— «Лягавая»! — произнес Осокин. — Не дает мне покоя это слово! Что он этим выразил? Что она знала про него, чем пригрозила? Дайте мне новую командировку!

— Куда?

— На его родину. Он родился в Белоруссии в Могилевской области…

— Почему же не в Ашхабад? — поинтересовался Русанов.

— Считаю, что всего проще начать с того места, где он жил до войны, а уже после этого идти дальше, куда выведет кривая. Да и его фронтовые подвиги тоже не помешало бы проверить. Больно не вяжется все случившееся с благородным обликом героя-фронтовика.

— В этом вы правы. Он в тюрьме не сидел?

— Я наводил справки. По картотеке МВД Охрименко не проходит. Данных о его арестах или судимости в прошлом нет.

— Где же он все-таки подцепил это блатное словечко «лягавая»?

— Я об этом тоже задумываюсь.

— Теперь, во всяком случае, мы можем с полным основанием рассуждать и так: его первоначальной целью, по причине еще неясной, было только явное стремление добиться разрыва со своей женой. Созрел и коварный план. Скомпрометировать ее письмами. После возвращения с курорта учинить ей вселенский скандал. Все завершить разводом, вполне оправданным в глазах окружающих.

Только произошло нечто непредвиденное. Во время возникшей между ними ссоры жена Охрименко в чем-то уличила его и пригрозила разоблачением, которого он смертельно испугался, так сказать, сама загнала его в угол. Вот он и сорвался! Переступил черту дозволенного — совершил убийство, о котором ранее и не помышлял. На истину похоже?

— Да.

— В таком случае вношу предложение: еще раз допросить Охрименко, но уже с моим участием. Может, и расскажет что-то новое. Заодно и его жалобу прихватим. Пусть объяснит, чего это так ему не терпится попасть в суд.

В облике и в поведении Охрименко за несколько дней нахождения в тюремной больнице произошли разительные перемены. Он сбросил с себя личину добропорядочного человека, опустился, даже не пожелал бриться.

Он не поздоровался, не спросив разрешения, плюхнулся на табурет, накрепко привинченный к полу. Мельком взглянул на Русанова и смачно сплюнул себе под ноги.

— Это еще что за новости? — возмутился Осокин. — Потрудитесь вести себя прилично!

— Мне в душу наплевали, а я вам на пол. На полу затереть легче! С вами, гражданин следователь, мне говорить не о чем! Я жалобу написал Генеральному прокурору!

— Ив мой адрес, — негромко, но внушительно произнес Русанов. — А вот плеваться не стоит. Вас накажут, нужно ли это вам?

— Вы прокурор? — спросил Охрименко.

— Прокурор. — подтвердил Русанов.

— Но не генеральный!

— Не генеральный. Прокурор Озерницкого района. Это мне вы копию предназначили. Вы жалуетесь на следователя, но жалоба ваша не по существу. Я разбирался в вашем деле. Следователь Осокин ни в чем на вас напраслину не возводит. Вы не пожелали сами рассказать, как дело было, ему пришлось это установить следственным путем. Ни в чем он не погрешил против истины и нигде не вышел за пределы фактов. Однако в вашем деле еще не все достаточно выяснено. Вы просите ускорить рассмотрение вашего дела в суде. Примем к этому все необходимые меры. Но мы еще не можем передать дело в суд так и не установив мотивов вашего преступления. Мотив ревности — ложь, ложны и ваши утверждения, будто вы ничего в момент преступления не осознавали. Вы явно не хотите серьезно ответить ни на один вопрос следствия, вот и приходится следователю искать ответы самому, а на это, естественно, требуется дополнительное время…

Охрименко слушал Русанова внимательно, подобрался, поубавил наглости.

— Какие вопросы? Кому они нужны, вопросы? И слепому видно, что произошло… Убил! Мне ж это слово не выговорить было, а следователь наседал, будто и сам все видел… — Охрименко вдруг возвысил голос: — Убил! Признаю, что убил! А за что убил, почему убил, говорить не обязан. Судите! Да, да, признаю! Куда деваться? За такое дело яснее ясного — вышка!

Охрименко схватился за голову.

— Это за что же вышка? За жизнь неудачную, за все, что претерпеть пришлось!

— От кого претерпеть? — быстро спросил Русанов.

— От нее! От кого же!

Русанов поморщился.

— Темните, Охрименко! С анонимными письмами мы разобрались!

— Ни в чем-то вы не разобрались! Не в письмах дело!

