Лапидус с трудом, но открыл глаза. Эвелина, стоя на коленях, пристально смотрела ему в лицо. — Ты чего это делаешь, — опять спросила Эвелина, — взял да и грохнулся, ноги ослабли?

— Я увидел надпись, — сказал Лапидус.

— Ну и что, — сказала в ответ Эвелина, но потом все же поинтересовалась: — какую это надпись ты увидел?

— Там было написано «INDILETO», синей краской…

— Ты сумасшедший, — сказала Эвелина, — ты всегда такой, с детства?

— Не знаю, — смущенно ответил Лапидус, пытаясь встать и смотря на Эвелину, — только сейчас он смог рассмотреть ее внимательно.

— Чего смотришь? — спросила Эвелина. — Не нагляделся еще?

Лапидус не ответил, он опять закрыл глаза, но подземный переход исчез, будто его никогда и не было. Лапидус открыл глаза — да, все правильно, поляна, сосны, небо, машина, Эвелина, Эвелина, машина, небо, сосны, поляна, поляна…

— Эй, — окрикнула его Эвелина, — смотри, сейчас опять в обморок упадешь!

Лапидус встал и пошел к краю поляны.

Край поляны обрывался, внизу шумела вода.

Лапидус обернулся и посмотрел в центр поляны.

Эвелина уже стояла у машины, дверка со стороны водителя была открыта.

— Ты это… — закричал Лапидус, — вы это… А я! Я‑то как?

Эвелина засмеялась и села в машину. Лапидус побежал, точнее, попытался бежать, но ноги не слушались, он сделал несколько шагов и опять упал на землю.

Он лежал на земле и слушал, как работает включенный двигатель.

— Десять сорок пять, — прокуковала кукушка, сидя на сосновой ветке.

Машина тронулась и начала пятиться в сторону лесной дороги, той самой, по которой они и приехали сюда.

— Эй, — закричал Лапидус и начал ползти в сторону машины, — а я, а меня, что мне тут делать?

— Увидимся! — крикнула ему на прощанье Эвелина через открытое окно, машина развернулась и исчезла среди деревьев.

Лапидус упал лицом в траву, в голове опять поплыли радужные и яркие круги.

Эвелина сняла темные очки и пристально посмотрела в глаза Лапидусу. — Ты меченый, — как–то очень нежно и печально проговорила она, — стоит только на тебя посмотреть, как сразу понимаешь, что ты меченый, откуда ты такой взялся?

— Я вляпался, — ответил Лапидус, отгоняя круги рукой, но они не исчезали.

— Это не то слово, — возразила ему Эвелина, — ведь ты не просто вляпался, ты попался, Лапидус!

— Я всегда жил в зоне неудач, — сказал Лапидус, — я в ней родился и в ней вырос…

— И поэтому ты оказался на этом перекрестке? — спросила Эвелина.

— Шел дождь, — сказал Лапидус, — очень сильный дождь, я промок до нитки, а тут ты остановила машину…

— Тебе не надо было в нее садиться, — жестко сказала Эвелина, а потом добавила: — Хотя кто знает…

Лапидус открыл глаза — солнце припекало, солнце было в зените, если бы кукушка захотела, то она прокуковала бы полдень. Голова у Лапидуса раскалывалась, ему хотелось окунуть ее во что–нибудь очень холодное, например, в холодную проточную воду. Лапидус встал и огляделся.

Он был один, трава, примятая колесами доставившей его сюда машины, уже почти распрямилась. Солнце действительно было в зените, сосны отбрасывали на поляну четкие грифельные тени. Их можно было даже сосчитать, но Лапидус решил этого не делать — и тени, и сосны остались не сосчитанными.

Лапидус почувствовал, что, несмотря на головную боль, он хочет есть. И пить. Вначале даже скорее пить, чем есть. У него с собою ничего не было, он не знал, где он, хотя и знал, как тут оказался. Лапидусу опять захотелось завыть, как тогда, в машине, когда вначале за рулем сидела брюнетка, потом, когда Лапидус закрыл и открыл глаза, то это уже была блондинка.

Лапидус завыл и пошел прочь с поляны. Он подошел к самому краю, сосны остались за спиной, перед ним был обрыв, а под обрывом — берег.

Блондинка опять превратилась в брюнетку, у брюнетки было странное имя — Эвелина. Это Лапидус помнил очень хорошо.

Берег был узким, после весеннего разлива река еще не совсем вошла в берега.

