Реммельгас обратился к верзиле в желтых сапогах.

— Ну, вы! Отвечайте — почему?

— Это не мое дело, я возчик, — пробормотал тот.

Какой-то человек с жидкой бородкой, гревшийся у костра, удивленно развел руками.

— Какие ж такие законы мы тут нарушили?..

— В прошлом году нам не тыкали в нос каждой щепкой, — добавил пожилой, уже сутулый лесоруб в меховом жилете. И он, и бородатый были назначены Осмусом ответственными за чистку вырубки.

— Мы не будем обсуждать того, что было в прошлом году. Лесник уже давно объяснил вам, что и как нужно делать.

Бородатый выудил из костра горящий сучок и, прижав тлеющий конец к трубке, процедил, затягиваясь:

— Уж больно вы разошлись… Начальник пункта сказал, что если новый лесничий станет чересчур придираться, то принимать это к сердцу нечего…

Прежде чем лесничий успел ответить, Хельми крикнула:

— Вы клевещете на начальника лесопункта!

— То есть как это клевещем? — Рабочий в меховом жилете уставился на нее во все глаза. — Что слышал, то и говорю. Я хорошо помню, он еще сказал, что лесничий себя пупом земли вообразил, думает, что вокруг него все вертится, вот и сует свой нос во все щели.

Кое-кто рассмеялся. Отчего же и не посмеяться, если начальники живут, как кошка с собакой? И в конце концов, что же они рабочего человека за нос водят? Пусть говорят напрямик, как быть и что делать.

— Вы, по-видимому, неверно поняли товарища Осмуса, — сказала Хельми, и Реммельгас удивился тому, как хорошо она владеет собой. — Предписания, касающиеся рубки леса, одинаково относятся и к лесничеству и к лесопункту. Виноваты на этот раз мы, лесопункт. И я тоже виновата. Надо было с вас требовать точного выполнения предписаний, а я не требовала. Но говорить вам говорили не раз, и нечего вам прикидываться будто вы не знаете, о чем речь. Запомните, что я больше ни жерди от вас не приму прежде чем все не будет убрано, как полагается.

Люди хмуро посмотрели на ту часть лесосеки, которую они очистили на скорую руку и за которую им предстояло взяться снова. Исправлять старое в десять раз труднее, чем делать новое.

— Ведь мы требуем на вырубках полного порядка и чистоты не назло вам и не ради красоты, — добавил Реммельгас. — Лес жалко, гибнет он иначе… И еще одно. Если чего не сделаете, так не скрывайте, не старайтесь обмануть. Оставьте на виду то, что не успеете ошкурить, — не успеете или не захотите. Тогда, может, мы с лесниками устроим субботник и ошкурим сами. Договорились?

Обратно они пошли по другой дороге. Выйдя из поля зрения стоявших вокруг костра и бурно споривших людей, они присели на корявое березовое бревно, оттащенное возчиками на обочину. Дорога тут была ухабистая, изрытая. Тяжелые грузовики пытались проехать по ней зимой на лесосеку, но снега было мало да и тот они с телегами уже размесили в грязь, так что после двух рейсов, окончательно испортивших дорогу, от машин отказались и полностью перешли на конную тягу.

— Курите? — Реммельгас протянул Киркме коробку с папиросами. Он взглянул на ее грустное лицо, и его собственная досада несколько улеглась. Разговор на вырубке сложился совсем не так, как он ожидал, но, может, это и к лучшему. Удалось все же поближе познакомиться с людьми и понять их мысли. Да, наверно, и работа у них пойдет после этой стычки живее.

— Вы, вероятно, очень сердитесь на меня, — начал он, закурив папиросу. — Я несправедливо обвинил вас в том, что там работают только двое. А вы, оказывается, послали еще восьмерых. Что же вы мне об этом сразу не сказали?

Хельми отломила березовую ветку. Почки на ней лопнули, раскрыв нежно-зеленый комочек листьев. Девушка содрала с ветки кору и начала жевать, — она любила ее горьковатый вкус.

— Потому что я вам не верила. Думала, что вы осмотрели все поверхностно и ошиблись…

Помолчав немного, Реммельгас спросил:

— Вам, наверно, нелегко на лесопункте?

Хельми посмотрела в сторону и хлестнула себя веткой по ноге.

