Они не обратили на это никакого внимания.

Не бойтесь. Сейчас был единственный момент, когда в этой главе появился секс. В этой главе нет секса. Для Наны это самая счастливая глава.

Иногда мне кажется, что эта книга — нападка на секс. Иногда мне кажется, что она — сплошное ханжество. Может, так оно и есть. И если это так, то кое-кто может подумать, что это неправильно. Может быть, даже больше, чем кое-кто. Многие подумают, что ханжеству нет оправдания.

Но сам я так не считаю. Совсем нет.

Кафе “Флориан” находится на венецианской площади Святого Марка. Это очень старая кофейня. А это значит, что там все очень, очень дорого. Моше их цены точно бы расстроили. Фунта четыре за чашку кофе. Фунтов пять за горячий шоколад.

Нану с Папой цены не заботили. Они наслаждались отдыхом. Им нравился китчевый шарм кафе “Флориан”. Довольные, они сидели за миниатюрным семиугольным столиком. Слово “миниатюрный”, возможно, не слишком точно передает размеры этого столика. Столик был сделан в XVIII веке. Его создатели исходили из того, что человек ростом 5 футов 5 дюймов — просто гигант. Что-то мне это напоминает, думала Нана, с трудом умещая за столиком свои 6 футов росту. Что-то такое смутное, но что — не вспомнить.

Нана смотрела из окна на цветные купола собора Святого Марка. Собор Святого Марка — самое знаменитое архитектурное сооружение Венеции. Нана была счастлива. Она была счастлива, что может разглядывать собор Святого Марка, прихлебывая горячий шоколад в кофейне XVIII века. Ей нравилось путешествовать. Мне тоже нравится путешествовать.

— Мне так нравится собор, — сказала Нана. — Эти цвета нравятся. Эти формы.

Она долила густого шоколада из фарфорового кувшинчика, и его носик покрылся тонкими разводами, которые скатывались в плотные сгустки. Они были темнее напитка, почти черные.

— Как здорово, — сказала она.

Это же как доска для нард! подумала Нана, наконец вспомнив. Вот что напомнил ей столик — старую доску для нард.

Нана была счастлива. Нана ностальгировала.

Она смотрела на Папу и вспоминала, как в детстве просыпалась и сонно брела вниз по лестнице. Она слышала, как Папа разговаривает по телефону. Французские окна были распахнуты настежь. Она просыпалась рано утром, в гостиной было холодно, и Нана слышала отзвуки шума машин, оттуда, где в туманной дали начиналось шоссе М1.

Ей нравилось путешествовать. Путешествия приносили отдохновение. Путешествия были совсем как дом.

Вот, к примеру, одна из их венецианских бесед.

— Что это? — спросил Папа.

— Что? — спросила Нана.

— Вот это.

— Это восемнадцатый век.

— Правда?

— Ага. — сказала Нана. — Это архитектура восемнадцатого века.

— Откуда ты знаешь? — спросил Папа подозрительно.

— Потому что я, ну потому что, из-за кирпичей.

— Но кирпичей не видно.

— Видно.

— Не видно.

— Видно, — сказала Нана, — и видно, что они восемнадцатого века.

— А это что? — спросил Папа.

— Это, это Дворец дожей, — сказала Нана, — а вон то Мост Вздохов.

— Это не Мост Вздохов, — сказал Папа, — я видел Мост Вздохов на открытке, и это совсем не Мост Вздохов.

— Точно, — сказала Нана, — ты прав. Это не Мост Вздохов, это Понте деи Пуньи.

— Что?

— Понте деи Пуньи.

— Никогда о таком не слышал.

— Я о нем читала в путеводителе “Раф Гайд”.

— Архитектура, — сказал Папа, — ты же занимаешься историей архитектуры, ведь так?

— Точно, — сказала Нана, — ты же знаешь.

— Знаю, — сказал Папа, — просто поддразниваю.

Он не поддразнивал. Он и правда не мог вспомнить. А вот я поддразниваю — только погодите. Чуть позже вы поймете, отчего я это делаю.

Вдвоем, в гондоле, под покровом ночи, попивая полусухую “Каву” прямо из бутылки, Папа и Нана были счастливы.

Через три дня, не окончив штудии венецианского Ренессанса, Нана и Папа отправились в Тыргу-Жиу. Тыргу-Жиу — это маленький промышленный городок в западной Румынии. Нана предвкушала особое удовольствие от осмотра достопримечательностей.

