— А как же я туда попаду? — растерянно спросил Алеша.

Ответил железнодорожник:

— Приходи завтра к десяти утра на вокзал, я сведу тебя там с поваром. С ним и уедете.

— Ладно, приду, — волнуясь, ответил Алеша и стал прощаться.

На улице он облегченно вздохнул: хорошо, что Маркин, знавший, какую роль он играл при взрыве в шахте, ничего не сказал об этом участникам совещания. Благодарный за это, он дал слово во что бы то ни стало выполнить доверенное ему задание.

…Партия каторжан, в которой шли Ершов и Папахин, прибыла в город в феврале. Алеша в то время усердно выполнял обязанности помощника тюремного повара. Он ездил на базар за продуктами, таскал воду, колол дрова. Кормили заключенных плохо: черный непропеченный хлеб, прокисшая капуста, картошка, иногда пшенная каша — вот и все арестантское довольствие.

По совету повара, Алеша старался покупать продукты у одних и тех же лавочников. Среди торговцев ему больше всех нравился пожилой безусый татарин Юсуп, с черными выразительными глазами и широким, изрезанным глубокими морщинами лбом. Юсуп всегда встречал Алешу веселыми шутками.

Алеша с нетерпением ждал, когда ему поручат дело, ради которого его сюда прислали. Он часто спрашивал об этом повара, но тот с досадой махал рукой и говорил:

— Россия-матушка! Ведут. В пень колотить, лишь бы время проводить.

В день прихода партии каторжан Алеша, по обыкновению, утром поехал на базар. Он очень удивился, увидев помощником у Юсупа знакомого железнодорожника, но тот посмотрел на него, как на постороннего, и Алеша понял, что железнодорожник приехал сюда по тому же делу, что и он сам.

Взвешивая пшено, железнодорожник указал на небольшую баночку и, не глядя на Алешу, тихо сказал:

— В кашу или в хлеб Ершову положите. Повар знает как…

В следующий приезд Алеша вручил железнодорожнику ответ.

Ершов, между прочим, сообщал о крайней истощенности своих товарищей.

Воспользовавшись этим обстоятельством, комитет решил оттянуть отправку каторжан из города до весны. В местной газете удалось напечатать статью о плохом отношении тюремной администрации к политическим заключенным. По городу распространялись листовки, в которых говорилось о том же, только без всяких уверток, необходимых в печати. Начался сбор пожертвований.

Алеша держал связь между тюрьмой и комитетом. Его не раз обыскивали в воротах тюрьмы, но до сих пор все обходилось благополучно. Сегодня он передал Юсупу благодарность политкаторжан населению города за оказанную помощь.

С этой запиской Юсуп и был арестован. На допросе он категорически отказался что-либо сообщить, заявив, что записка ему была подсунута во время обыска. Это, однако, не помогло. В тот же день арестовали и Алешу.

Офицер, к которому Алешу привели, был пожилой, с виду ласковый человек. Придвинув к себе папку с бумагами, он предложил Алеше сесть, долго вздыхал, курил, даже угостил Алешу конфетами и только тогда приступил к допросу.

Когда были записаны общие данные, офицер спросил:

— А теперь, будь любезен, расскажи, давно ли ты состоишь в социал-демократической организации?

Хотя вопрос был задан вполне уверенным тоном, Алеша много наслышавшийся от Потапыча о следователях и их провокаторских приемах, не поддался.

— Я не знаю, дяденька, о чем вы говорите, — сказал он и, как бы спохватившись, добавил: — Один сосед наш говорил мне, что в этой организации такие состоят, кто буржуев не любит. А больше будто бы евреи. Так причем же здесь я-то?

— Про евреев это ты, пожалуй, правильно, — согласился офицер. — Ну, а ты давно в ней состоишь?

Алеша покачал головой.

— Нет, я еще ни в каких организациях не был.

— Так, допустим, что это правда. Тогда скажи, что же заставило тебя передавать татарину из тюрьмы записки?

— Сроду этого не делал.

— Как не делал? Юсуп сам признался.

На мгновение Алеша растерялся, но сейчас же оправился и с обидой ответил:

— Значит, он хвастун.

— Ты отрицаешь, что привез ему из тюрьмы вот эту записку?

— Я ему никакой записки не привозил, врет он. Своих выгораживает.

— Кого своих?

— А я разве знаю? Сами его спросите.

Алеша отвечал так смело и твердо, что следователь решил прекратить допрос и, приняв суровый вид, сказал:

— Вижу, что врешь. Да возиться с тобой некогда. Ладно. Посидишь в тюрьме, сговорчивее будешь. Все равно все расскажешь, а если врать будешь, в карцер запру.

И хотя, кроме подозрений, у следователя никаких материалов на Алешу не было, но на всякий случай он решил оставить его под арестом до окончания следствия. Мальчику снова разрешили выполнять обязанности помощника повара, но выходить за тюремные ворота запретили.

Каторжники были помещены в отдельную камеру. На прогулку их выводили теперь под строгим конвоем. Связь прекратилась. Между тем стало известно, что партия будет отправлена в первых числах мая.

Повар вместе с помощником долго ломали головы, каким образом сообщить об этом Ершову, но так ничего и не придумали. Только на пасху им удалось в одно из принесенных с воли яиц вложить коротенькую записку. Повар сообщил:

Ершов не знал, что среди дополнительно приобщенных к их партии пяти человек, осужденных на каторгу, был провокатор. Не догадались и тогда, когда этот «каторжник» накануне отправки заболел и был положен в тюремную больницу.

Выведенная на рассвете партия каторжан сейчас же была возвращена в тюрьму. Но просчитались и жандармы. Не зная точно места, где организованный комитетом отряд рабочих должен был освободить арестованных, они растянули свои силы на большом расстоянии.

Разведка рабочих, не дойдя до условленного места, наткнулась на полицейских. В завязавшейся перестрелке был серьезно ранен железнодорожник. Отряд вернулся. Освободить каторжников не удалось.

В этот же день Алешу снова вызвали на допрос. У следователя и сейчас не было никаких улик, кроме сообщенного провокатором восклицания Ершова:

«Ну и молодец!.. Действительно, мал золотник, да дорог».

Этого было достаточно, чтобы следователь пришел к выводу о возможном участии Алеши в освобождении каторжан.

— Ну, молодчик, — начал следователь, не спуская глаз с Алешиного лица, — теперь уж ты не будешь больше врать и постараешься рассказать честно, как вы с шайкой преступников задумали освободить каторжан?

Алеша удивленно посмотрел на следователя.

— Мне и правду-то говорить нечего, не только врать.

— То есть, как это нечего? Что ты хочешь этим сказать? Снова отпираться задумал?

— Чего мне отпираться, когда я ничего не знаю.

— Ты, щенок, хочешь вывести меня из терпения. Добиваешься, чтобы я тебя, подлеца, в карцер запер?

Опустив голову, Алеша переступал с ноги на ногу.

— Будешь ты отвечать или нет? — начиная горячиться, снова спросил следователь. — Давай рассказывай по порядку. С кем ты был связан в городе?

— Ни с кем.

Офицер вскочил.

— Хочешь в карцер?

Алеша еще ниже опустил голову.

— Последний раз тебя спрашиваю, с кем ты был связан в городе?

Алеша выпрямился, посмотрел офицеру в глаза и твердо ответил:

— Ни с кем.

Чем больше горячился офицер, тем тверже отвечал Алеша. Он видел, что у следователя нет никаких доказательств, и настаивал на своем.

Убедившись, что таким путем ему ничего не добиться, офицер вызвал надзирателя и приказал:

— Запереть в карцер.

Провожая Алешу, пожилой, с длинными волосами надзиратель ворчал:

— Мало тут людей набито, так ребятишек еще. Ему в чурки на улице играть, а он его в карцер. Нашел тоже преступника.

Карцер — это плотно заколоченный гроб с маленьким отверстием у потолка. Разница только в том, что здесь человек не лежит, а стоит. Пошевелиться можно лишь с трудом, но повернуться нельзя. Через полчаса у Алеши заныла поясница. Сначала он надеялся, что это пройдет. Попытался стоять то на одной ноге, то на другой, но от этого стало еще хуже. Стараясь как-то отвлечься, Алеша стал думать о доме, о семье. «Они ведь даже не знают, где я, — вздыхая, говорил он себе. — Думают, что я работаю, деньги получаю. Купил себе обувку, одежу».