастья.

Я вспоминаю о том, что временами семейство Чан кажется мне английским. Это происходит, когда, например, Джордж грызет жареные крылышки в «Изысканной кухне Теннесси генерала Ли», или когда Джойс пьет вместе с моей мамой «английский» чай, или когда Дорис сморит передачи о королевской семье. Они мне кажутся местными жителями, когда Уильям и Диана говорят по-английски совсем без акцента и особенно когда Гарольд воскресным утром уходит играть в гольф.

Но сегодня Чаны выглядят настоящими китайцами.

В ресторане слышатся треск и грохот фейерверка.

— Это магнитная запись, — поясняет Уильям, закатывая глаза, как это может делать шестилетний малыш, уставший от фокусов взрослых. — Это не по-настоящему.

— Фейерверк изобрели китайцы! — возбужденно сообщает ему Джойс.

— Я знаю, ба, я знаю, — кивает мальчик, успокаивая бабушку.

— Но властям не нравится, когда люди по-настоящему запускают фейерверки, — уже умиротворенно продолжает Джойс. — От этого шума и блеска голова может пойти кругом. Поэтому в настоящее время все чаще используются магнитофонные записи, для того чтобы отогнать прочь злых духов. Срабатывает не хуже настоящего фейерверка, между прочим.

Я представляю Ольге гостеприимное семейство, а Джойс тут же понимающе осматривает девушку, оценивая ее опытным глазом специалиста.

— Элфи не становится моложе, — говорит она Ольге. — Но он не может всю жизнь прожить как плейбой. Очень скоро ему понадобится настоящая жена.

Все, кроме Джойс, смеются. Однако я хорошо ее понял.

При других обстоятельствах Ольга, как самая молодая и симпатичная женщина среди присутствующих, обязательно стала бы царицей бала, центром всеобщего внимания и первой, кому было бы предложено попробовать вина. Однако во всех китайских семьях хозяева более всего уважают возраст своих друзей. Вот почему почетной гостьей становится моя бабуля.

Ее сажают во главе стола, уставленного блюдами, на которых лежат сырые заготовки то ли будущих клецек, то ли треугольных мини-пельменей. Но ими мы будем заниматься потом, после ужина. А пока что бабушка подозрительно разглядывает готовые кушанья в надежде увидеть хоть что-нибудь привычное вроде рыбных палочек или сдобы с заварным кремом.

Уильям и Диана приносят ей зеленого чая. Бабуля осторожно пробует его, после чего бойко вскидывает вверх большой палец.

— Немного похоже на наш чай, — одобрительно кивает она.

На ужин сегодня цыплята. Цыплята и рис, а еще тут имеются такие блюда, на которые я даже смотреть спокойно не могу. Это, к примеру, шелкопряды, сверху почерневшие от готовки, но внутри все равно белые и жидкие. Правда, тут же, на столе, много и такой еды, которую я просто обожаю. Взять хотя бы колбаски, такие крохотные, что, кажется, удобней было бы их поглощать, накалывая на коктейльные шпажки.

Я сижу рядом с Джойс, и она время от времени бросает в мою тарелку с рисом маленькие кусочки куриного мяса. От этого я сам себе кажусь птенцом, которому мамаша кидает червей прямо в гнездо. Ольга говорит, что не голодна, поскольку успела перекусить у себя на работе, в «Эймон де Валера». Правда, лично мне кажется, что таким образом она просто вышла из неловкого положения, поскольку совершенно не умеет пользоваться палочками для еды. Но ей нет нужды чувствовать себя неловко, ведь Чаны твердо уверены в том, что западному человеку для еды обязательно нужно подать обычный прибор, такой, к которому он привык с детства. Моя бабушка тоже не справляется с палочками для еды, а потому спокойно откладывает их в сторону и разделывается со своей порцией курятины при помощи ножа и вилки.

— А мой муж очень любил красное мясо, — говорит она, обращаясь к Джойс. — С кровью, вот как он любил. Бывало, скажет мне: ты, мол, отрезай кусок прямо от коровы и сразу подавай мне. Вот какой был шутник!

После ужина мы готовим клецки, чтобы полакомиться ими в полночь. Они похожи на то, что Йуми и Хироко называют «гёза», но Джойс авторитетно заявляет, что мы готовим «джаози». Мы расчищаем место на столе, ставим на него множество тарелок, начиняем заготовки из теста свиным фаршем, лепим клецки и передаем Джойс и Джорджу для жарки.

Ольга никак не может освоить лепку клецок, а потому тихо садится в сторонке, закуривает сигарету и улыбается, глядя, как мы суетимся вокруг. Джордж сообщает нам, что три клецки будут особенными, с сюрпризом. Одна будет начинена сахаром, другая — овощами, а в третью он положит монетку.

— Для любви, для богатства и для ума, — поясняет он.

Мы начинаем поедать джаози сразу после того, как часы пробивают полночь и год Тигра уступает место году Кролика.

Диане достается джаози, которая принесет ей любовь. Гарольд получает джаози, символизирующую богатство. А я — ту самую, которая сделает меня умнее.

Таким образом, все складывается как нельзя лучше.