Умные военкомы посылали таких ребят в строительные батальоны. Но не все военкомы были умными. Пятнадцать хлопцев, с которыми я сошелся в учебке, по пали именно к таким. Они хладнокровно переносили травлю начальства и к автоматам не прикасались. Сослуживцы в большинстве относились к ним иронически, но беззлобно. Реже — сочувственно.

Отстаивая веру, баптисты пользовались библейскими штампами, не слишком–то понятными толпе. Не тот уровень. Я начал их учить искусству спора, применения методов доказательства. Но тут нас раскидали по боевым частям, мы потеряли друг друга из виду. Какой–то осведомитель донес в особый отдел обо мне, меня вызвали и «завербовали», так по крайней мере считали особисты. И вот пришло время действовать. Трое баптистов в авиаподразделении начали пользоваться яр ко выраженным сочувствием солдат. Надо было их опорочить, спровоцировать на какой–нибудь поступок. Для этого требовался я, так как слава о моих проказах уже шла по всему округу.

Кроме того, мне следовало подготовить собрание по «разоблачению» баптистов, «подрывающих армейские устои “. Срок командировки был неопределенный, я мог рассчитывать дней на 10 — 15.

Командир авиачасти, сухощавый полковник, встретил меня так, как, наверное, встречали строевые командиры вермахта представителей гестапо — с тщательно скрываемым презрением, смешанным со страхом. Мне отвели место в казарме, туманно объяснили цель командировки командиру роты, выписали постоянную увольнительную на неделю. Слухи о замаскированном особисте, видимо, в части все же распространились: когда я попросил ротного дать увольнение своему товарищу — баптисту Феде, он отпустил того без вопросов. Федя, очень довольный встречей, повел меня к брать ям и сестрам по вере. В чистенькой квартирке мы вкус но перекусили, мило поговорили с хозяйкой. Вежливая тактичность в сравнении с грубой прямотой нравов казармы была приятна. Все баптисты владели этой тактичной манерой общения, подчеркнуто уважительной к собеседнику. В семье хозяйка была единственной верующей, муж и дочка предпочитали атеизм. Но и они переняли у нее культуру общения, мягкость суждений, сострадательность к любому человеку. На обратном пути Федя выпил со мной пива, а на вопрос о греховности этого ответил, что считает возможным совершить малый грех во имя встречи, который потом отмолит, а заодно помолится и за меня. Время шло весело и быстро. С собой я прихватил спортивный костюм, никто меня не контролировал, я целые дни проводил в городе, ходил в кино, бродил по парку, бухал понемногу. А вечером учил баптистов «добру с кулаками», учил хотя бы на словах уметь защищаться, и если уж не себя защищать, то тех, кто чуть–чуть в них поверил. Защищать других словом мои блаженные ребята были готовы. К собранию они отрастили если не клыки, то зубки достаточно острые.

Вопросы и ответы мы просто репетировали. Вопрос:

«Если Бог всемогущ, почему не уничтожает зло на Земле?». Ответ: «Искусственно навязанное добро может! принести больше вреда, чем естественное зло. Человек сам должен уничтожить зло с помощью Бога». Вопрос:

«Если враг начнет топтать твою родину, убивать твоих братьев и сестер, неужели ты не станешь с ним бороться?». Ответ: «Злом зло не уничтожить. Все в мире относительно. То, что мы считаем жизнью, всего лишь под готовка к жизни истинной. Чем меньше недобрых поступков совершишь ты лично на Земле, тем легче будет тебе перейти к этой истинной жизни». Вопрос: «Если товарищ попросит, ты с ним выпьешь за компанию?» Ответ: «Ради настоящего товарища. могу совершить грешный поступок».

Через две недели приехали мои особисты. Пришлось каяться — не удалось вовлечь парней в нарушения. Похоже, особисты и не ждали особого успеха. Видно было, что не один я попадал впросак. Надежда была на собрание.

Вопросы по противоречиям религии мои ребята отражали запросто. Главным образом они использовали аргументы о том, что многочисленные переписчики и толкователи Библии внесли в нее стилистические ошибки; поэтому не надо толковать каждую фразу буквально. Федя иллюстрировал свои ответы яркими примерами, подготовленными для него мной.

