— Агитация, агитация! — завизжал долговязый и быстро исчез в толпе.

— Товарищи! — продолжал оратор. — Я спрашиваю вас, до какой поры мы будем терпеть этот произвол? Скажите, до какой?

Последние слова оратора были почти не слышны. Толпа гудела, кричала.

— Мужики, пора и нам, как рабочим города, всем вместе навалиться на буржуев. Сколько еще будем терпеть? — Это был голос Марии.

— Стражники едут! Стражники!

— Разойдись! Разойдись! Кто разрешил вам тут собираться? — загремел начальственный голос.

Двое стражников соскочили на землю, третий остался держать лошадей.

— Я вам покажу, как бунтовать. Кто тут зачинщик? — хватаясь за шашку кричал щупленький стражник.

В толпе снова появился долговязый. Напирая на Шапочкина, он орал:

— Вот он, вот, ваше благородие. Берите его, христопродавца, вяжите! Народ мутить вздумал, бунтовщик он, у него оружие в кармане.

Жандармы, выхватив шашки из ножен, устремились к Шапочкину.

Валентину легко было скрыться в огромной, дружественно настроенной толпе, окружавшей его плотным кольцом, но он не воспользовался этой возможностью. Он только едва заметно повернулся к Марье, не отходившей от него ни на шаг с момента встречи, затем выпрямился и с выражением полной готовности предстал перед жандармами.

— Стой! Ни с места! Отдавай револьвер!

— Револьвер? — усмехнулся Шапочкин. — У меня нет никакого револьвера. Кто вам сказал такую глупость. Есть, правда, игрушечный, который я купил на ярмарке в подарок одному мальчику. Вот этот, пожалуйста, берите.

После безрезультатного обыска, стражники увели Шапочкина и растерявшегося торговца в волостное правление.

Дома мать показала отцу переданный ей Шапочкиным маленький револьвер и стопку аккуратненьких листочков.

Отец долго смотрел на бумажку, хмурился, шевелил губами, читал и снова перечитывал. Он даже перевернул листочек несколько раз на другую сторону, хотя там ничего не было написано.

— Вот что, Маша, — сказал он решительным тоном, — эту штучку нужно в подполье, в землю зарыть. Может быть, хозяин за ней еще зайдет. А листочкам лежать нечего, их вечером нужно по подоконникам разбросать, пусть и другие почитают.

У Алеши сегодня день рождения. Утром бабушка испекла пирог с пареной калиной.

К полудню поставили самовар, за столом собралась вся семья. Первым поздравил Алешу дедушка Иван. Разгладив бороду, он привлек к себе внука, ласково потрепал по щеке.

— Ну, внук, расти большой да счастливый!

— Ростом с косую сажень, — добавила бабушка Елена. — Отца с матерью слушайся да старших почитай.

Отец пожелал Алеше скорей выучиться грамоте, а мать, — чтобы был трудолюбив и честен.

Чай был выпит, пирог съеден. На этом именины и закончились.

На другой день дедушка выкатил на середину двора телегу, принес с погребицы «лагушку» с дегтем и позвал только что проснувшегося Алешу.

— Я, Алексей, поведу Серка поить на озеро, а ты давай мажь колеса. Пока бабы хлеб спекут, нам собраться надо. Поедешь с нами в лес. Дрова рубить.

Алеша обрадовался. Мальчик любил ходить по высоким горам, гонять на деревьях белок, разводить громаднейшие костры, жарить на углях и тут же есть вкусные хрустящие грибы. Особенно любил Алеша ставить с дедушкой Иваном на небольших озерах мережи и ботом загонять в них золотистых карасей.

Правда, днем в лесу сильно донимают слепни, а вечером и ночью комары и мошкара. Зато как хорошо купаться в прозрачных родниковых озерах, гоняться за плавающими в воде ужами, а потом лежать на душистой траве, слушая, как поют звонкие птички.

Припоминая свою жизнь прошлым летом в лесу, Алеша весело засмеялся — нет, не забыть ему, как «поздоровался» он с «Михаилом Топтыгиным». После обеда пошел он с матерью собирать малину. Увлекшись, Алеша не заметил, как вошел в самую гущу малинника. Он не видел матери, но, слыша неподалеку шорохи, был уверен, что она рядом с ним.

