Вопрос — в том, каким словарем при этом пользоваться. «Любое определение принуждает к терминологии, любая терминология постулирует идеологию».
Так, на «принятом» языке Латинскую Америку относят к так называемому «Третьему миру», хотя этот термин не несёт в себе определенного смысла. Между тем «латиноамериканская солидарность — географический факт, — не есть волюнтаристская утопия, а есть историческая данность; она основана на общих цивилизации, языке, религии, прошлом». Поэтому с Азией и Африкой Латинскую Америку роднит только предполагаемая «отсталость» в экономическом и социальном развитии, которая совершенно неравнозначна в разных странах.
Пренебрежительная индифферентность Карла Маркса к Латинской Америке, — «никто не может опередить свою эпоху», — оказала влияние на судьбу континента в рамках социалистического движения. Речь идет о памфлете Маркса против Боливара и его поддержке вторжения США в Мексику. Ленин был в этом более проницателен, помещая Латинскую Америку не среди Азии и Африки, а на стороне Европы. Ленин заметил, что «национально–освободительное» движение в Латинской Америке совпало с ростом революционного движения в Европе в XIX веке, обратив внимание, вместе с тем, на неравномерность социально–экономического развития латиноамериканских стран. И всё–таки Латинская Америка сравнительно поздно заинтересовала коммунистическое движение. Это произошло после начала революции в Мексике (1910 г.) и последовавшей за ней гражданской войны, (в которой принял участие посланник Коминтерна и будущий советский советник Гоминдана Бородин). Здесь же впервые взял в руки оружие Джон Рид. В 1919 году в Мексике была создана первая компартия в Латинской Америке. Однако на IV Конгрессе Коминтерна (1925) первые латиноамериканские компартии, — чилийская и кубинская, — были подвергнуты резкой критике.
Партизанская война Аугусто Сандино (которого Анри Барбюс назвал «генералом свободных людей») против североамериканских оккупантов в Никарагуа получила официальную поддержку со стороны Коминтерна. Первая конференция компартий стран Латинской Америки состоялась в 1929 году в Буэнос — Айресе. Однако, ориентируясь на директивы Коминтерна, компартии пошли «против течения» революционной борьбы в своих странах. США оказались вне поля их критики и политики, особенно в период Второй мировой войны. Серьезные последствия для революционного движения в Латинской Америке имело Стокгольмское воззвание к борьбе за мир (1950 г.), многим компартиям было запрещено участвовать в вооруженной революционной борьбе. Так случилось на Кубе, когда компартия не поддержала партизанское движение Фиделя Кастро. «Эта долгая история оставила много ран», — пишет Дебре, — а также свой след в терминологии, которая вошла в «глубинные привычки».
Но Латинская Америка постепенно вошла в западный капиталистический мир, с которым её объединяет не только общие исторические корни, но и эллино–христианское наследие. Несмотря на индейское прошлое и негритянское смешение, Латинская Америка имеет ту же цивилизацию, что и Европа, «Америка есть ее дочь».
Отсюда Дебре выводит следующие заключения:
Во–первых, революционная борьба в Латинской Америке не является «колониальным или национальным вопросом», так как она глубоко отличается от борьбы народов Азии и Африки. Латиноамериканское революционное движение не есть «национальное освободительное движение», то есть борьба за национальный суверенитет государства. Это слишком буквальное понимание терминологии привело ко многим серьезным политическим и историческим ошибкам, за которые были заплачено многими жертвами. «Это — ошибка, в которой на карту поставлена жизнь».
Во–вторых, латиноамериканская революционная борьба не интегрирована в антикапиталистическую борьбу демократически развитых стран. Она не связана с мировым рабочим движением против монополистической системы государства. Патриотизм и антиимпериализм являются ее основными движущими силами, которые находят свое выражение в индивидуальной форме. Этого нет в демократических и рабочих движениях в Европе. Это — особый тип национальной борьбы, в которой сочетаются буржуазно–демократические и социалистические задачи. Здесь смешивается «революционная гражданская война» с «народно–освободительной войной».
По мнению Дебре, те, кто пытаются приписать этой борьбе антикапиталистический характер, делают большую услугу империализму, отдаляя революцию от её конкретных задач. «…В политике дороги наиболее короткие не являются наиболее краткосрочными». Они не понимают, что капиталистическая зависимость есть, прежде всего, политическая зависимость, которая переносится на нацию в целом. И, если экономическая эксплуатация обычно скрытна, то политическое подчинение для народа всегда очевидно. В этой связи Дебре критикует Троцкого, как «классика» европейской революции, за игнорирование национальных и колониальных аспектов революционного движения.
Дебре отмечает, что в отличие от идеолога, который принимает политическую программу слово в слово, историк обязан, прежде всего, задать вопрос, кто является носителем этой программы, так как действенность этой программы зависит от того, кто её проводит. Идеи трансформируются в материальную силу, когда преобразуются в материальность партии, определённой социальной группы. Так носителями революционной идеи в Латинской Америке, после победы кубинской революции, были, в своем большинстве, представители мелкой и средней буржуазии. Но так как речь шла о завоевании власти эксплуатируемыми классами, о построении социализма, то это соответствовало интересам рабочего класса. Поэтому перед командирами, бойцами и просто «симпатизирующими» революционной борьбе стояла задача идентифицировать себя с этим классом, не имея рабочего происхождения. Таким образом, здесь появлялось некое несоответствие между классовым содержанием борьбы и классовым характером её участников.
На Кубе в процессе зарождения революции имело место совпадение между носителями революционной идеологии, — «Движение 26 июля», — и самой этой идеологией. В дальнейшем эта тема «несовпадения» очень активно обсуждалась в печати по поводу Фиделя Кастро — ученика иезуитов, сына латифундиста, ставшего командиром партизанского крестьянского отряда. Пытавшиеся ему подражать европейские «леваки» потерпели неудачу, так как столкнулись с естественным отторжением.
«Совершить социалистическую революцию без социалистов» — это, как некое пари, и в то же время некий подвиг. В его манере, — которую не следует принимать слишком всерьез буквально, — эта шутка, приписываемая Фиделю в начале шестидесятых годов, указывает на оригинальную черту кубинской революции, почему она сломала нормы марксистской теории и практики социалистических революций».
Исторический промежуток между кубинской партизанской войной и последующей партизанской войной в Латинской Америке был заполнен словом «революция». «Игрались со словом, не предвидя опасности». На Кубе «революция» означала разрушение тирании, смену правительства и возвращение к Конституции. В Латинской Америке «революция» означала разрушение буржуазного строя, изменение способа производства и установление социалистической законности. Так, по крайней мере, её понимали враги, хотя не все её участники это понимали. Метод борьбы — партизанская война, — был тем же, что и на Кубе, но её классовое содержание было трансформировано. «Латиноамериканская революция должна была начать с той точки, с которой закончила кубинская».
«Демаркационная линия между революцией и контрреволюцией решительно переместилась влево, нарушив равновесие сил».
Либеральная, но антикоммунистическая, мелкая буржуазия уже не может подталкивать колесо национально–освободительной революции, но которая может привести на своем фланге к диктатуре пролетариата. Поэтому ошибочно порицать её поведение, которое определяется классовым сознанием. Не всегда врагами являются те, которых желал бы. Если бы латиноамериканская революция могла бы выбирать своего врага, она удовлетворилась бы империализмом и его сателлитами среди господствующего класса. Но, попытавшись быть антиимпериалистической, она оказалась антикапиталистической. Потому что буржуазия считает себя атакованной в основах своей экономической власти, её образа жизни, в способах дохода, в моральных и политических ценностях. Так революция приобрела новых врагов.
