— Я только сказал, — Осмус высоко поднял палец, — что лесничий Реммельгас исходит лишь из личных интересов, из интересов своего лесничества.
— Осмус тычет пальцем в Реммельгаса: тот якобы работает лишь в личных интересах. Пришло время высказать всю правду, понравится она или нет, и поэтому я так поспешно попросила слова. Не дела Реммельгаса, а обвинения Осмуса преследуют корыстную цель. Хоть сама я и работник лесопункта, но не могу не сказать, что прав товарищ Реммельгас, а не Осмус. Осмус хозяйничает плохо, он неправильно использует лес, он гонится только за почестями да за славой.
— Неслыханно! Что это за тон? Я протестую! — От негодования Осмус даже вскочил. — Это умышленная ложь, это чистая клевета…
— Это не клевета, а правда. Вы, товарищ Осмус, знаете это сами лучше всех. Вы думаете только об одном: как бы и в нынешнем году выжать свои сто тридцать процентов. Сто — для вас катастрофа: чтоб не потерять тридцать процентов, вы готовы утопить человека, думающего о будущем наших лесов!
Киркма кончила.
Осмус, стукнув по столу, крикнул:
— Я прошу слова!.. Прошу слова!..
Хельми слушали, затаив дыхание. Питкасте весь подался вперед и прямо глотал каждое ее слово. Нугис перестал теребить усы, а его дочь невольно прошептала:
— Замечательно!
Рястас кивнул Осмусу.
— Прошу!
— Начну с выступления товарища Киркмы… Мне просто не хватает слов! Я в самом деле не ожидал… Ведь я же принимал ее на работу… И сегодня… мне наносят такой удар в спину!
— Честная и откровенная критика это не удар в спину, — сказал резким тоном Койтъярв.
— Извините, я слегка разволновался… Я только хотел обратить внимание на то, что ведь это я ее выдвинул. Да-да, конечно, это сейчас не важно… — Осмус собирался с мыслями. «Ну и бой-баба, выбила из колеи такого старого льва, такого краснобая, как Осмус! Надо переменить тон». И Осмус заговорил мягко, негромко, со смущенной улыбкой.
— Меня упрекают в том, что я не принял выделенного Реммельгасом массива возле Люмату. Это так. Но разве у меня не было для этого оснований? Ведь я лишь встал на защиту лесопункта, на защиту его доброго имени, имея в виду реальные возможности. Это было некоторое время назад, а теперь многое изменилось, теперь начали работать экскаваторы и настал срок заново пересмотреть проблему, взглянуть на дело под новым углом зрения. Разве я с этим спорю? А тут вдруг мастер моего лесопункта припутывает к размещению лесосек убийство лося и, более того, припутывает ко всему махинации каких-то темных личностей вроде Тюура, будто эти махинации имеют что-то общее с моими возражениями. Ну, что мне после этого остается? Ничего иного, как посмеяться над человеческой глупостью. По мне, так пускай в Сурру перебьют хоть всех лосей, да и всех косуль в придачу…
Анне вцепилась в жилистую руку отца, но было уже поздно: Михкель поднялся. Не такой плотный, как Осмус, он все же оказался гораздо выше его.
— Ах, пускай перебьют?! — загремел он. — Сказал бы уж лучше прямо, что сам же и убиваешь зверей в Сурру.
Все онемели. Люди не понимали причин этой внезапной вспышки. Умолк и Осмус. Он понял, куда метит старик, очень хорошо понял. Этого следовало ожидать, хотя Нугисы могли и не выступить на совещании. Фактов-то у них никаких не было — одни предположения. Осмус задумался. Некстати этот старик вылез. А впрочем, выступление Хельми Киркмы было куда похлеще. Главное — не теряться, и вот Осмус улыбнулся, развел руками и сказал, как бы оправдывая старика:
— Нугис в состоянии аффекта… Я вполне понимаю его чувства… Не всем присутствующим, может быть, известно, что вчера погибла его выдра, которую он так любил.
Питкасте вздрогнул.
— Кирр? — воскликнул Реммельгас.
— Не погибла, а вы ее застрелили! — сказал Нугис, махнув на Осмуса рукой.
— Я вижу, что многие поражены, — поспешил объяснить Осмус. — Еще бы! Товарищ Нугис говорил так драматически, если так можно выразиться, — это впечатляет. Но история очень проста, и я могу изложить ее в нескольких словах. Вчера, возвращаясь с узкоколейки, я проходил неподалеку от Нугисовой сторожки. Там я оказался свидетелем грустного события: какой-то бессердечный браконьер застрелил прирученную выдру Нугисов — Кирр. Я видел, какой это был удар для лесника, поэтому мне понятно и его сегодняшнее волнение. Я готов простить необоснованные, грубые слова, которые были сказаны по моему адресу.
