Вообще-то маркиз де Сад не слишком разбирался в извращениях. Он был теоретиком. Когда дело доходит до извращений, то на страницах книг я управляюсь с ними куда лучше, чем маркиз де Сад.

Но довольно. Давайте ненадолго оставим Нану и Моше в постели. У нас есть еще Анджали. После полуденного взрыва страсти с Наной на фоне ток-шоу Триши, ее, Анджали, мучили угрызения совести. Она была полна раскаяния и оставила Нану и Моше вдвоем. Она не снимала трубку и не перезванивала сама. Она не отвечала на электронные письма.

Анджали полюбила гулять в Риджент-парке. Молодая девушка, прогуливающаяся по парку, выглядит романтичной и прекрасно одинокой. Последние пару недель с тех пор, как она кончила от пальцев Наны, Анджали время от времени прогуливалась по парку, полная счастливой грусти и прекрасной тоски.

Вам надо твердо знать об Анджали две вещи. Во-первых, Нана соблазнила Анджали. Это мы видели. Во-вторых — и это важно — Анджали временами становилась сентиментальной.

Вот мое определение сентиментальности. Сентиментальность — это когда эмоции становятся ценны сами по себе. Сентиментальность, таким образом, утрирует, раздувает эмоции. И вот вам пример — великодушие Анджали. На пожарной лестнице, выходившей на Олд-стрит, Анджали обнаружила новый соблазн. Гораздо соблазнительнее Наны. Этим соблазном была нравственность. И она возобладала.

Мечты о благородном великодушии в стиле Хамфри Богарта возбуждали Анджали куда сильнее, чем Нана. Вот почему она держалась на расстоянии, бродя по Риджент-парку. Оставить Нану с Моше было гораздо волнительнее, чем отобрать ее у него. Это было почти как жить в Касабланке во время войны.

А вот Нане вроде бы не казалось, что она живет в Северной Африке при нацистах.

— Черт, — сказала Нана, — я просто просто вне себя. Была на лекции про новый магазин “Прада” в Нью-Йорке, ну, этот, Рема Колхааса.

— Рема Кулхауса? — спросила Анджали.

— Ага, Рема Колхааса, и этот тип, этот тип сказал, что “Прада” — это новейшее архитектурное новшество. “Новшество в архитектуре”, так и сказал. Слушай, ну это же просто… Знаешь, что сказал Рем Колхаас? “Архитектура — это не удовлетворение нужд посредственностей, это не создание среды для мелочной радости масс. Архитектура — удел элиты”. Удел элиты! Что такое удел элиты? — сердилась Нана. — Архитектура — это техническая дисциплина.

Из этого диалога вы уже поняли, что Нана и Анджали были в кафе Архитектурной ассоциации. Они стояли у стойки, дожидаясь, пока их обслужат.

— Я возьму эспрессо, — сказала Анджали с облегчением.

— Не, ладно, — сказала Нана, — я минералки выпью.

— И вот, — продолжала она, — потом этот тип опять его процитировал. Рем Колхаас сказал — просто не верится — Рем Колхаас сказал: “Истинная архитектура — это процесс, который сознательно дистанцируется от всех предписаний от архитектуры”. Сознательно дистанцируется от архитектуры! Архитектура — от архитектуры!

— Господи, — сказала Анджали, — ниче не понимаю.

— Именно! — сказала Нана. — Птушта нечего тут понимать. Абсолютно бессмысленно.

Анджали села за столик. Нана убрала свой большой блокнот размера А4. Ну да, лектор и вправду вывел Нану из себя. Рем Колхаас привел ее в бешенство. Но она грузила Анджали архитектурными разговорами не только из-за страстной преданности градостроению. Вовсе нет. У Наны был план. У нее был сексуальный план. Но она не хотела заводить разговор о нем прямо сейчас. Она хотела, чтобы все было как бы случайно. Чтобы все было естественно.

Нана волновалась из-за Анджали. Она думала, что та несчастна. Так Нана понимала странное отсутствие Анджали. Она не знала, что последние пару недель Анджали предавалась парковой сентиментальности. Она представляла себе, как Анджали сидит дома, угрюмо поедая сладости из трапециевидной коробки “Кэдбериз Селебрэйшнз”. Ей было не по себе. Она не хотела, чтобы Анджали объедалась шоколадом. Она хотела, чтобы Анджали чувствовала себя любимой. Вернее сказать, она хотела, чтобы Анджали чувствовала себя любимой, и чтобы Моше тоже чувствовал себя любимым.

Нана пришла в кафе Архитектурной ассоциации с готовым планом.

Но Анджали чувствовала себя любимой. Даже слишком любимой. Она размешивала сахар в своем эспрессо. Она размышляла о том, что сделал бы на ее месте Хамфри Богарт.

У Наны был план. Еще одно сексуальное предложение. Она хотела предложить любовь втроем.

Просто поразительно, что творят с сексом люди, которым не нравится секс. Они делают его рациональным, делают его моральным. Нередко самые извращенные люди — это те, кто не любит секс. Именно они зачастую готовы на все. Нана, как мы знаем, не была сексуальным монстром. Ее потребности в сексе были достаточно скромны. Именно это, по-моему, делало ее столь извращенной.

Дело в том, что Нана не считала, что Моше получает удовольствие от их половой жизни. И честно говоря, он вовсе не чувствовал себя на седьмом небе. Но вообще-то Моше это вполне устраивало. Половая жизнь Моше не устраивала в основном Нану. И, чувствуя себя виноватой, она решила, что должна придумывать для своего любовника Моше все новые наслаждения. И вот что она придумала.

Она придумала любовь втроем.

Нана рассуждала так. Моше за то, что он был послушным и терпеливым мальчиком, заслуживал двух женщин сразу. Это же мечта любого мужчины. К тому же при этом Анджали не будет чувствовать себя лишней. Она не будет чувствовать себя отвергнутой. Сама же Нана относилась к идее тройственной любви спокойно.

Значит, Нана должна организовать ménage à trois.[7] Эго самое разумное решение.

Но как предложить секс втроем в благопристойном разговоре? Нана взвешивала этот вопрос, глядя, как Анджали отхлебывает горячий эспрессо. Как перевести разговор на это?

И Нана решила вот что. Преподнести это как шутку. Протащить контрабандой. Будто разговор и не об этом вовсе.

Сначала она похвалила сексуальное искусство Анджали.

— Знаешь, мне так понравилось с тобой. Правда понравилось, — сказала она. — Это было так… восхитительно.

Анджали смутилась, потому что была польщена. Ей не хотелось чувствовать себя польщенной. Сейчас ей хотелось быть в ужасе. Потом Нана сказала:

— Мне было хорошо, правда. Очень хорошо.

Нана улыбалась. Она улыбалась до ушей. Анджали по-прежнему была польщена. Она не могла войти в роль Хамфри Богарта. Хамфри Богарт уже взял бы даму за плечи и сообщил ей, что все кончено. Потом Нана сказала:

— Но я не уверена, что мы можем…

— Точно, — сказала Анджали. — Конечно. Это все неважно. Один раз ничего не решает.

— О, — сказала Нана, — но я бы вообще-то не то что бы…

— То есть? — спросила Анджали.

— Ну, в смысле, я придумала, как, ну, мы могли бы снова, — ответила Нана. — То есть мы вместе. Втроем. Все втроем вместе. Ну. Как ты думаешь?

— Втроем? — спросила Анджали. — Любовь втроем?

Она улыбалась. Она улыбалась до ушей. Ей это понравилось. Так она могла совместить возвышенное чувство и наслаждение обнаженной Наной.

Нана знала, что делает. Она знала, чего хотят люди.

— Это он предложил? — спросила Анджали.

— Мммм, не совсем. Нет, — сказала Нана, — это я. Он пока не знает.

— Значит, втроем? — спросила Анджали.

— Ну, — сказала Нана, улыбаясь во весь рот.

— Мммм, — сказала Анджали. Это было здорово. И она тоже заулыбалась.

Оставалась всего одна проблема — сказать об этом мальчику.

Обычно главная трудность любви втроем в том, чтобы уговорить вторую девочку. Все думают, что основная сложность именно в этом. Как только вторая девочка готова, так и мальчик, само собой, готов.

А Нана знала, что Моше не совсем обычный мальчик. Он нежней других. Ну да, им владели те же вожделения, что и остальными, но он старался их сдерживать. Подружке Моше трудно было даже представить, как бы предложить ему любовь втроем. Спросить его прямо было невозможно. Думаю, что Моше просто не поверил бы, что девочка может хотеть этим заняться. Для него любовь втроем была лишь эгоистичной мальчишеской фантазией.