— Где здесь выход? — спросил Лапидус у спины выходящего из студии ведущего.

— Там, — не оборачиваясь, сказал ведущий, махнув рукой в сторону тех самых дверей, куда совсем недавно вошел Лапидус.

Лапидус повернул к дверям и вдруг понял, что ему в них уже никогда не выйти.

В широко раскрытые двери одна за другой молчаливо проскальзывали фигуры в масках и с автоматами в руках.

— Эй, — завопил ведущий, — что здесь происходит?

Лапидус упал на пол и покатился в сторону первого ряда кресел, на которых все еще сидели гости ночного шоу.

Шоу «Лучший гость», каждую ночь в прямом эфире, с полвторого до двух.

Эй, — вопил ведущий, — что вы здесь делаете?

Раздалась первая очередь и ведущий упал на пол, по клетчатому пиджаку — клетка белая, клетка черная — пошли яркие красные разводы.

Лапидус забился под первое попавшееся кресло, подтянул ноги к подбородку и свернулся калачиком.

«Найдут, — подумал Лапидус, — найдут и начнут стрелять…»

Внезапно глаза его начали слезиться, а в горле запершило.

По студии клубами разматывался вонючий белый дым.

Лапидус закашлялся точно так же, как кашляли — надрывно, до рвоты — и сидевшие все еще в креслах гости, и ввалившиеся в двери люди в масках и с автоматами в руках.

Внезапно Лапидус почувствовал, как кто–то крепко схватил его за руку и начал вытаскивать наружу.

Кашель продолжался, отвратительный, надрывный, грозящий кровохарканьем кашель.

— Не туда, — услышал он чей–то странный, искаженный голос, — на, закрой лицо!

В руках у Лапидуса оказалась мокрая тряпка, Лапидус налепил ее на лицо, а потом его потащили прочь от этого дымового безумия, от беспорядочных автоматных выстрелов, от тела ведущего, все еще лежащего на полу в своем клетчатом — клетка белая, клетка черная — пиджаке, запачканном яркими кровавыми разводами.

— В лифт, — услышал он тот же странный, искаженный голос, — быстрее в лифт!

— Господи, — сказала Эвелина уже своим обычным голосом, снимая противогаз, — ну и ночка выпала, мухлик!

Лапидус отнял ото рта мокрую тряпку, перегнулся пополам и начал смачно и долго блевать прямо на грязный, щербатый пол старого раздолбанного лифта, того самого, подниматься на котором Лапидус так боялся каких–то сорок минут назад.

Лапидус лежал на спине и смотрел на звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.

— Очухался? — спросила Эвелина.

Лапидус ничего не ответил, трава колола спину и шею, спина и шея болели, как болели и ноги, и руки, и голова.

— Очухался? — еще раз спросила Эвелина.

Лапидус опять ничего не ответил, он лежал на спине и смотрел на звезды.

— Хоть бы спасибо сказал! — проговорила Эвелина.

Лапидус засмеялся. Вначале тихо, потом стал смеяться все громче и громче. Он смеялся и дергался от собственного смеха, все сильнее и сильнее, как лягушка под током.

— Перестань! — сказала Эвелина.

Лапидус перестал смеяться и опять начал смотреть на звезды.

— Ты думаешь, мне это было просто? — спросила Эвелина.

Лапидус опять ничего не ответил, только отчего–то прикусил себе до крови губу.

— Да, да, — уже обиженно продолжила Эвелина, — думаешь, это было просто, найти тебя в этом гадюшнике, успеть вовремя и умудриться вытащить оттуда?

— А зачем? — внезапно спросил Лапидус.

— Что — зачем? — переспросила Эвелина.

— Зачем ты меня вытащила? — отчетливо, выговаривая почти по слогам, спросил Лапидус, все так же лежа на спине и смотря на звезды. — Тебя кто об этом просил?

— Никто! — так же обиженно сказала Эвелина, — Никто меня об этом не просил, об этом никто и никогда не просит…

— Ну и дура! — так же отчетливо проговорил Лапидус. — Оставила бы там и проблем не было…

— У тебя кровь на губе, — сказала Эвелина.

— Я весь в крови, — как–то очень весело ответил Лапидус, — и тут, и тут, и тут…

— Это не кровь, — сказала Эвелина, — кровь только на губе, я же вижу…

— Все равно, я весь в крови! — продолжал настаивать на своем Лапидус.

— Зачем только я тебя вытащила! — как–то очень тихо проговорила Эвелина.

Лапидус опять начал смеяться, но смех его внезапно прервался.

