В стороне послышались жидкие аплодисменты.

Мигалкин хотел было продолжать речь, но его прервал поднявшийся шум.

— Иди к чертовой матери! — послышалось из толпы.

— Гоните, гоните его с трибуны! Ишь, дураков ищет!

— Как есть батя, только кадила не хватает…

Слушая нарастающие крики, Мигалкин торопливо перекрестился, согнувшись, спрыгнул с телеги.

Тогда к ней подошел механик паровозного депо. Этого человека знали: он руководил заводскими меньшевиками и был у них в большом почете.

Поглаживая окладистую бороду, оратор долго молча смотрел на собравшихся и только после того, как в толпе послышались нетерпеливые голоса, заговорил.

— Дорогие товарищи рабочие! — сказал он, снимая с головы фуражку и протягивая вперед руки. — Каждый из нас искренне возмущен случившимся на заводе. — При этом он тоскливо вздохнул и на некоторое время утих. — Даже не вдаваясь в существо дела и не выискивая причины гибели наших товарищей, мы можем смело заявить о том, что виновники безусловно должны понести наказание… Но не наше дело устанавливать меру самого наказания. Для этой цели существует законная власть. Это ее прямое дело. Вынув из кармана большой красный платок, оратор вытер вспотевший лоб, и несмотря на неодобрительные возгласы, продолжал: — Не будем зря шуметь и разжигать вражду, как это пытался сделать первый оратор. Мы должны отказаться от невыдержанных и оскорбительных выражений. Наша задача заключается в том, чтобы и в этом случае найти опору для разумного соглашения. Пусть не думают, что мы делаем это из-за слабости, — стукнув рукой в грудь, продолжал он с угрозой. — Нет! Не в этом дело. Мы просто не хотим, не разобравшись, поднимать шума и надеемся, что полиция сама добросовестно разберется и накажет виновных. Если этого не произойдет, — гордо выпрямившись и подняв вверх руку с фуражкой, закончил оратор, — тогда мы соберемся вновь и наши слова и речи будут совершенно иными.

— Правильно! Правильно! — послышались отдельные голоса.

— Неправильно! Чепуху мелет! — закричали другие.

— Крутит, как всегда! Зубы заговаривает!

— Вместе с хозяином головы нам морочит!

— Ни за грош, ни за копейку продают рабочих!

— Предатели, ясно давно!

Но другие кричали, что оратор говорит толково и нужно дать ему высказаться до конца. Шум продолжался до тех пор, пока из-за лесочка не появилась группа рабочих, возглавляемая Гандариным. Шагая крупным шагом, Еремей подымал что-то обеими руками над обнаженной головой. В руках других рабочих трепетали флажки и знамя.

На площади послышались приветственные возгласы:

— Со Смирновской! Делегация со Смирновской!

Толпа медленно расступилась… Образовался проход к трибуне. Когда делегаты вошли на площадь, все увидели, что Еремей несет в руках эмблему труда — серп и молот. Со всех концов площади грянуло могучее ура.

Шапочкин предоставил слово представителю шахтеров Смирновской шахты.

На импровизированную трибуну взошел Гандарин. Площадь замерла.

— Собрание шахтеров Смирновской шахты, — торжественно произнес Гандарин, — передает вам горячий привет, товарищи!

Толпа ответила дружным ура.

— Мы пришли к вам, — продолжал он торжественно и громко, — согласовать постановление и вместе потребовать ответа от наших подлых хозяев за такие же, как и они сами, подлые дела. — Он вытащил из кармана небольшой лист бумаги.

— Разрешите, я зачитаю постановление?

— Читай! Читай! — послышалось со всех сторон.

Пока Еремей читал постановление общего собрания шахтеров Смирновской шахты, площадь начали окружать жандармы. Они были вооружены с ног до головы и все теснее и теснее обступали площадь.

— Я предлагаю избрать тройку и поручить ей добиваться проведения в жизнь нашего постановления, — говорил Валентин. — Если потребуется, пусть даже в Петербург едут и там отстаивают нашу правоту.

