Генка насупился: всегда так получается — стоит подойти матери, и мужской разговор заканчивается.
— Пойду я, — буркнул он.
Полез по косогору, цепляясь за ветки. Но в комнату идти не хотелось, и он сел под черемуху, оперся спиной о шершавый ствол. Трава голубела в лунном свете, пересыпанное крупными звездами небо ярко сверкало.
Послышался голос Юрия Петровича — звучный, какой-то округлый в ночи.
— Ну и луна!
— Сегодня полнолуние, — ответила мать.
Они вышли на открытое место. В голубом воздухе фигуры их серебрились, казались литыми. Прошли близко от Генки, но его не заметили. Скрылись в черной тени у дома, словно слились со стенами. Стояли там и тихо разговаривали. Но вот отчетливо сказала мать:
— Зачем это?..
Помолчали. Потом быстро проговорил Юрий Петрович:
— Да что вы? Еще рано…
— Нет, нет. До завтра, — мягко ответила мать.
Неслышно встав, Генка обогнул дом и поднялся в комнату. Луна светила прямо в окна.
6
Утром прошел теплый грибной дождь. Деревья еще не успели просохнуть и стояли, покрытые светлыми каплями, словно стеклянными бусами.
Вернувшись после зарядки, Бухалов походил по комнате, приятно ощущая тяжесть мускулов. Весь он за время жизни здесь окреп, тело отливало бронзой. Спал ночами хорошо, просыпался с ясной головой, но работа над вокзалом, хотя и отпуск уже заканчивался, так и не сдвинулась с места. Занимался он мало, урывками, и не из-за лени, а просто плохо думалось и все время казалось — отработанный во всех деталях проект получается каким-то стандартным, выполненным без вдохновения, без теплоты. Это расхолаживало Юрия Петровича, и он подолгу не подходил к столу.
Но сегодня сказал Генке:
— Иди один на озеро, а я посижу дома.
Все утро он рассматривал эскизы и вздыхал, недовольно морщился. Не радовал даже рисунок буфета-бара с блестящей стойкой, полукругом выпиравшей из большой, облицованной керамической плиткой ниши. Злясь на себя за беспомощность, за сухость мысли, Бухалов мучительно думал, как оживить проект, чтобы вокзал сразу предстал объемно и появилась уверенность — вот оно, правильное решение, единственное, свое. Но решение не приходило, и он, локтем сдвинув бумаги на край стола, опять зашагал по комнате.
Постоял у окна, потянулся, хрустя суставами плеч. Увидел, что мимо дома идет Тамара Сергеевна, и выглянул из окна.
— С праздником вас!
— С каким? — удивилась она.
— А с ярким солнцем.
Она посмотрела на блестящее небо, засмеялась и пошла дальше, спиной чувствуя взгляд Бухалова. Старалась идти ровней, легче. Поймала себя на этом и прикусила губу.
Под черемуху, чтобы во время стирки солнце не жгло спину, Аверьяновна поставила две табуретки, а на них — корыто. В выварке на костре кипела вода. Тамара Сергеевна, решив помочь старухе, надела старый короткий халат, тапочки на босую ногу. Волосы повязала голубой лентой.
— И чего пришла? — ворчала Аверьяновна. — Твое дело молодое. Знай гуляй себе, пока время еще есть.
— Так уж и молодая, — вздохнула Тамара Сергеевна. — Сын вон какой вырос…
Аверьяновна подхватила:
— И то правда. Вырастет и не заметишь… А ты еще кровь с молоком. Мужики заглядываются. Наш-то, — старуха дернула подбородком к дому, — все норовит поближе к тебе быть. Ай не вижу.
Тамара Сергеевна нахмурилась.
— Аверьяновна… Рассержусь.
— Ну, ладно, ладно, не буду, — старуха отжала простыню. — А что? Мужчина видный… Обходительный.
— Аверьяновна!
— Все, все… Принеси вот мыла кусок, а то заканчивается.
Мыло хранилось на печном карнизе в комнате, где жил сейчас Юрий Петрович. Они покупали его сразу помногу — впрок. Оно сохло у печки, куски становились желтовато-восковыми, твердыми, как камень, и хорошо мылились. Обойдя дом, Тамара Сергеевна заглянула в полуоткрытую дверь. Бухалов, согнувшись, стоял у стола, прижимая ладонями развернутый лист ватмана.
Она постучала в дверной косяк.
