В очередном номере заводской многотиражки Зина прочла его заметку о том, как бюро технической информации помогает стахановцам и новаторам, приводился пример с Виктором Журбиным, для которого работники бюро собирают материалы со всех концов Советского Союза.

Поступок Скобелева Зину возмутил. Она побежала с газетой к Виктору:

— Вы только взгляните, Виктор Ильич, какой нахал этот человек! Ведь пальцем о палец не ударил, а пишет!

Но Виктор, не зная сути разногласий между Зиной и Скобелевым, посмотрел на заметку с другой стороны.

— Плохо, когда звонят раньше времени, — сказал он. — Может, еще ничего у нас не выйдет. В дураках окажемся.

Как ни странно это было для Зины, после опубликования заметки Скобелева к ней в бюро пришло еще несколько рабочих. Одному понадобились последние данные о резцах с отрицательными углами заточки, другому — о насадке турбинных лопаток; третий просто так забрел, посмотреть, что за бюро появилось на заводе. Прислал с курьером записку главный технолог. Просил подобрать ему материал об электросварке. Тогда расхрабрилась и Зина. Она два дня сочиняла пространную статью о том, как ей мыслится работа по технической информации, обо всем, что помогло бы этой работе и что ей мешает. Она не пощадила Скобелева, упомянула и дирекцию, которая создала бюро, да и позабыла о нем.

Зина очень удивилась, когда статья была напечатана. Удивилась искусству, с каким работники редакции, сократив статью в добрых пять раз, сумели оставить в ней все главное, о чем хотела сказать Зина.

Ее вызвал директор, Иван Степанович. Она была уверена, что получит от него нагоняй за критику, нисколько этого не испугалась и приготовилась не к обороне, а к нападению.

Но Иван Степанович принял Зину, как и прежде, приветливо, поднялся ей навстречу, усадил и только тогда сел сам. В его кабинете, оказывается, уже был и Скобелев, которого тоже вызвали.

— Поговорим, товарищи, чего же вы хотите от директора? — Иван Степанович раскуривал трубку. — Кстати, Зинаида Павловна, разве я вам обещал помогать? Так, кажется, здесь написано? — Он склонился над развернутой газетой. — Да, именно: «обещал помощь и поддержку…» Когда же это было?

— Вы обязаны оказывать помощь и поддержку без всяких обещаний! — смело ответила Зина.

— Согласен. Так бы прямо и сказали. Зачем же давать вещам косые повороты.

— Для остроты, — резонерски вставил Скобелев.

— Остроты достаточно уже в том, что дирекция и в самом деле предала ваше бюро забвению. Какой у вас штат?

— Весь перед вами, — заговорил Скобелев, — причем работает одна Зинаида Павловна, а я напрасно занимаю место. Начальник — синекура.

Иван Степанович даже с кресла привстал, так его поразил ответ Скобелева. Зина вовсе окаменела, — ни разу в жизни она не слыхивала подобной самокритики.

— Что же вас сделало синекурой? — спросил после удивленного молчания Иван Степанович.

— Ваше равнодушие, товарищ директор. Когда–то и я восседал вот в этом кресле, где сидит сейчас Зинаида Павловна, и вы мне говорили, что больше, чем инженер–механизатор, заводу нужен инженер в бюро технической информации.

— Предположим.

— Ну, человек согласился под нажимом, пошел туда, в бюро, о нем забыли, он и закис там. Мертвое дело!

— Не дело — душа у вас мертвая. Почему Зинаида Павловна работает, а вам не интересно?

— Не хочу.

— Захотите. Заставим захотеть! Будете работать… — Иван Степанович начинал повышать голос. — А не будете, придется расстаться!

— Сделайте одолжение!

Возможно, Иван Степанович подумал, что перед ним человек не совсем вменяемый. Он сказал не менее спокойно, чем Скобелев, но обращаясь только к Зине:

— Будем считать, Зинаида Павловна, инцидент между дирекцией и бюро технической информации исчерпанным. Действуйте смелей, громите всё и вся, мешающее вам в работе, не стесняйтесь. Евсея Константиновича возьмите в оборот покрепче. Его такое… как бы это выразиться… несколько приподнятое состояние, думаю, скоро пройдет. А помощь и поддержка… Полно вам, Зинаида Павловна! Это мы, мы нуждаемся в вашей помощи.