— Мы с Осмусом говорили о вас однажды. Он сказал, что считает вас не в меру ретивым, что вам следовало бы дать людям время на перестройку…

— Осмус охотно растянул бы эту перестройку лет на десять!

Хельми сильнее хлестнула веткой.

— Но относительно вас он прав. И есть тому веские, весьма веские доказательства.

— Сурруские лесосеки… — тихо сказал Реммельгас.

— Хотя бы сурруские лесосеки. Вы, кажется, еще не принимались за них?

— У лесопункта хорошая информация. Нет. Мы работали в Кюдема. Решили подождать, пока в Сурру немного подсохнет. Надежда на это есть: погода стоит хорошая и даже вода в Куллиару чуточку спа́ла.

— Так что вы не отказались от своего плана? Хотите устроить нам трудную жизнь? Я мастер лесопункта, но я не знаю, как оттуда вывезти материал. Может, вы нам посоветуете?

Реммельгас пожал плечами. Что сказать? Что вывозка — это забота лесопункта, а не лесничества? Хорош человек, который видит лишь свой огород и не умеет или не хочет считаться с соседями и с их трудностями. Словно каждый барахтается в одиночку, словно деятельность каждого не вливается маленьким ручейком в единый огромный поток всенародного труда.

Чувствуя на себе выжидательный взгляд Хельми, он неуверенно заговорил:

— Это, конечно, не легко. Нам часто бывало трудно, даже очень трудно, но необходимое из-за этого не оставалось несделанным.

И прервал себя на полуслове. Больно разумничался, на проповеди перешел! Не хватает еще добавить: тщательно подготовьтесь, взвесьте, организуйте! Разве ему самому не осточертела, разве мало его самого злила такая пустая болтовня, такие никчемные советы!

— Нет, не сумею сказать вам ничего дельного, — сказал он искренне. — Я думал об этом, но…

«Какое же „но“? — подумал он. — Работы было много? Ах, опять общие слова, а ведь я сам уже потерял к ним всякий вкус — пора сменить пластинку». И он сказал:

— Да мне ли распутывать за других клубки, когда я сам во всем запутался?

Хельми не ответила — знай катала носком сапога какой-то камешек. Тут на дороге появились люди, от которых они только что ушли. Кое у кого были обвернуты вокруг пояса двуручные пилы. Проходя мимо, они многозначительно переглянулись, а бородатый сказал как можно громче:

— Воркуют… То-то они так дружно на нас накинулись.

Хельми вскочила.

— Идиот! Вот они какие, мужчины. — И кинулась в лес.

Реммельгас побежал следом, и вскоре они добрались до своих велосипедов. Всю дорогу Хельми так гнала, что он едва поспевал за ней, а когда они добрались до конторы, то девушка, прощаясь, даже не взглянула на него.

— Спокойной ночи. Спасибо за указания. Впредь постараюсь быть повнимательней. А насчет вывозки не думайте, не ваша печаль. Как-нибудь и сами сообразим! А то еще поседеете до срока из-за чужих забот…

Реммельгас не спеша поехал домой. «Вольно же людям так распускать языки! — думал он. — Сколько из-за этого бывает расстройств, недоразумений, свар: не будь этого бородатого, так они бы всё обсудили и, наверняка, додумались бы до какой-нибудь полезной идеи. До чего ядовито она сказала: „Уж как-нибудь и сами сообразим!“ Что ж, соображайте сами, только поскорей. Мне же забот меньше!»

А забот у него хватало, хоть он и не решился сказать об этом Хельми. Он и думать забыл о странностях ее характера да о неурядицах на лесопункте, так он был занят в последующие дни. Для лесничества наступало самое горячее время: нужно было засадить лесом сто двадцать гектаров вырубок, пустошей и полян. Лесники озабоченно покачивали головами. Питкасте грозился, что запьет с отчаянья. На полях кипела посевная, колхозы и слушать не хотели о том, чтобы отпускать людей на лесопосадки. Председатель сельсовета лишь разводил руками, но Реммельгас не давал себя обескуражить. Конечно, с колхозов был спрос небольшой. Там каждый человек и каждая минута были на счету. «Раз лес торопится, то и нам надо торопиться», — говорили крестьяне. А лес в одну из ночей вдруг оделся листвой, начала буйно цвести черемуха.