— Или что? Карцер? Мне все едино, что карцер, что девять грамм свинца! Сказано уже!

— Пусть побрешет! — снисходительно молвил Евсеич. — Когда кусал, не лаял!

— Итак, — начал Осокин, — свидетель Рядинских, хотелось бы от вас услышать, кто сидит перед вами?

— Кликали его Федором Зяпиным, а служил он во время войны в войсках СС и числился у них цугвахманом. Не таким я его видывал! Воображал тогда себя ястребком, а ныне всего лишь бесхвостая ворона.

— Почему же бесхвостая? — поинтересовался Зяпин.

— Коли ворона перья с хвоста потеряла, то либо у нее их выщипали, либо нутром сильно захворала, верный признак, что скоро ей подохнуть!

Зяпин приподнял руку.

— Разрешите обратиться, гражданин следователь?

— Обращайтесь! — разрешил Осокин.

— Я прошу вас призвать к порядку этого гражданина. Я не хочу выслушивать от него оскорбления.

— Нет, послушай! — взвился Евсеич. — Кто нашу деревню Ренидовщину подпалил, а жителей с детишками на мороз выгнал? Это ты, вражина, со своими вахманами и полицаями. Век не забыть этого!

Тут вмешался полковник Корнеев.

— Уважаемый Ларион Евсеевич, в том, что гражданин этот — Федор Зяпин, не ошибаетесь?

— Лопнут мои глаза, если что не так!

Поднажал на обвиняемого и Осокин.

— Слышали? Что скажете теперь?

— Скажу, что у свидетеля от старости в голове остался один сор. Вот и плетет что вздумается. Я не Федор, а Прохор, и не Зяпин, а Охрименко.

Евсеич от возмущения даже руками всплеснул:

— Да тому Прошке я сызмальства, по-соседски, за мелкую шкоду шлепока давал, и не раз. Он вырос на глазах у меня и был не чета этому. Замучили его немцы… Да и схоронил я его вот этими руками…

— Значит, на своих показаниях настаиваете?

— А то как же!

— А вы?

— Я тоже.

— Вот и подведем черту. Остаетесь оба, так сказать, «при своих».

Евсеича отпустили.

Уловив на себе пристальный взгляд полковника Корнеева, Зяпин не преминул тут же поинтересоваться:

— Что это вы, гражданин чекист, узрели во мне такого особенного? Я как и все, с ногами, с руками…

— Согласился бы, но сожалею, что не могу этого сделать. На вас клеймо предателя, и его вот так, запросто, не стереть. Впрочем, я уверен, что вашему запирательству скоро придет конец.

— Аль пытать собрались?

— Это фашисты пытали. Надеюсь, что заговорит ваша совесть.

— Сказать все можно! Вы, гражданин начальник, воевали?

— Нет, не воевал, возрастом не вышел!

— А вот я воевал, с первого дня, как только немцы переступили границу.

— В какой части, если не секрет?

— Про то в моем личном деле достаточно написано! Спросите у моего следователя. Надо думать, что он даст его вам почитать.

— Уже читал. Да только дело это завели в военкомате не на вас, а на Прохора Охрименко. Вот ведь какая петрушка получается. Вы не он, а он не вы.

— Пустое, все это доказать еще надо!

— Напрасно надеетесь на что-то. Свидетелей против вас хватает.

— Поживем — увидим! — не сдавался Зяпин. Тут завели к ним первого вахмана. То был Ахрещук.

Зяпин скосил на него глаза и с недоброй усмешкой поприветствовал:.

— Здорово, земляк! Не ждал, а вот и свиделись. Думал ли ты раньше, что твоя служба у фрицев обойдется тебе боком? Не-ет, не думал.

Ахрещук чуть было попятился к двери и жалостливо взглянул на присутствующих.

— Чего робеете?! Держитесь смелей! — подбодрил его Корнеев. — Он теперь не страшен никому.

Ахрещук будто ожил и сделал шаг вперед:

— Не узнал я вас, гражданин подполковник. Сколько лет ведь прошло с тех пор, как вы взяли меня…

— Не подполковник, а полковник я уже! — поправил его Корнеев и, обернувшись к Осокину, добавил: — Между прочим, когда пришли за ним, так он за топор схватился, а тут вдруг чего-то струсил.

— И крысу ежели в угол загнать, она огрызается! — оправдываясь, сказал Ахрещук. — Это я крыса, а он совсем даже не крыса, волк о двух ногах. Я по трусости и от безысходства к фрицам подался, а он, видать, по убеждению.

