Тут пришел автобус.

Случались и короткие миги поцелуев. Иногда Анджали целовалась с Наной. Но они всегда целовали Моше. Поцелуи всегда включали его. Анджали и Нана не были — я повторю, не были — влюбленной парой. Бедный Моше был счастлив.

Счастливый Моше часто перебирал в памяти их общие с Наной привычки. Если он просыпался один, он вспоминал забавы Наны при пробуждении. Он вспоминал, как Нана сворачивается калачиком и молчит. Как она машет ему рукой “привет”, не разжимая губ.

В душе она всегда следовала жесткой программе: целиком ополоснуться, волосы, два раза с шампунем, один раз с кондиционером, намылиться целиком, чуть наклониться, потереть между ног, собрать пену овальными шапками вокруг грудей, полуприсесть и потянуться назад, помыть меж ягодиц, снова ополоснуть тело, сшелушить кожу жесткими синими рукавичками из “Боди-Шопа” и, наконец, смыть все остатки с волос и тела. У ее кровати стояла открытка с репродукцией Тулуз-Лотрека, двое укрытых одеялом детей напоминали ей десятилетнего Моше и такую же Нану. Она часто щурилась, и он беспокоился и надоедал ей просьбами надеть очки, а она говорила, что все в порядке. Когда ей было грустно, она слонялась по городу в меховой русской шапке, которую кто-то забыл в гардеробе “Фри-дома” на Уордор-стрит.

Скопление всех этих мелочей так обременяло Моше, что временами он мечтал о невинности.

Но нет, думал он, у девственников тоже есть что вспомнить. Он хотел быть младенцем. Бессловесным младенцем. Моше перебирал свои любимые фантазии. Он лежал и размышлял, можно ли считать фантазии привычкой. Потом он подумал, стоит ли вообще об этом думать, и решил, что не стоит. Он всегда представлял себе Нану и себя при свете дня, в комнатах со смятыми постелями и мягким дневным светом в редких пятнах зайчиков, на невозможно длинных выходных, попивающими минералку “Фосс”, разлитую прямо из артезианской скважины в бутылки, сделанные по дизайну Нила Крафта.

Он попытался представить себя без нее и не захотел этого делать.

Он вспоминал себя между ног у Наны, под Дюка Эллингтона, доносившегося из соседней комнаты. Синкопированный секс. Секс в стиле биг-бенда.

Они говорили о сексе. Секс их тревожил. Секс тревожил их каждый вечер. Моше предложил ей просто думать о том, что ее возбуждает. Он был раздражен.

— О чем ты думаешь, когда дрочишь? — спросил он. — На что ты дрочишь?

Нана потупила взор. Она не могла сказать этого.

— На тебя, — сказала она.

Это было, увы, правдой.

А к Моше фантазии приходили моментально. Ему приходилось сдерживать их. Он представлял Нану в школьной клетчатой юбочке, и как она рассказывает ему об уроках физкультуры. Она описывала ему упражнения на коне. И упоминала слово “стремена”. “Оседлай меня”, говорил ей Моше в своих мечтах. В другой раз он представлял Нану беременной. От этого он быстрее кончал. Часто ему приходилось абстрагироваться, отвлекать себя от деталей своих фантазий. Детали слишком его возбуждали. В одной, часто повторяющейся фантазии, Нана лежала в ванне, изогнувшись, и в прозрачной воде вокруг нее плавали золотые рыбки. Нана посыпала кормом свои мягкие волосы на лобке, и они тыкались в нее, заглатывая корм, а Моше смотрел на них, положив подбородок на холодный край ванны.

Когда Нана вставала рано и шла на лекции, и Моше оставался один, он брал в руки роман Луизы Бэгшоу, который Анджали получила в нагрузку к журналу “Кампани” и забыла у него дома. Моше находил в романе сексуальные сцены. Книга уже сама собой открывалась на нужной странице. Он шлепал в туалет за рулоном туалетной бумаги. Затем, удобно расположив на кровати четыре подушки и развалившись на них, он начинал мастурбировать. Самый любимый его отрывок описывал, как девушку, мечтавшую пробиться в музыкальном шоу-бизнесе, трахают стоя, прижав к кирпичной стене. Описание было кратким, но ярким. Ему нравился стиль Луизы Бэгшоу. Кончив, Моше расслабленно лежал, давая лужице спермы остыть на животе, пока она не начинала стекать неприятными струйками по бокам. Обычно он забывал убрать туалетную бумагу. Нана приходила домой и поддразнивала его. Многих шокирует, что мальчик, у которого есть девочка, занимается мастурбацией. Но это так. Мастурбируют все. Моше был тому ярким примером. Это не значит, что его часто можно было найти в постели, прижавшимся спиной к изголовью в характерной позе. Только время от времени.