Зина и Скобелев вышли на Морской проспект, который перед войной был заасфальтирован, обсажен вдоль тротуаров липами; липы выросли, разветвились и бросали на тротуары густую тень.

Скобелев держался тени и, засунув руки в карманы пиджака, насвистывал что–то лирическое. Он вел себя так странно и непривычно, что Зина подумала: не пьян ли ее начальник?

Нет, Зинин начальник не был пьян, он вообще не пил и не любил компаний, где непременно надо пить. Собственная натура привела Скобелева в состояние, удивившее Ивана Степановича и Зину.

Встречаются еще у нас люди инертные, вялые, у которых нет ни определенных целей в жизни, ни твердой воли. Они, эти люди, чаще всего существуют середнячками–обывателями, мирятся с таким существованием, привыкают к нему. Но вот приходит активная сила, решительно встряхивает их, и тогда они способны проявить себя с самой неожиданной стороны, нередко с очень положительной.

К таким натурам принадлежала и натура Скобелева. Силой, которая нарушила его привычное существование, явилась Зина. Скобелев, конечно, этого не сознавал, об этом не думал, получилось все само собой, стихийно. Он и Зина оказались, в сущности, в совершенно одинаковом положении. Но почему–то она, девчонка, не примирилась с атмосферой бездеятельности, установившейся в бюро, а он примирился. Вот что день за днем подтачивало устои его философии выжидания лучших времен. Окончательно же Скобелев взорвался, когда увидел, с каким достоинством, с какой независимостью Зина села в кресло возле директорского стола, против него, Скобелева, перепуганного неожиданным вызовом.

Но его бесшабашная храбрость в разговоре с Иваном Степановичем была храбростью минутной. Когда они возвратились в свое бюро, Скобелев был так бледен, что Зина невольно предложила ему воды, налив в стакан из графина.

— Вам худо, Евсей Константинович?

— Очень.

2

— А вдруг не сойдутся все эти детали? Вдруг мы напутали?

Зина отбросила лекало и карандаш, распрямила спину. Три часа непрерывной работы над чертежной доской! Ничего более нудного, чем черчение, придумать было невозможно. С черчением соперничало только вышивание платочков, которым в детском доме увлекались Зинины подруги. Прежде Зина никогда не взялась бы за подобную работу добровольно.

— Почему же не сойдутся?

Виктор четвертый вечер подряд простаивал возле стола на ногах. По–ребячьи прикусив кончик языка, он сопровождал взглядом каждое движение Зининого карандаша. Чертежи получались строгие, ничего лишнего, ясные, — совсем как те, которые ему приносят конструкторы.

— Должны сойтись. На модели подгоним в случае чего. Мы ее сначала всю из дерева изготовим.

В отдалении, на мягком диванчике, сидела Лида. Она то снимала с длинного тонкого пальца старинное колечко с голубым камнем — свадебный подарок тетки, то вновь его надевала и молчаливо завидовала худенькой девушке, которую Виктор привел в их дом. С какой готовностью он исполняет каждое ее движение! Тряпочку — вытереть рейсфедер, — яростно рвет носовые платки; воды надо — спешит на кухню, несет целый кувшин; уронит сероглазая линейку, сдвинув ее локтем со стола, или резинку, — на лету подхватывает. Витенька, так же заботливо ты относился к другой девушке, когда ей было шестнадцать. Ты на руках ее носил. Вспомнить те времена — сердце замирает.

Почему же все с годами переменилось? Что же такое произошло? Неужели только то, что ей, Лидии, стало тридцать, а не шестнадцать? Ведь не перегорела же твоя душа: вон как зажегся, повстречав молодую. Карандашики, линеечки… И с той, шестнадцатилетней, ты начал с пустяков: помог через канавку перескочить. Не отняла вовремя руку, оставила в твоей дольше, чем следовало, — и началось. Что ж, теряй голову, Витенька, — твое дело, твое. Насильно мил не будешь, да и кому нужны они, чувства через силу?