Илья Матвеевич стукнул при этих словах кулаком по железному поручню. Примерно то же сделал Соловьев, и оба одновременно покинули ораторское место.

Когда они вновь протиснулись в толпу клепальщиков, сборщиков, автогенщиков, такелажников, слесарей, аплодисменты еще гремели в цехе. Потный Соловьев обмахивался фуражкой. У него был такой вид, будто не Илья Матвеевич, а он сам произнес речь о большом флоте страны. И это было недалеко от истины, потому что старый моряк мысленно повторял ее за Ильей Матвеевичем слово в слово.

Митинг окончился. Рабочие расходились группами, одни по Морскому проспекту — к воротам, другие — в цехи. Загудел гудок на вечернюю смену, грохнул в корпусном цехе молот, засвистел паровозик, завизжала пила на лесном складе.

И в заводских шумах и в тишине поселков люди весь вечер обсуждали новость, привезенную директором из Москвы.

1

Только в середине августа кончилось время дождей, обычных для этих мест в первую половину лета; на Ладе установились дни без ветров, без туч — без перемен.

Корабельных дел мастера проводили свободные часы и воскресенья на рыбалках — рыба в эту пору клевала вовсю, — в лесах, где появилось много грибов и ягод, на своих огородах, в последний раз окучивая капусту и собирая огурцы. Агафья Карповна варила варенье из черной смородины, солила рыжики и сушила, нанизывая на нитку, боровики, полные корзины которых ей приносили то Костя с Дуняшкой, то сам Илья Матвеевич. Нитки с грибами висели по всему двору: и на стенах дровяника, и на крыльце, и на веревках для белья. В супы Агафьи Карповны с необыкновенным упорством стала проникать ненавистная всей семье фасоль, и когда ее выбрасывали ложками, Агафья Карповна изображала на лице изумление: «Ах, батюшки! Как же она в кастрюлю–то угодила?»

В эту пору стало известно о том, что Алексей собирается жениться. Он сам сказал об этом Агафье Карповне, та передала Илье Матвеевичу и Дуняшке; Илья Матвеевич в свою очередь сообщил о предстоящих переменах в семье Александру Александровичу, а Дуняшка прибежала с новостью к Тоне.

Тоня едва дождалась Алексея.

— Алеша, это правда? — спросила она, встретив его на крыльце.

— Что, смотря, имеется в виду?

— Ты поженишься с Катюшкой?

— А тебе какая забота?

— Эх, Алеша, Алеша…

Ничего иного Тоня сказать не могла. Разве выскажешь словами чувство горечи, какое вызвала в ней никому, по ее мнению, не нужная Алексеева выдумка жениться. Не он, нет, не Алеша это придумал. Все устроила, конечно, она, Катюшка, противная, хитрая. Тоня пойдет к Катюшке, пойдет, скажет толстой дуре, что дур в их семье не любят, что она будет лишней, что никто ее не ждет и пусть лучше сидит дома.

Но никуда Тоня не пошла, и события развивались своим чередом. Агафья Карповна бродила по комнатам и сокрушалась: раздвинуть стены дома было невозможно, а не раздвинув их, невозможно найти хоть какой–нибудь угол для будущих молодоженов, — вот–то разрослась семья! Виктору с Лидой нужны их две комнаты? Нужны. Костю с Дуняшкой не потеснишь? Не потеснишь: во второй комнатке нет отдельного хода, и к тому же такая она крохотная, только новорожденному в ней квартировать. Тоньку тоже не тронешь. Да и им, Агафье Карповне с Ильей Матвеевичем, где–то надо жить; уйти из старой своей спальни, будь даже такая возможность, Илья не согласится, хоть земля трясись от землетрясения. А в столовой, где, соседствуя с дедом, спит Алексей?.. Деда в дровяной сарай или на чердак не отправишь. Вот и гадай тут!

— Может, и верно, переселиться нам, Илюша, за реку? — сказала Агафья Карповна Илье Матвеевичу. — Новую–то квартиру давно ведь сулят.

— Не о том думаешь, Агаша, — ответил Илья Матвеевич. — Не о квартирах, о человеке думать надо. Про невесту говорю. Как у них с Алексеем дела–то? Прочно? На то ты и мать, чтобы разобраться.

— А чего мне разбираться! Катя — девушка скромная, умная. Дочка учительницы. Маргарита Степановна всех наших ребят учила.