— Ты меня вытащила потому, что тебе нужен пакет, — сказал Лапидус. — Но у меня нет пакета, и никогда не было, ты ошиблась!

— Дерево, — сказала Эвелина, — смотри, какое дерево!

Лапидус посмотрел в ту сторону, куда показывала Эвелина. Там действительно стояло большое дерево. Прямо над ним висел убывающий месяц.

«Скоро новолуние», — отчего–то подумал Лапидус.

— Еще начало третьего, — сказала Эвелина, — у тебя есть почти пять часов.

«Почти пять часов, — подумал Лапидус, — можно забраться на дерево и построить себе дом. Или домик. Маленький домик на дереве, замаскировать ветвями так, чтобы его никто не нашел. Забраться туда и жить».

— Но ты ведь опять сядешь не в тот троллейбус, — сказала Эвелина, — и опять во что–нибудь вляпаешься!

— Не вляпаюсь, — сказал Лапидус, думая о том, как ему лучше забраться на дерево.

— Ты это куда? — спросила Эвелина.

Лапидус ничего не ответил, прихрамывая, он шел к дереву, десять шагов, пятнадцать шагов…

— Эй, — закричала Эвелина, — ты что, решил повеситься?

Лапидус опять ничего не ответил, до дерева оставалось всего ничего, почти столько же шагов, сколько дней до новолуния.

— Перестань, — донесся до него голос Эвелины, — зачем тебе это надо?

«Чтобы спрятаться, — подумал Лапидус, — я всю жизнь любил прятаться, спрячешься — и тебя все оставляют в покое. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Мне надоело бежать, не зная куда и зачем. Я бегу всю жизнь, что–то происходит — и я бегу, они заставляют меня бежать, а я слушаюсь, я не хочу бежать, но я бегу, я бегу с детства и я устал…»

Лапидус уже стоял у самого дерева и смотрел вверх.

Дерево было старым и кривым, старая, кривоватая липа с большими и толстыми ветвями.

— Ну и что ты дальше будешь делать? — спросила запыхавшимся голосом догнавшая его Эвелина.

— Я на него полезу, — сказал Лапидус.

— Зачем? — удивилась Эвелина.

— Я не буду вешаться, — успокоил ее Лапидус, — я не хочу вешаться, я хочу убежать…

— Мы все хотим убежать, — убежденно сказала Эвелина, — но почему на дерево?

Лапидус промолчал, он подошел к самому дереву и положил руки на ствол. Ствол был теплым и шершавым. Лапидус обнял ствол и заплакал.

Лапидус лез вверх и плакал, мартовский ветер бил ему в спину, голые ветви били по лицу, звезд не было видно — небо затянуто тучами, лишь редкие фонари в этом пустом парке, по которому Лапидус кружил вот уже несколько часов, с той самой минуты, как он убежал из школы.

— Ты совсем сбрендил, — сказала Эвелина, обняв Лапидуса за плечи, — что это с тобой?

Лапидус опять ничего не ответил, он только еще сильнее прижался к дереву.

Он убежал из школы, забыв прихватить портфель и шапку, он кружил по парку этим ранним мартовским днем, но холодно ему не было, ему было страшно — до слез, до спазмов в горле.

— Ты это о чем? — спросила Эвелина.

— Я ее любил, — сказал, вытирая слезы, Лапидус.

— Ну и что, — сказала Эвелина, — меня тоже любили, и я любила, это не страшно и совсем не больно…

— Я ее толкнул, — сказал Лапидус, все еще вытирая слезы.

— Боже, — сказала Эвелина, — он ее толкнул, ты же ее не изнасиловал, а?

— Она упала, — сказал Лапидус, еще сильнее прижимаясь к дереву, — она упала и закричала…

— Знаешь, — сказала Эвелина, — если бы ты слышал, как я кричала, когда мне вставляли в первый раз…

— Она кричала, а по голове текла кровь, — сказал Лапидус.

— Что? — переспросила Эвелина.

— Кровь, — повторил Лапидус, — она упала на пол, по ее голове текла кровь и она кричала, а я стоял и смотрел на нее, а потом я понял, что я ее убил.

— Врешь, — сказала Эвелина.

Лапидус опять ничего не ответил. Он стоял и смотрел на то, как по ее голове бежит тоненький ручеек крови, а все, кто стоял рядом, вдруг тоже замолчали и стали отходить от Лапидуса. И Лапидус завыл, он стоял, выл, а потом схватил свое пальто и выскочил из класса, пронесся по коридору, кубарем скатился на первый этаж и выскочил из школы в мартовские сумерки.