Малинник был высокий, выше головы. Закончив собирать ягоды с одного куста, Алеша протянул руку к другому и неожиданно схватился за протянутую с другой стороны бурую мохнатую лапу. Алеша оторопел и долго не мог сдвинуться с места. Он с ужасом смотрел, как, поднявшись на задние лапы, на него косился большой медвежонок. Лакомка, как видно, в первый раз встретил человека и не мог решить, что ему делать. Подняв кверху ухо и лапу, медвежонок с интересом рассматривал Алешу. Потом это ему, видимо, надоело, он тряхнул бурой головой, тихонько рыкнул и, неуклюже повернувшись, пошел в сторону.

Алеша пришел в себя и что было духу бросился бежать из малинника.

— Чудак! — позже смеялся дедушка. — Михаил Топтыгин с тобой, как с другом, за ручку поздоровался, а ты бежать…

«Очень уж маленький был я», — думал Алеша, подмазывая последнее колесо, когда во двор без рубахи, в засученных по колено штанах зашел Спиридон Зуев, отец Феди. Осведомившись, куда ушел дедушка, Спиридон подошел к телеге и помог Алеше закончить работу. Затем отнес на место бастрык[2], поправил у оглоблей тяжи и осмотрел приготовленный дедушкой лесорубочный инструмент. Потом подошел к Алеше, ласково похлопал мальчишку по спине и спросил:

— Берет тебя с собой дедушка или дома на печи будешь лежать?

Алеша ответил степенно, как подобает взрослому человеку:

— Нет, я тоже собираюсь. Работать нужно. На печи далеко не уедешь.

Спиридон улыбнулся.

— А с кем на пару пилить будешь?

— С мамой, наверное, или с дедушкой.

— Это хорошо, — согласился Спиридон, — вот и Федя тоже с матерью на пару пилить едут. Конечно, трудновато вам будет в сырой сосне пилу таскать, но что же поделаешь? Надо привыкать. Работа, брат, это дело такое… вначале тяжело, а потом втянешься и ничего, вроде полегчало.

Алеше было приятно слушать Спиридона, разговаривавшего с ним, как с равным, и он веско сказал:

— Ничего, втянемся.

Спиридон дружески улыбнулся.

— Ну, вот что, Лексей, — Спиридон загасил о бок телеги остаток цигарки и подал мальчику руку, — дед, наверное, решил Серка выкупать. Я пойду тогда. Скажи Ивану Александровичу — через часок запрягать надо. Чтобы по холодку до леса добраться. А то коням тяжело будет. Вон оно, солнышко-то… Еще как следует не поднялось, а палит, что твой огонь.

После двух недель тяжелой работы на Собачьей горе лесорубы совсем отощали. Зарабатывая в день по полтине, они трудились за эти гроши весь летний день, с небольшим перерывом на обед. Восход и заход солнца, как правило, встречали стуком топоров и скрежетом пил. Питались очень плохо: утром чай с хлебом, в обед — суп с картошкой и пшенной крупой, грибы. Вечером каша и чай. Мяса или масла ни у кого не было. Хлеб, испеченный еще дома, две недели назад, отдавал плесенью и гнилью. С Алеши стали сползать штанишки, и Марье пришлось к ним пришить лямки.

По вечерам ребята собирались у костра, показывали друг другу кровавые мозоли, мечтали о дне, когда будет выполнен урок и их повезут домой. Многие из ребят, в том числе и Алеша, теперь уже не могли работать целый день. Пообедав, Алеша неподвижно лежал в балагане, надеясь набраться сил. Но к ужину он уже совсем не мог тянуть пилу. Жалея сынишку, мать шла к дедушке. Старик участливо кивал головой, затем подзывал к себе внука и подавал ему топор.

— Иди-ка, Алексей, к балагану, — с озабоченным видом говорил он, — дров сухих запаси побольше да ужин сготовь — кашу варить поставь, свежих грибов набери. — Дедушка делал вид, что эти мелкие дела интересуют его больше, чем заработок. У него для Алеши было припасено много разных поручений: принести из ключа холодной водички, сходить посмотреть, как пасется лошадь, выкурить из балагана набившихся туда за день комаров, разыскать какую-то траву или корень.

Алеша неохотно шел к балагану. Укоризненно посматривая на свои исхудавшие мозолистые руки, прятал их под изодранную рубашку и, озираясь по сторонам, скатал, как не раз говорили старшие: