— Василий Дмитриевич, неужели это пройдет даром. Неужели они так и не ответят за реки солдатской крови.

Хмурясь и смотря в землю, как будто бы он был сам виноват в этой трагедии, Калашников ответил:

— Такие дела, Алексей, бесследно не проходят. Ответят, да еще как. — Он помолчал и, подняв глаза на Алексея, добавил: — Порукой этому народ и его прозрение. А мы должны всячески помогать этому.

Через несколько дней после разговора Алексея с Калашниковым, едва не погиб их полк. Весь предшествующий этой страшной катастрофе день дивизион вел напряженный бой с немецкими батареями. К вечеру артиллеристы узнали, что дивизион вместе с полком отрезан и оказался в ловушке. Неприятель захватил последнюю проезжую дорогу. Отступать теперь можно было только через болото, но проходимо ли оно — никто не знал.

Разведка еще не вернулась, а командованию полка было известно, что противник движется быстро и все, кто в течение ночи не успеют перебраться через болото, вынуждены будут утром сдаться противнику.

Командир полка, раненный в ногу осколком снаряда, на все уговоры начальника штаба не разрешать полку двигаться в глубь болота до тех пор, пока не будет отыскано удобное для прохода место, неизменно отвечал:

— Ждать мы не можем. Утром полк будет уничтожен или его вынудят сдаться. А для русского солдата лучше смерть в болоте, чем позор в плену.

— Но у нас нет материалов мостить гати, а их впереди должно быть, несколько, — делая последнюю попытку уговорить командира, доказывал начальник штаба.

— Нет материалов? Это чепуха. У нас есть обоз, одежда, лошади, наконец. Русские солдаты Альпы переходили, а тут только болото. Ерунда какая…

— Вот и поехали тонуть, — горько усмехнулся Федя, когда орудия потянулись в темноту. — Отъедем от немцев подальше и кверху колесами — бултых.

— Снаряды остались… Жалко, — тужил кто-то из артиллеристов. — Перестрелять бы их сначала, а потом бы уж и концы отдавать.

— Стреляй, пожалуй, да толк-то какой? Сорок снарядов осталось, а немец начнет потом чехвостить — небо с овчинку покажется.

Так переговариваясь и с трудом подвигаясь, шли они около орудий до тех пор, пока первая упряжка не остановилась перед гатью.

Калашников вызвал к себе командиров. Когда сошлись, отрывисто приказал:

— Орудий нам не спасти. Болото непроходимо. Приказываю снять замки и каждый отдельно бросить в гать. Пушки столкнуть в самые топкие места. Прислугу посадить на коней. Повозки и все, что годно для строительства моста, передать саперам.

Пока артиллеристы выполняли приказ своего командира, саперы и обозники строили мост, используя для этого мешки, брички и телеги. Переправляясь через этот мост, кое-кто из артиллеристов пожалел, что поторопились утопить орудия. Мост был вполне годен для переправы артиллерии.

За первой гатью оказалась вторая. Мост через эту гать строить было труднее. Все более или менее подходящие материалы были уже израсходованы. Чтобы не мешать движению людей и обоза, Калашников отвел своих солдат в сторону.

Передвигаясь в темноте, солдаты тихо переговаривались:

— Дождемся утра, немец всех перестреляет. Будто на ладошке красоваться будем. Вода, куда спрячешься?

— Конечно, перестреляет. Пробиваться бы надо, чего стоять-то?

— Легко сказать пробиваться! Не на крыльях ведь…

Прислушиваясь к разговорам солдат, Алеша вспомнил, как на Урале они переправлялись с дедушкой через такую же гать. Он поделился своими соображениями с Федей Зуевым. Потом они отдали коней Мише и ушли к обозу. А через каких-нибудь полчаса оба принесли по дощатому плотику.

— Благослови, владыко! — засмеялся Алеша, вставая на спущенный плотик. Второй плотик он положил за первым и так, перекладывая плотики, перебрался через гать.

Потом плотики были связаны, и при помощи двух веревок на них, как на лодках, все артиллеристы переправились на другой берег.

— А говорили, что у нас крыльев нет. Нашли! — забрав с собой плотики, шутили солдаты.

— Голь на выдумки хитра! Да и нужда-то не тетка, она небось заставит шариками крутить.

— Ох, коней жалко, — горевали коневоды. — Теперь пешком драпать придется.