Это предложение собрание поддержало и тут же избрало делегатами Маркина, Шапочкина и Еремея.

— А теперь можно и по домам, — предложил Шапочкин. — Не забудьте, что сегодня от нас потребуется особая выдержка. Нас уже окружили шакалы Петчера… Эти псы явились сюда не случайно и не по нашему приглашению. От них можно ожидать любой провокации. Рабочие не должны связываться с вооруженными бандитами. И не потому, что мы их боимся, а потому, что это приведет сейчас к ненужным и бесцельным жертвам.

Предупреждение было как нельзя более кстати. Жандармы то тут, то там с криками и угрозами наскакивали на расходившихся рабочих. Но те спокойно сворачивали в сторону и, как бы не замечая налетчиков, продолжали свой путь.

Только в отдельных местах произошли мелкие столкновения, давшие жандармам повод арестовать несколько молодых рабочих.

Первым в Екатеринбург выехал Маркин, вторым Еремей, последним Шапочкин. Однако один за другим они были арестованы в Уфалее.

Весть об аресте делегатов волной прокатилась по заводу, по шахтам, по лесосекам.

По настоянию большевиков профсоюз решил объявить забастовку. В первое же воскресенье население завода вышло на демонстрацию. На площади рабочих окружила полиция.

Взобравшись на прилавок, Саша Кауров начал говорить, но его вдруг потянули с трибуны. Наклонив голову, он увидел внизу перекосившееся от злобы лицо урядника. Вцепившись обеими руками в Сашину ногу, урядник злобно прошипел:

— Молчать!..

— Не мешай! — крикнул Саша и вырвался из рук полицейского.

Озверевший блюститель порядка выхватил из-за пояса плеть и стал хлестать Сашу по ногам.

— Ах, подлюга! — яростно закричал Саша. — Ты так? — И, подавшись вперед, что было силы ударил урядника каблуком по голове.

Подоспевший в этот момент пристав Ручкин поднял наган и выстрелил в оратора.

Саша пошатнулся, схватился рукой за грудь, но тотчас выпрямился и, пересиливая боль, поднял вверх руку. Площадь замерла.

— Товарищи! — зажимая рану, прошептал Саша. — Смерть палачам рабочего класса! Смерть угнетателям!..

Защелкали беспорядочно выстрелы. Началась свалка. Через час завод полностью находился в руках бастующих. В схватке было ранено несколько рабочих. Урядник и один стражник убиты. Пристав Ручкин и Петчер успели бежать, а Плаксин, Жульбертон и еще несколько стражников и полицейских были пойманы рабочими и заперты в каталажку.

На похороны Саши Каурова пришли почти все рабочие завода; соседние предприятия прислали своих делегатов.

Возбуждение рабочих дошло до наивысшего накала.

Когда завернутый в красный кумач гроб установили около могилы, к нему подошел Мартынов. Он остановился у гроба и, опустив голову, долго молча стоял с развевающимися по ветру седыми волосами. По его исхудалому лицу катились крупные слезы. Тысячная толпа собравшихся на похороны притихла; то тут, то там послышались всхлипывания.

Нестер медленно опустился на колени и до самой земли поклонился погибшему товарищу.

В толпе тихо запели:

Когда смолкли последние звуки похоронного марша, Нестер поднялся на ноги.

— Товарищи! Дорогие братья! — сказал он. — От имени нашей партии, от имени большевистского комитета, я призываю вас поклясться на дорогой могиле. Поклясться, что мы всегда будем чтить память павших героев и никогда не прекратим борьбы за дело, которому они отдали свою жизнь.

В ответ сотнями голосов зазвучала «Марсельеза».

После похорон Саши Каурова на заводе еще долго царило безвластие. Чтобы расследовать дело о взрыве, в клубе собрался избранный рабочими трибунал.

Прижатый к стене показаниями доктора Феклистова, Жульбертон признался в своих преступлениях. Он признал, что в заговоре участвовал Геверс, но Петчера выгородил. На вопросы судей, что заставило его пойти на это преступление, Жульбертон обвинял во всем Геверса.