Лапидус вздохнул, поежился, потом опять вздохнул. Обрыв был высоким, а Лапидус боялся высоты. Можно было, конечно, найти пологий спуск, но голова болела все сильнее, и ее хотелось окунуть в воду. Лапидус опять зажмурился и подошел к самому краешку обрыва. Он встал на краешек и осторожно открыл глаза.

Река текла быстро, река шумела, река пела какую–то очень приятную песню, совсем не похожую на те, что доносились из приемника в машине.

«All girls in the world…»

Обрыв был метра два, может быть, два с половиной, но прыгать Лапидусу не хотелось.

Он представил, как он прыгает, и с хрустом и каким–то неприятным скрежетом и треском ломаются его кости.

В багажнике машины явно должна была быть веревка. Белая веревка, смотанная аккуратным мотком. Если бы он догадался попросить ее, то Эвелина навряд ли бы отказала, она дала бы ему веревку, и он смог бы спуститься на берег. Хотя Эвелина могла бы и не оставлять его здесь, на этой поляне, возле обрыва, у берега, около реки…

Лапидусу захотелось плакать.

У него не было веревки, обрыв был высотой не меньше двух метров.

Лапидус закрыл глаза и шагнул вперед.

Он шагнул вперед так далеко, что с головой окунулся в холодную, быстротекущую, зеленоватую воду.

Вынырнул, отфыркался и по–собачьи поплыл к берегу.

На берегу, чуть левее обрыва, он заметил фигуру рыбака, пристально всматривающегося в незаметный Лапидусу поплавок.

Рыбак поднял голову, посмотрел на Лапидуса и замахал ему рукой.

Лапидус, все еще отфыркиваясь от попавшей в рот воды, обречено вздохнул, узнав в рыбаке человека по имени Манго — Манго.

— Странно, — сказал Манго — Манго, когда Лапидус выбрался на берег, — сижу здесь два часа, а все еще не клюет!

Лапидус смотрел на Манго — Манго, который — в свою очередь — смотрел на Лапидуса.

Лапидус смотрел на Манго — Манго обреченно, он ожидал здесь, на этом берегу, встретить кого угодно, но только не Манго — Манго.

Манго — Манго смотрел на Лапидуса радостно, потому что еще утром он пообещал Лапидусу, что они встретятся.

Лапидус почувствовал, что ему внезапно стало трудно, практически невозможно дышать, что кто–то схватил его за горло и начал душить.

— Эй, селянин! — закричал Манго — Манго, отбрасывая удочку в сторону, — ты чего это тут затеял?

Лапидус ничего не затеял, он просто широко открывал рот, так широко, как это делала бы рыба, пойманная Манго — Манго и выброшенная на берег.

— Бедолага, — пробурчал Манго — Манго, подойдя к Лапидусу и присев на корточки. Лапидус, скрючившись, лежал на песке и все так же пытался набрать в легкие воздуха. Воздух не набирался, и в голове у Лапидуса повисла какая–то мерзкая гарь.

— Дернуло тебя родиться, селянин! — мирно проговорил Манго — Манго и внезапно сильно ударил Лапидуса по щеке. Голова Лапидуса дернулась, в легких что–то сильно щелкнуло и сразу же начал поступать воздух.

— Заработала машинка, — удовлетворенно кивнул головой Манго — Манго, садясь на песок рядом с Лапидусом, — говорили же тебе, сиди дома и не рыпайся!

— Не говорили! — прохрипел севшим голосом Лапидус.

— Говорили, не говорили, не говорили, говорили, — протянул на мотив какой–то дурацкой песенки Манго — Манго, и вдруг добавил: — Времени–то первый час уже, а я еще на уху не наловил!

Лапидус ничего не ответил, он лежал на спине и смотрел на небо.

По небу плыли облака. Белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное было нежно–голубым, таким нежно–голубым, что опять стало трудно дышать.

— Не млей, — сказал Манго — Манго, — ты вообще какой–то очень трудный случай.

— Какой это я такой трудный случай? — возмутился Лапидус. — Я просто поехал искать работу, а вляпался черт знает во что!

— И во что это ты вляпался? — хитро прищурив правый глаз, поинтересовался Манго — Манго.

Лапидус глубоко вздохнул, почувствовал, что воздух уже без всякой натуги входит в легкие, выдохнул, почувствовал, что воздух так же легко выходит из легких, еще раз вздохнул и честно начал рассказывать Манго — Манго обо всем, что случилось с ним с того самого момента, как он вынырнул из подземного перехода.