Но в этот раз поднялась целая буря.

— Такую рыбину брать не имеешь права! — Кузнец Рыжов встал перед Селивановым и развернул богатырскую грудь.

— Не то мы тебя самого туда отправим! — кричал расходившийся, обычно очень тихий, вахтер дядя Коля Горохов.

— Отдать это Селиваське?.. Не вздумай, Александр Александрович! — грозил чемпион по карпам слесарь Бабашкин. — Плохо тебе будет, честно говорю…

Александр Александрович молча сматывал удочки. Никогда в жизни не совершил он поступка, подсказанного ему только «голым разумом», ненавистным разумом без души. И разве мог он взять своего редкостного карпа у Селиванова, хотя разум требовал сделать именно так?

Жуков наскоро посовещался с Горбуновым.

— Товарищи! — сказал он, удерживая за рукав Александра Александровича. — Совершенно безобразный вы установили порядок. И напрасно мастер Басманов думает, что этот порядок справедлив, и так безропотно отдает свою добычу человеку, который на нее никакого права не имеет. Помочь товарищу в беде и требовать платы… Куда же это годится! Не по–коммунистически получается, а по–капиталистически. Предлагаю такое безобразие отменить. Со следующей субботы у вас будет резиновая лодка общего пользования. Завком обещает приобрести. Так, товарищ Горбунов?

— Будет, ребята, лодка, — подтвердил Горбунов. — Что же вы раньше не требовали? Развели тут частнокапиталистический сектор!

Жуков удочек уже не закидывал. Он сидел у костра, к нему подходили на перекурку, разговоры не прекращались почти до самого утра.

Что касается Александра Александровича, то старика с великим трудом уговорили забрать своего карпа, и то лишь благодаря тому, что все удильщики проголосовали за отмену установленной Селивановым монополии.

5

Катя вышла из Дома печати, — так назывался двухэтажный книжный магазин в центре города. В букинистическом отделе она купила книгу о декабристах, автором которой был известный советский историк. В прошлом году историк приезжал на Ладу и читал публичную лекцию в зале филармонии. Сидя в третьем ряду, Катя ловила каждое слово лектора, она убеждала себя в том, что по окончании подойдет к нему, поговорит с ним, попросит у него совета, над чем и как ей работать, чтобы не разбрасываться по всем эпохам и странам. Но по мере приближения лекции к концу убеждение ее стало вдруг ослабевать, и Катя с грустью призналась себе, что струсила, что разговаривать она не будет, что у нее для этого не хватит мужества. Она ограничилась запиской, в которой просила историка назвать все книги, какие он написал.

Перед лектором на столике лежала груда записок. Катя боялась, что ее записка затеряется среди них, что лектор ей не ответит. Но он ответил, и Катя торопливо записала в блокноте десятка полтора названий. В течение года она терпеливо и упорно собирала эти книги в магазинах. Не хватало вот только работы о декабристах. Как хорошо, что она догадалась оставить в Доме печати заявку. Вчера букинистический отдел прислал ей открытку: книга есть.

Катя зашла в городской парк и села на укромную скамеечку, скрытую кустами жасмина.

Вечерело, под деревьями сгущались тени, читать было трудно. Катя напрягала зрение, но оторваться от книги не могла. Она так увлеклась, что даже не заметила, как кто–то сел на соседнюю скамейку, и только знакомый голос заставил ее поднять голову. Возле нее сидели Лидия Ивановна Журбина и заведующий заводским клубом Вениамин Семенович.

Заложив ногу за ногу, Вениамин Семенович покачивал кончиком ботинка, на лице у него было выражение строгое и вместе с тем мечтательное. Он говорил:

— В наше время на мелочи размениваться нельзя. И я вас прекрасно понимаю, Лидия Ивановна, я полностью разделяю ваше стремление к жизни широкой, содержательной. Узкий специалист подобен флюсу, — сказано когда–то Козьмой Прутковым. Вы живете в окружении хотя и очень уважаемых, но чрезвычайно узких специалистов. И отсюда ваша неудовлетворенность жизнью. Что ж, флюс должен прорваться в таком случае.

Лида обмахнула лицо кончиком косы, ответила серьезно и озабоченно:

— Знать бы, как это делается.