— Не надо мне вашего прощения, — снова загремел Нугис. — Я не откажусь ни от одного слова, а повторяю еще раз и готов повторить сколько угодно раз: вы убили Кирр.
— Я ведь объяснил вчера, как все это произошло в действительности…
— Не верю ни одному слову. Если вы такая невинная овечка, зачем тогда было предлагать мне пятьсот рублей?
Оба глядели друг другу в лицо, оба говорили быстро, почти не ожидая, когда другой кончит. Осмус опять обратился к присутствующим.
— Я снова вынужден сказать в объяснение несколько слов… Нугис был так потрясен смертью Кирр, что угрожал мне оружием. Поскольку он… почти обезумел, мне надо было как-то утихомирить его… любым способом… и тогда я предложил возмещение. А пока Нугис изливал на меня свой гнев, настоящий браконьер беспрепятственно удрал.
Анне вскочила со стула и подошла к отцу. Она едва доставала ему до плеча. Осмус, встретив ее взгляд, прочел в нем такое презрение, что отвел глаза в сторону.
— Вы лжете, — произнесла Анне очень чистым и звонким голосом, — когда говорите, что не вы убили Кирр. Более того, я уверена, я поняла это еще вчера, что именно вы убили лося, очень ловко взвалив потом вину на лесничего и моего отца…
Осмус обратился к Рястасу и Койтъярву:
— Видно, тут просто сговорились оклеветать меня… Я не могу сказать слова, меня все время перебивают..
— Но появились новые данные, которые требуют разъяснения, — ответил Рястас.
— Мне кажется, что в порядке дня стоял вопрос о Реммельгасе, а не обо мне…
— По-видимому, одно тесно связано с другим, — возразил Рястас. На всяком другом собрании он признал бы правоту Осмуса: отступление от принятой повестки — вещь нетерпимая. Но сегодня происходит лишь совещание, так зачем же обрывать Нугисов? Им, как видно, есть о чем рассказать.
— Ладно, — Осмус устало вздохнул. — Дочь лесника бросила мне новое обвинение. Но я ни на кого ничего не взваливал. Господи, какое ребячество! Только женская голова могла до этого додуматься…
— Оставьте женщин в покое, — вставил Койтъярв.
— Извините… Но выступление Анне Нугис просто глупое и не выдерживает никакой критики. Ведь всем известно, как было дело. Я с объездчиком Питкасте спокойно шел по дороге и вдруг увидел, как вы волочите на опушку лося… Я бы не стал поднимать шум, а промолчал бы, хоть мне, советскому гражданину, и нелегко скрывать такие вещи, но вот товарищ Вийльбаум счел своим долгом сообщить властям…
Вийльбаум выскочил из-за спины Осмуса, и, словно хорек, вертя по сторонам головой, протянул пискливо:
— Разве я был в силах молчать после того, как услыхал о тяжком злодеянии, совершенном в наших лесах?
Тамм громко расхохотался, не смогли удержаться от улыбки и остальные. Осмус заметил, что выступление Вийльбаума производит неблагоприятное впечатление, и толкнул его локтем, после чего техник снова скрылся за спиной своего начальника.
— Что ж, товарищи, я вижу, что личные симпатии тут ставятся выше истины. — И Осмус, разыгрывая смущение, стыдливо опустил взгляд. — Я никогда не сую носа в чужие интимные отношения, но когда на меня так бесстыдно набрасываются, мне не остается выбора. Ни для кого, я думаю, не секрет, что нападавшие на меня сегодня так рьяно и на первый взгляд так принципиально товарищи женщины… не смогли остаться, так сказать, равнодушными к Реммельгасу, как к мужчине… к его выдающимся качествам…
— Замолчите! — Реммельгас стукнул кулаком по столу.
— Товарищ Осмус, я призываю вас к порядку! — воскликнул Рястас.
— Теперь вы призываете меня к порядку, — развел руками Осмус, — а когда на меня нападали по низменным личным мотивам, тогда вы молчали. А молчание — знак одобрения. Таково-то ваше беспристрастие как секретаря парторганизации? Куда делась ваша бдительность, товарищ Рястас, если вы на столь уважаемом, на партийном собрании, позволяете оговаривать честного беспартийного большевика?