— Жук ты навозный, а не крыса! — отозвался Зяпин.

Осокин остановил перепалку.

— Обменялись комплиментами, хватит. Свидетель, вопрос к вам. Вы знаете человека, который вам предъявлен?

— Да.

— Кто же он?

— Наш цугвахман Федор Зяпин.

— Не ошибаетесь?

— Истинную правду говорю, чтоб мне провалиться на этом месте.

— Он ваш земляк?

— Пришлый. Объявился у нас только в войну, а ранее и духу его не было.

— Обвиняемый, слово теперь за вами. Что он сказал, подтверждаете?

— Врет и не краснеет!

— Значит, нет. Так и запишем.

Потом Зяпину была дана очная ставка с бывшим вахманом Михайличенко. Выведенный из себя вкрадчивым его перечислением многих совместных акций вахманов и полицаев против партизан и мирных жителей, Зяпин под конец этой очной ставки сорвался и заорал:

— Паскуда волосатая! Задавил бы тебя своими руками!

Не лучшим образом прошла и очная ставка его с бывшим вахманом Пельцем. И этот свидетель не пощадил Зяпина, даже не отказал себе в удовольствии позлорадствовать:

— Если тебя в расход не пустят, то считай повезло!

Да, полковник Корнеев угадал. Зяпина никто из его бывших подчиненных выгораживать не собирался. Они даже обрадовались его аресту. В волчьей стае слабых не щадят.

В тот памятный день Зяпину была дана еще одна очная ставка — с его бывшей приятельницей Гладышевой.

— А ты еще как сюда попала? — перекосился Зяпин, увидев ее. — Гражданин следователь, получается некрасиво! Сначала привели сюда старого придурка, потом фашистских прихвостней, а теперь еще и эту фабричную шлюху.

— Зачем так оскорбляете женщину, да еще ту, с которой были близки?

Попыталась что-то сказать Зяпину и сама Гладышева, но Осокин остановил ее:

— Клавдия Ивановна, повремените! Лучше скажите, с кем он приходил к вам домой?

Она ответила сразу:

— Однажды он пришел не один, а с каким-то своим дружком, что тогда гостил у него.

Тут Осокин предъявил ей фотографию Черкащина — Фогта — Скулана.

— С ним?

— Да, с этим.

— Чем-то этот человек вас поразил?

— Он почему-то назвал его вдруг Федором.

— Может, оговорился?

— Не думаю, правда, за бутылкой, но назвал уверенно.

— Обвиняемый, что скажете на это?

— Скажу, что и она все врет! Бывал я у нее всегда один, а при свидетелях мне там делать было нечего.

— А мне можно задать ему вопрос? — робко поинтересовалась Гладышева.

— Задавайте! — разрешил Осокин, и Гладышева спросила:

— За что вы свою жену убили?

— Дура, на тебе жениться хотел! — ответил Зяпин и в свою очередь обратился к Осокину: — Мне надоела эта комедия, я устал, отправьте меня в камеру.

— Будет по-вашему, — согласился Осокин.

Гладышеву отпустили.

Однако перед тем как увести подследственного в камеру, полковник Корнеев обратился к нему со следующими словами:

— Советую вам все хорошо обдумать и прекратить никому не нужное запирательство. Вы Федор Зяпин, а не Прохор Охрименко, это и слепому ясно. Вам, Зяпин, нетрудно также понять и то, что обнаружился след другого преступника, фашиста Вильгельма Фогта. И мы от вас ждем помощи, а не противодействия.

Зяпин поднял глаза на Корнеева, что-то было хотел сказать, но смолчал.

На другой день, с утра, к Осокину в копилку доказательств обвинения легли еще три факта: опознание личности мнимого Черкащина теми же «зеками» Ахрещуком, Михайличенко и Пельцем. Процедура опознания была все та же: фотография Черкащина, предъявленная в числе других, понятые… И троица в один голос признала: это никакой не Черкашин, а их старый знакомец, группенвахман Вильгельм Фогт, он же Скулан.

Теперь Зяпину уже отвертеться ни от чего не представлялось возможным.

— Как вы думаете: заговорит он или нет? — спросил Осокин у Корнеева, когда они возвращались в прокуратуру.

— В вопросе о розыске Фогта это уже имеет чисто академический интерес. Конечно, без него искать Фогта сложнее, но задача значительно облегчена: мы хорошо знаем, под какой фамилией он скрывается и как он выглядит.