— Опять не про то говоришь! Сам знаю и Катерину, и ее мамашу. Ну, а Алексей, Алексей?

— Ты его отец, ты и гляди.

— Тьфу тебя, Агафья! Крутишь вокруг да около!

— Не пойму, чего от меня хочешь.

— Полного знания обстоятельств, вот чего. Мне в эти дела вникать времени нету. Ты вникай. Серьезно ли у них, обоюдно, согласно? Или так — кружение головы? Пойдет разлад в семье…

— Вот и надо в общей квартире жить, а не делиться. Чтоб разладов не было.

— Не спасенье, — сказал Илья Матвеевич. — На такую роту, как у нас, не квартира — целый этаж понадобится. Только с места тронься — полный развал произойдет. Кто на первом этаже жить будет, а кто на пятом. А еще, гляди, и в разных домах.

— Советуй тогда сам. Дело не шуточное.

— Не шуточное, — значит, и говорить о нем по–серьезному надо. Я считаю так: пусть он один туда, за реку, переселяется. Стребуем квартиру, — стахановец, все такое! Дадут!

— Родное дитя из дому гоним…

Всегда твердый, непреклонный, Илья Матвеевич не нашел тут что ответить, не возразил. Сидели оба; поглядывали друг на друга. Тридцать с лишним лет радовались они тому, как растут вширь Журбины, ревниво держали возле себя своих детей.

— Такая штука — жизнь, Агаша. — Илья Матвеевич заговорил нарочито грубо, чтобы не поддаваться сердечным чувствам. — Дело родителей — вырастить ребят, поставить их на путь, а ходить по этому пути пускай сами ходят. Трудно иначе, да и неправильно. Остановится жизнь, если ребята до старости за родительские штаны–юбки держаться будут.

— Не то, Илья, говоришь. Кто держится? Витя? Антоша? Костя?

— Не то, ну и ладно! — Илья Матвеевич сам знал, что высказывания его неубедительны, и рассердился.

Отцовская мысль об отдельной квартире дошла до Алексея. У него не возникло сомнений и колебаний, как у родителей. Алексею важно было устроить свою жизнь, а где это будет — под родительской ли кровлей, под иной, — не все ли равно в конце–то концов. Под иной — еще и лучше. Стремления детей и родителей расходятся. Родители готовы на что угодно, лишь бы дети всегда оставались с ними, а дети всегда рвутся в самостоятельный полет. В семье Журбиных сложилась традиция не покидать родительского крова, — под ним хватало места всем, и никто никого не принуждал поступать против воли. По этой нерушимой традиции и Алексей, пожалуй, не стал бы раздумывать об уходе из семьи. С милой, как известно, рай и в шалаше, и если в доме не было свободных комнат, то еще были кладовушки и чуланчики, которые после некоторых переустройств шалаш–то во всяком случае вполне бы заменили.

Нет, сам Алексей не помышлял об отдельной квартире. Эту мысль высказал отец, а высказанная, она запала и в голову Алексея. На квартиру он не надеялся, хоть бы комнату дали, и то хорошо. С чего только начинать хлопоты? Алексей решил посоветоваться с дядей Васей. Как член завкома, дядя Вася такие дела должен знать.

— Возможности есть, — сказал Василий Матвеевич. — Два новых дома заселяем. Видал, напротив клуба? Что ж, подавай заявление, мотивируй просьбу. Если достоин — дадим, не достоин — не дадим. Арифметика простая. А как ты думал? Каждому жениху — квартирка на блюдечке? Жених, понятно, в социалистическом обществе — фигура достойная. Порядочного жениха у нас уважают. Но именно порядочного. Кроме загсовской бумажки, товарищ жених, будь любезен еще и трудовые показатели на стол положить. А ты, Алешка, сказать прямо, за последнее время показателями не сверкаешь. Жениховство тебя сбило с толку, или что? Разговор даже был, не снять ли твою личность с Доски почета?

— Не понимаю, чего вы там взъелись, дядя Вася, — ответил Алексей.

— Как — чего! Привыкли к тому, что у Журбина–младшего выработка всегда не меньше двухсот. А тут глядим: и сто восемьдесят, и сто сорок…

— Поставьте компрессорную на ремонт. На таком давлении она мой молоток не обеспечивает.