Она машинально взглянула в сторону Кати, узнала ее и тотчас умолкла. Катя поздоровалась.

— Катюша! — сказала Лида. — Ты что здесь? — Она была смущена и поспешно искала выхода из неловкого положения. Катя, как поговаривают, невеста Алексея, все ему расскажет, в семье узнают, и может получиться очень скверно. — Иди–ка сюда, иди к нам! — позвала Лида. — Вы не знакомы? Это Катя Травникова, а это Вениамин Семенович.

Вениамин Семенович поднялся навстречу Кате, крепко пожал руку.

— Кажется, не встречались.

— А я вас знаю, — ответила Катя, присаживаясь на скамейку. — В клубе видела.

Вениамин Семенович улыбнулся и непринужденно, точно они с Катей старые друзья, взял книгу у нее из рук.

— Знакомый автор, знакомый. Общались с ним. Бывало, вот так же, как мы сейчас с вами, с ним сиживали. У меня его дарственная надпись есть.

— Да что вы! — воскликнула Катя.

Как раз именно эту книгу он мне и подарил.

Катя с восхищением и завистью смотрела на Вениамина Семеновича, будто перед ней сидел сам знаменитый историк. Лида тем временем раздумывала, как же все–таки объяснить Кате то, что она оказалась с заведующим клубом в городском саду. Решила ни в какие объяснения не пускаться, сделать вид, что встреча случайна и ничего особенного в ней нет.

— Катя — будущий историк, — сказала она. — И, кажется, моя будущая родственница.

Катя смутилась. Зачем это говорить, никому не интересно, и кто это выдумал? Стыд какой! Катя поспешно заговорила о Рылееве, Бестужеве, о России начала девятнадцатого века. Вениамин Семенович внимательно слушал, разглядывал Катино лицо, глаза, руки. Потом заговорил сам, и говорил так интересно, что Катя вполне убедилась в его дружбе с автором книги о декабристах. Вениамин Семенович знал эту книгу, по–видимому, не хуже, чем сам автор. Он говорил и говорил, и Катины познания по истории по сравнению с его познаниями показались ей ничтожными.

Тени под деревьями стали еще гуще. Лида сказала, что пора домой, и, когда все поднялись, успела шепнуть Кате: «Совсем сегодня загулялась. Бегала по магазинам да вот еще Вениамина Семеновича встретила. Сказал: провожу вас. Правда, интересный человек?» — «Очень», — также шепотом ответила Катя.

Сойдя с троллейбуса возле завода, она хотела попрощаться и бежать домой, но получилось как–то странно. Вениамин Семенович попрощался с Лидой и пошел вдруг с ней, с Катей. Он задумчиво молчал, шагая рядом. Молчать было очень трудно, и Катя не выдержала.

— Вы, наверно, тоже историк? — спросила она.

— Историк? — Вениамин Семенович как бы очнулся от забытья. — Нет, я представитель вымирающей категории людей. Я романтик. Вот вы интересовались, знаком ли я с автором этой книги. А спросите, с кем я не знаком! С кем я не встречался! Мне приходилось бывать у Алексея Максимовича Горького, у Алексея Николаевича Толстого, встречался я и с Маяковским…

Он продолжал называть людей, одни имена которых приводили Катю в восторг.

— Однажды Алексей Николаевич Толстой… это было до войны, в Детском Селе… черкая на полях моего рассказа…

Катя была потрясена: какой удивительный человек работает на их заводе! Разве подумаешь, глядя на него со стороны? Никто, наверно, и не знает его как следует. Ну да, он же сам сказал, что только с ней так откровенен. Почему бы это? Не считает ли он ее глупенькой девчонкой, которой можно говорить что угодно, все равно она не поймет? А может быть, она ему понравилась своей серьезностью и он ей доверяет?

Они уже дошли до Катиного дома, но Катя не спешила подать руку Вениамину Семеновичу, — ей не хотелось домой, ей хотелось еще с ним говорить, слушать его, расспрашивать.

На прощанье Вениамин Семенович сказал:

— Будет грустно, заходите ко мне в клуб. Покажу свои книги, что–нибудь почитаю. Только условие: если будет грустно. Для веселья я плохой товарищ. Я уже старый, и не об увеселениях мне думать, Катюша.