Идя по колено в воде, минуя предательские трясины, одолев еще четыре гати, артиллеристы к утру пересекли болото и, казалось, вырвались из тисков смерти.

Но другая судьба была уготована полку.

Полк сгруппировался на небольшой территории, в самой середине болота. Задние мостики были уже разобраны, а передний еще не готов, когда случилось страшное несчастье. Под тяжестью сгрудившихся людей и лошадей зыбкая почва стала оседать. Вода все больше и больше проступала на поверхность. Перепуганные люди бросались во все стороны, ища спасения. Поднялась суматоха, перешедшая в панику. В темноте люди и лошади метались, как ошалелые. В дополнение ко всему немцы, услышав шум, начали обстреливать болото.

К утру от полка осталось меньше половины.

Однако прорыв немцев был неглубоким, и подошедшие свежие части отбросили врага назад.

Калашникову требовалось несколько дней, чтобы разыскать и вытянуть из болота орудия. Снова был укомплектован пехотный полк.

После короткого отдыха его опять бросили в бой. А положение армии все ухудшалось. Боеприпасов становилось все меньше и меньше. Вот и сегодня после шести выстрелов Алеша, больше не открывая замка, сел на лафет. Поджидая ездовых, он с напряжением всматривался в немецкие цепи, выходившие из-за дальнего бугра. «Не больше двух верст, вот бы шрапнелью», — подумал Алеша.

Вынырнув из кустарника, к артиллеристам подбежал пехотный унтер-офицер.

— Чего молчите? Не уйдем ведь — наседают германцы! Черт знает что делается, раненых из-за вас побросали…

— Почему из-за нас? — сердито отозвался Алеша. — У вас винтовки, остановитесь и стреляйте.

— Стреляйте, стреляйте, — злобно передразнил Алешу унтер-офицер. — А чем же стрелять, когда со вчерашнего дня ни одного патрона нет?

— Патронов нет, так у вас хоть надежда есть, что не сегодня-завтра получите. А вот для нас снаряды, говорят, только в Америке заказали. Вот, значит, когда привезут, тогда и стрелять начнем.

Пехотинец тряс кулаками.

— Сволочи! Погодите, подавитесь нашей кровью!

Проходившие мимо солдаты переговаривались.

— Ишь, как оно, дело-то. Германец садит и садит, а нашим пушкам, выходит, так же, как и нам, стрелять нечем.

— Вестимо, нечем, а то бы разве отступали?

— В землю, говорят, снаряды и патроны зарывают, прохвосты, чтобы германцам их оставить. Вот они и палят теперь нашими припасами.

— Да, бьют нас, братцы, как скот, а нам и обороняться нечем. Что же такое в самом деле!

— Что, что! Будто не знаешь, что царица, Сашка, давно нас со всеми потрохами немцу продала. Вот тебе и что.

Подобные разговоры стали обычными. Под тяжестью понесенных поражений солдаты начали все яснее осознавать преступность затеянной царем войны. Армия разлагалась. Как-то раз, находясь на дежурстве, Алеша принял пакет от принесшего почту солдата с тремя крестами на груди. Ему показалось, что он где-то его видел, но где — припомнить не мог. Заметив пристальный взгляд дежурного, солдат усмехнулся.

— Что, не узнаешь? — спросил он у Алексея.

— Нет.

— А я тебя признал. Трое вас тогда добровольцев на распределение пришло.

Алеша повеселел. Он вспомнил, как этот пожилой солдат ругал их тогда «шаромыжниками» за враждебное отношение к войне. Расписываясь в получении пакета, Алеша спросил:

— Ну как, старина, скоро побьем немцев?

— Побьем, черта с два! — сердито огрызнулся солдат. — Два года бьем и все своими боками. Скоро от такого боя совсем ноги протянем. Да ты что зубы-то скалишь? — прикрикнул он на улыбающегося Алешу. — Али не видишь, кто я?

Алеша продолжал улыбаться.

— Как не вижу? Георгиевский кавалер. Только духу-то у тебя почему-то меньше стало, чем тогда. Помнишь?..

— Чего же не помнить, — сбавляя тон, примирительно ответил солдат. — А ты, знать, забыл, что я от самой Пруссии трепака давал. Полтора года в окопах вшей кормил. Два раза ранен. Шутка тебе это? Тут не только дух, и кровь-то на исходе. А в ту пору, думаешь, я больно верил? Но тогда поветрие такое было. Побьем да побьем. Другое и сказать было нельзя. Ну, а теперь все видят…