Иногда Моше вспоминал, как Нана по-мальчишески стояла над унитазом и подстригала волосы на лобке кривыми маникюрными ножницами из бутсовского набора, который Папа подарил ей на Рождество. Иногда он весь день носил ее трусики, наслаждаясь теснотой тонких кружев.

Однажды Моше представил себе, как Нана лижет Анджали сзади, но это показалось ему слишком извращенным. Через край.

Он перебирал ее любимые блюда. Она любила пурпурные побеги брокколи. Она любила розовый сасими из лосося, и ела его судорожно, часто наклоняя голову к палочкам. Его восхищало ее хладнокровие в ресторанах. В нем была сексуальность. В нем было очарование. Она позвонила ему из “Плюща”, спокойная, бесстрастная, Папа не смог прийти, Моше, может, ты?

И Моше, у которого не было гладильной доски, ползал по кафельному полу ванной, отглаживая свою единственную рубашку, чертыхаясь, дергая утюгом и снова чертыхаясь на цементные вмятины между плиток.

Он обожал ее. Он обожал в Ней все. Он любил даже выходные дома у Папы.

В такие дни он сидел в оранжерее и листал старый номер журнала, ну, скажем, “Риски для профессионалов”. На этажерке лежала толстая стопка журналов. Лакированное красное дерево этажерки скручивалось петлями и завитками. В ней было что-то от кренделя. Моше перелистывал “Риски для профессионалов”. На развороте была реклама Цюрихского бюро финансовых услуг. “Строить отношения, решение за решением”. Это был их слоган. Ниже — цитата из Уильяма Хэзлита: “Пройдя по дороге, узнаешь о ней больше, чем из любых описаний и догадок”. Под цитатой маленькая фотография потрепанных чемоданов. На противоположной странице красовалась глянцевая фотография пыльной тропы. Садилось солнце. Свет подернулся дымкой печали по уходящему времени. “Годы нашего опыта помогут вам в вашем пути”, деловито гласил заголовок.

Это последняя утопия на свете, счастливо думал Моше, разглядывая фотографии на пианино — немного заляпанный вид на озеро Леман, бегущая за бабочкой Нана.

Моше прочел лиловый листочек, вложенный в “Риски для профессионалов”, извещавший о деловом завтраке в Британской ассоциации банкиров на тему “К снижению опасностей экстремизма”:

С приходом глобализации крепнет и совершенствуется голос антикапитализма. Терроризм и экстремистская ментальность требуют от нас стратегического планирования, предусмотрительности и разработки цельной культуры, направленной против атак подобного типа. Без такой подготовки эффективное противодействие будет невозможно.

Моше обожал все это. Он обожал Нану.

Он пытался представить себе, как это — любить его. Это было невообразимо.

Иногда он лежал и думал о любви втроем. Но он не мог припомнить ни одной знаменитой троицы любовников. Это было странно. Он вспомнил фильм “Жюль и Джим”. Но мысль была недолгой, потому что Моше ни разу его не видел.

Но нам ничто не мешает поразмыслить про “Жюля и Джима”. Это фильм Франсуа Трюффо. Из всех персонажей нашего романа (кроме меня, а я не персонаж) только Папа видел этот фильм. Фильм Франсуа Трюффо “Жюль и Джим” был снят по роману Анри-Пьера Роша “Жюль и Джим”. Папа, большой поклонник фильма, умудрился получить английский перевод романа — “Классической французской любовной истории” — в сентябре 1983 года. Книгу прислали ему бесплатно, с наилучшими пожеланиями от журнала “Опшнз” и издательства “Паванн”.

Франсуа Трюффо сказал, что, прочитав роман, он понял, что это случай сделать в кинематографе нечто новое. Он нашел сюжет, радикально отличавшийся от сюжета любого другого фильма. До тех пор в любом фильме были хорошие персонажи, которые нравились публике, и плохие персонажи, которых публика не любила. Просто и недвусмысленно.