— Не понимаю злобного отношения к нам некоторых командиров. Разве наша вера кому–нибудь мешает? — говорил он. — Разве мы, дисциплинированные, непьющие и некурящие, хуже какого–нибудь разгильдяя, мечтающего о самоволках, падших женщинах и пьянке? Не кажется ли вам, — это он особисту, пытающемуся сбить его каверзными вопросами, — что вас просто бесит наша непохожесть на остальных, то, что мы не вписываемся в толпу. Конечно, толпой управлять легче. Она не мыслит. Скажешь «убей» — убьет. Вы нас про сто боитесь за то, что мы не разучились думать. Эти выпады очень веселили солдат, ту самую толпу, ржущую уже от того, что рядовой спорил с офицером. Собрание было сорвано, и даже наказать баптистов было нельзя: наказать их сейчас — признать свое полное поражение. Даже особисты понимали это. Но меня не винили. За что меня винить, раз сами оказались несостоятельными?

Я вернулся на точку, где ждало меня радостное известие. Майор Стукалин находился под следствием, его увезли в округ. Влад рапортовал, что все выполнил, как договорились. Особисты, взяв с него объяснительную, обещали не разглашать сути беседы, чтобы не скомпрометировать его в солдатской среде. И намекнули, что Стукалин сюда уже не вернется.

Мы с Владом ушли в лес и лихо обмыли победу…

Поспал я недолго. Когда пацаны заколотили в дверь было часов восемь вечера. Сон не освежил. Голова кружилась, поташнивало. Я посмотрел в холодильнике, там была только еда. В сумке алкоголя тоже не было.

— Витек, смотайся в буфет. Пиво и маленькую бутылку коньяка. Там есть такие, плоские, по 150 грамм.

— А деньги?

— Вы что ж, истратили все?

— Чего там тратить?

— Логично.

Я достал деньги. Витек пошел в буфет, а Вася начал торопливо рассказывать, где они были и что делали. Меня это не интересовало. Я попытался закурить, но затошнило еще больше и я смял сигарету.

Нет, так просто пить не бросишь. Все последнее время я в состоянии подпития. В основном — суррогаты: самогон, одеколон, аптечные настойки. Это было логично для бродяги. Но сейчас это алогично. Если я хочу вернуться в нормальную, интеллигентную и спокойную жизнь, надо бросить пьянку. Легче всего это сделать с помощью нарколога. Очистить организм, поддержать его витаминами, транквилизаторами…

Мои антиалкогольные размышления прервали пацаны. Они принесли заказанное и с большим интересом смотрели, как я залпом, давясь и краснея, выглотал коньяк, запил пивом и начал резко ходить по комнате, сдерживая рвоту.

Наконец «лекарство» всосалось, я отхлебнул еще пивка и с наслаждением закурил. Настоящее и будущее опять были радужными, планы — наполеоновскими. Где–то, на краешке мозгового вещества, ответственного за желудок, замаячила идея вкусно посидеть в ресторане.

Как это всегда бывает, неприятность вклинилась в эйфорию момента. Зазвонил телефон, трубку поднял Витек, тот час передал ее мне, и хорошо поставленный баритон сообщил, что времени у меня осталось не так уж много.

— Мы не вмешиваемся в технологию вашей работы, — сказал баритон, — но контролировать выполнение заказа обязаны. А так, как вы для нас сотрудник новый, то вынуждены напоминать. Вы уж не обижайтесь.

Я сипло ответил, что не обижаюсь и что времени у меня по моему мнению достаточно. Повесил трубку, постоял, мотая головой.

Как, собственно говоря, они меня нашли? Может, подсунули что–нибудь в одежду? Что–то слишком уж по киношному, как в боевиках голливудских. Да и одежду старую (если ее можно называть одеждой) я выбросил, когда ходил в магазин. Вот тебе и Харьков! Может, выполнить этот заказ? А как я его выполню? Я же полный профан. Да и противно.

Я допил пиво. И ощутил острое желание нажраться до усрачки и наплевать на последствия.

У Амосова я как–то читал, что алкоголика может излечить страх смерти. Он, де, острей наркотической зависимости. Академику хорошо было рассуждать на эту тему. У меня эта зависимость сейчас сильнее страха. Нет, напиваться я, конечно, не буду, но поддерживать себя в норме пока должен. Не до отлежки, не до наркологов.