Нана не была необычной туристкой.

Кассир на вокзале в Венеции сообщил им время отправления и прибытия поездов до Будапешта. Он читал их с сетки расписания, приложив к ней линейку с видами Турции. Из Будапешта они сели на поезд до румынского города Крайова, а из Крайовы — до Тыргу-Жиу.

Почему же поездка в румынский городок с непроизносимым названием была для Наны особенным счастьем? Потому что в Тыргу-Жиу находятся три монумента работы Бранкузи. А кто такой Бранкузи?

Бранкузи был скульптор начала двадцатого века. Он был румын, но жил в Париже. По-румынски фамилия Brancusi произносится как “Бранкуши”. Но думаю, что это не так уж важно. Называть его “Бранкуши” было бы слишком претенциозно. В этой книге я буду звать его “Бранкузи”.

Я знаю, мы слишком углубляемся в культуру. Но культурный туризм неразрывен с культурой. Ничего не поделаешь. Если бы Нана и Папа решили поехать в Бенидорм, мне не потребовалось бы приплетать сюда Бранкузи. Но они поехали не в Бенидорм. Они только что приехали в Тыргу-Жиу, маленький промышленный городок в западной Румынии. Не будем излишне углубляться. Бранкузи был скульптором в двадцатом веке. Он был любимым скульптором Наны. Она собиралась писать про него диссертацию. Вот все, что вам нужно знать.

Витрины киосков на вокзале Тыргу-Жиу были коллажем из рекламных объявлений. Там была реклама “Риглиз Сперминта” и реклама “Сникерсов”. Тут была даже реклама батончиков “Марафон”, хотя “Марафон”, подумала Нана, вроде перестали выпускать уже лет десять назад. Воздух обжигал кожу Наны. Ей было больно дышать. Как я уже говорил, Тыргу-Жиу — маленький индустриальный городок. Платье Наны прилипло к телу. Папа прошагал к скоплению такси и водителей перед вокзалом и попросил отель “Европа”. Водитель улыбнулся.

Сиденье водителя было застелено чем-то вроде пончо из выцветших разноцветных бусинок. К спинке его была приклеена написанная фломастером записка, которая повествовала о его детях и непрекращающейся вере в Господа. Буквы были то прописные, то строчные. Голографический портрет Господа прилагался. Нана смотрела в замызганное окно. Получасом позже и с бумажником на двадцать фунтов легче они прибыли в отель “Европа”. Отель находился на главной улице, на узкой полоске бетона рядом с ним стояли зонтики с рекламой “Кока-Колы”. Папа поблагодарил водителя, достал чемодан из багажника, и, повернувшись, увидел криво висящую рекламу “Сперминта” и “Сникерсов” у вокзала, на другой стороне улицы. Папа старался не выглядеть подавленным. Он старался не злиться. Вновь обретя уверенность, он вошел в темный вестибюль посткоммунистического отеля “Европа” и заговорил по-французски. Он отдал портье паспорта. Он провел Нану по пустынным коридорам. Одна из дверей была закрыта на швабру. Он нашел их номер, на седьмом этаже абсолютно пустого отеля. Обои с цветочным узором. Кровавые розы в зеленой листве.

Они бросили сумки и ушли.

Нана и Папа прошли мимо бара “Манхэттен-Мартини”, где круглосуточно подавали коктейли. Они вышли на центральную площадь. Из четырех громкоговорителей орало местное радио. Ошеломленные Папа и Нана прогуливались по площади. Они искали парк.

Вот вам еще немного культуры. В 1935 году президент Румынской национальной женской лиги, а по совместительству жена румынского премьер-министра, заказала румынскому скульптору Бранкузи монумент соотечественникам, павшим в Первой мировой. Монумент в Тыргу-Жиу. Для этого монумента Бранкузи создал “Ворота поцелуя”, “Стол молчания” и “Бесконечную колонну”. У Бранкузи был определенный скульптурный репертуар. Он повторял себя. Он повторял себя с вариациями. “Ворота поцелуя” Бранкузи находятся в городском парке Тыргу-Жиу. Ворота напоминают дольмен. Дольмен состоит из двух вертикальных камней, на которые сверху уложен горизонтальный камень. “Стол молчания” тоже находится в парке. Это каменный круг двух метров в диаметре, вокруг которого стоят двенадцать сидений. Число двенадцать символично. Оно символизирует число месяцев в году, а также число гостей на традиционных румынских поминках.