— Мы так и считаем, что не в письмах! — заметил Русанов.

Охрименко махнул рукой.

— Я каждый раз говорю следователю: мне наплевать, что вы считаете. Важно, что я считаю. Убил — судите!

— За что убили?

— Ни за что! Умышленно убил, как в законе сказано, с особой жестокостью, при отягощающих обстоятельствах! И все тут! Более ни звука!

Русанов прошелся по камере, остановился возле Осокина. Тот молча сидел за столом, писал протокол.

— Ну что ж, Охрименко, я вижу, что вы действительно готовы признать свою вину. Только не мешает знать и другое: при столь тяжком преступлении следствие обязано выверить все обстоятельства до мельчайших. Мы присмотрелись к вашему окружению. Появилась Гладышева, затем возник Жердев. А что это за дружок жил у вас в конце зимы? Долго гостил…

— Тамбовский волк ему друг, а не я!

— С этим не спорю! Только хотелось бы узнать, кто он, откуда, куда уехал. Жердеву он похвалялся, что с вами вместе воевал, однополчанином назвался…

— Хотя бы он и чертом назвался либо попом! В Ашхабаде жили по соседству, то правда! А где он воевал и воевал ли вообще, мне это неведомо!

— Ну если не «дружок», то знакомым вашим можно его считать?

— Знакомый! — согласился Охрименко. — Сергей Сергеевич Черкашин… Ни к чему он вам…

— Очень может быть, что и ни к чему… — согласился Русанов. — Этот ваш знакомый у некоторых оставил след в памяти. Рассказывают, что попивал излишне водочки и ваша жена даже выставила его за дверь!

Охрименко ухмыльнулся, что-то презрительное выразила его ухмылка.

— Жена выгнала? Моя жена выгнала? — переспросил он. — Стало быть, Елизавета Петровна выгнала? Если вы так будете вести следствие, далеко заберетесь… от правды далеко! Я его выгнал! Потому как жулик!

Русанов обернулся к Осокину и едва заметным движением бровей сделал ему знак, что все идет по-наме-ченному. Потом произнес вслух:

— Вот видите, Виталий Серафимович, мы выяснили и это. Показания об этом человеке занесите в протокол. Они очень важны. То, значит, был некий Сергей Сергеевич Черкашин… Ашхабадский знакомый и жулик… — И уже теперь к Охрименко: — Проясните, пожалуйста, относительно жулика! Обобщающее это ругательство или вы подразумеваете что-то конкретное?

— Вполне конкретное! — отрубил Охрименко. — Рассказывать или вам без интереса?

Русанов пожал плечами.

— Желательно конкретно.

Охрименко пошарил по карманам.

Русанов догадался, в чем дело, и спросил у Осокина:

— Сигаретами не богаты?

— Не курю.

— Попросите выводного достать ему сигарету. Рассказывайте, Охрименко!

— Коли надо, расскажу, хотя не в моих правилах лезть в чужие дела.

— Пусть вас не мучает совесть, — перебил его Русанов. — Это прежде всего ваши дела.

— В Ашхабаде он работал на овощной базе… Материально ответственное лицо. Скажу без утайки, вот там и водятся крутые жулики! Уж и не жулики даже, а бандиты! Тысячи хапнуть для них, что иному высморкаться! Ну и нахапали, да столько нахапали, что тамошним властям невтерпеж стало.

— Тысячи? — с некоторой долей иронии спросил Русанов.

— Не считал, хотя и знаю об этом твердо. Ну, кладовщик с ними. Там порядки глухие… Как начали хватать овощное начальство, он в бега…

— К вам в бега? В Сорочинку?

— А почему бы и не в Сорочинку? Вполне медвежий угол, хотя и недалеко от Москвы. Просился пристроить вахтером на фабрику, а я его и на порог не пустил бы, да Лизавета исходатайствовала. Сосед, дескать, от землетрясения нас на первое время приютил… Мне теперь все едино, а коли хотите знать правду, так о делах их базы я тогда еще не знал. Сердце мое к нему не лежало совсем не потому, что их там застукали. Не хотел его и вахтером оформлять. Предлагал поискать какой-либо работенки в окрестности. В леспромхозе, в Озерницке, или еще где… Хотя бы и на торфоразработках. А он не спешил… В розыске он себя считал, а коли в розыске, как бы это он мог предъявить паспорт кому-либо? Лизавета уговаривала его вахтером взять. А чем больше она уговаривала, тем меньше хотелось…