— О-о! — протянул Юрий Петрович. — А вам идет этот халат.
— Мыло у нас тут, — смутилась она.
Придвинула к печке скамейку и встала на нее. Сбоку Юрий Петрович увидел, как натянулся у нее на груди халат, как окрепли ноги, загорелые в лодыжках, нежно-розовые под коленками, с синими жилками под прозрачной кожей… Он тяжело шагнул от стола.
— Помочь?
— Нет, нет… Я сама, — она переступила по скамейке.
Но он уже стоял рядом. Отстраняясь, она еще переступила в сторону — скамейка пошатнулась и начала уходить из-под ног. Тамара Сергеевна взмахнула руками, тихо ойкнула. Со стуком посыпались куски мыла. Юрий Петрович на лету подхватил ее. Выгнув спину, она попыталась достать ногой пол и тут у самого лица увидела его глаза — серые, с большими зрачками. И сразу ослабли ноги, не хватило воздуха. Заметила раскрытую дверь и, вся похолодев от стыда, от ужаса, вскрикнула:
— Дверь!.. Открыта!.. — и замерла у него на руках, поняв двусмысленность сорвавшихся слов.
Юрий Петрович вытянул под ее шеей сильно напрягшуюся руку и дотянулся пальцами до дверной ручки.
7
Аверьяновна сняла с огня скворчащую сковородку с яичницей, поставила ее на стол перед Бухаловым и сказала:
— Дров вот у нас маловато. Надоть выписать в леспромхозе, да все недосуг. Ты после завтрака не сходишь, случаем?
Он посидел молча и ответил:
— А ведь мне, Аверьяновна, сегодня уходить пора. Последний день отпуска.
Вяло поев, он вышел на улицу. Надо было подняться к Тамаре Сергеевне и сказать, что он уезжает, что пора ему на работу, но он никак не решался, как не решился сказать этого и вчера, все стоял на месте и рассеянно смотрел на мягкий свет озера за деревьями.
Наконец, нахмурившись, подумал: «А-а… Не за границу ведь уезжаю», — и стал подниматься по лестнице.
Тамара Сергеевна только и сказала в ответ:
— Раз пора… — она смотрела на него широко открытыми глазами.
Вот и осталось позади самое тягостное — разговор при прощании. Облегченно, испытывая к ней благодарность, он вырвал из блокнота листок, написал на нем свой адрес и номер телефона.
— Мои координаты… Всегда буду рад.
Глаза ее потухли, она усмехнулась и положила листок на стол.
Собрался Юрий Петрович к полудню. Тамара Сергеевна и Генка проводили его до дороги. Возле старой сосны он решил подождать попутной машины. Солнце ударяло вдоль дороги лучами, и твердая, обсыпанная иссохшей хвоей земля под ногами, большие камни в лесу, зазубренные листья папоротника выглядели добела раскаленными. Казалось, плесни в траву воду — и вода зашипит, поднимется белым облачком.
От зноя смолкли все звуки. Только в глубине леса долбил ствол дерева дятел. Тук… Тук… Стучал он редко, лениво.
Тяготясь молчанием, Тамара Сергеевна обняла Генку за плечи, притянула к себе и сказала:
— Как ты загорел, точно шоколадный. Даже откусить хочется, — она провела пальцами по его шее. — Старик ты мой.
У Юрия Петровича защемило в глазах. Он часто заморгал, отвернулся и посмотрел, не идет ли машина. Ее все не было.
— Может, пешком пойти? В пути нагонит…
— Здесь, в общем-то, недалеко… Десять километров, — сказала Тамара Сергеевна. — А машины не часто ходят.
— Тогда пойду, — он поправил плечом лямку рюкзака.
Зашагал по дороге, стараясь не оборачиваться. Но у поворота не выдержал, оглянулся.
Под сосной никого не было, и у Бухалова упало сердце. Он почувствовал себя одиноким в пустом лесу.
«Ну все. Ну и правильно», — сжал он скулы.
Дорога шла на подъем, из земли выпирали толстые корни сосен и острые края камней. Юрий Петрович запинался, скоро устал, часто обмахивал лицо носовым платком, вытирал потный лоб. Дойдя до ровного места, он бросил рюкзак под дерево, в тень, тяжело сел в траву и вытянул ноги.
Внезапно в дремотной тишине леса, далеко отдаваясь звонким эхом, лопнула ветка бурелома. В чаще жалобно вопросили, по-стариковски шамкая:
