— В шесть раз больше! — воскликнул Нугис так громко, что тут же смутился. Они и двадцать-то гектаров считали рекордом, гордились и радовались тому, что превысили план на пять гектаров, а тут приходит юнец, только что выпущенный из школы, и говорит как о самой обыкновенной вещи: сто двадцать гектаров.

— Сказки! — пренебрежительно бросил Тюур.

Питкасте даже рот раскрыл. Он помнил, что в нынешнем году план увеличили, но ведь речь шла всего о шестидесяти гектарах. Он не знал, что Реммельгас уже несколько раз ездил в лесхоз и без конца торговался за увеличение плана, пока наконец там не вняли его обоснованным доводам и не согласились пойти ему навстречу. Поначалу к нему отнеслись в лесхозе как к ненормальному: там привыкли к обратному — к тому, что люди старались выторговать себе сокращение плана посадок. Но в конце концов в лесхозе рассудили, что раз Реммельгас так настаивает, то бог с ним, тем более что благодаря ему лесхоз тоже перевыполнит свой план.

— На всех делянках, значит, понатыкаем хлыстиков! — и Килькман двинул соседа в бок.

— На всех мы пока не сумеем, но большинство вырубок засадим. Начиная с будущего года мы начнем сеять и сажать культуры на всех вырубленных делянках. Мы ничего больше не будем предоставлять в лесу воле случая.

Нугис решил использовать небольшую паузу в речи лесничего и сказал:

— А как будет в Сурру?

— Вы о чем?

— О посадках. Сколько будем сажать и сеять?

Лесничий хитро улыбнулся.

— А сколько бы вы хотели?

Нугису не пришлось думать и вычислять, он точно знал, сколько на его участке незасаженных вырубок. В суррускую чащу нелегко было заманить людей. Питкасте считал, что в тамошних зарослях лес возобновляется естественным путем, и поэтому Сурру почти целиком было предоставлено самому себе да старому Нугису.

— Двадцать гектаров, — сказал он не раздумывая.

— А почему не в объеме всех заброшенных вырубок?

— Всех их и будет двадцать гектаров.

— Двадцать? — Реммельгас подошел к столу и раскрыл толстую книгу. — Должно быть больше.

— Нет, — ответил Нугис и посмотрел в землю. Лесничий, конечно, ему не поверит, у него другие, неверные данные, но Нугиса и насильно не заставили бы объяснять перед всеми, каково на самом деле положение в Сурру. К тому же Питкасте поспешил тут изложить свою теорию естественного прироста.

— Ведь в иных местах лес возобновляется естественным путем. Особенно проворно размножается сосна, то же можно сказать о ели и березе…

— Вы забываете об иве и ольхе, которые размножаются еще быстрее и глушат остальной молодняк.

Снаружи послышалось громкое «тпру!» Нугис угрюмо заворчал — как раз тогда, когда разговор подошел к самому важному и увлекательному, обязательно кто-то должен помешать! Он выглянул в окно и совсем помрачнел. На сегодня серьезный разговор окончен, теперь только и услышишь, что о рубке да пилке, а настоящим лесовикам хоть уши затыкать впору.

— И чего он сюда притащился? — пробормотал он.

А Питкасте воскликнул:

— Ах, черт, поздно приехал! Хотел бы я на него посмотреть во время Реммельгасовой проповеди!

И, предвкушая развлечение, Питкасте с откровенным торжеством уставился на дверь: дескать, посмотрим, на какой лад теперь запоют эти двое.

Осмус приехал на легких дрожках. Гнедой жеребец в упряжке был чистый огонь. Хозяин одергивал и улещивал коня, привязывая его к коновязи, но тот расшвыривал копытами гравий и протяжно, заливисто ржал. Конь был настолько горячий, что использовать его как тягловую силу не представлялось возможным, и потому Осмус взял его в свое личное пользование. «Надо прогуливать скотину», — говаривал он, и на это было трудно что-нибудь возразить.

Заведующий лесопунктом ввалился в дверь, и на всех повеяло дождем и прохладой. На нем был блестящий плащ и высокие резиновые сапоги. Стряхнув воду с клеенчатого капюшона, он развел руками и с удивлением воскликнул:

— Похоже, что я попал на собрание?

Лесничий шагнул к нему навстречу. Они виделись впервые, и все же Осмус показался Реммельгасу старым знакомым: именно таким — крепким, шумным, энергичным — он и представлял себе заведующего Куллиаруским лесопунктом. Он протянул Осмусу руку:

— Очевидно, товарищ Осмус? Здравствуйте, я — Реммельгас. У нас действительно собрание, но поскольку разговариваем мы о лесе, то прошу садиться.

— Я помешаю…

— Нет-нет, мы прекратим обсуждение своих вопросов и перейдем к тем, которые касаются и вас, к плану расположения делянок на следующую зиму.

«Каков ловкач! Вот почему он мне вчера сказал: „По телефону договориться трудно, лучше зайдите завтра в лесничество!“ Выходит, его просто заманили в ловушку. Хотя, впрочем, лесничий предлагал зайти вечером. Это он сам решил заскочить по дороге. Вот и попался! Разве поговоришь начистоту в присутствии всех этих лешаков? Пожалуй, лучше отложить разговор», — подумал Осмус и сказал:

— До следующего сезона еще немалый срок. Этот-то еще не кончился…

— Но лесосеки надо размечать уже сейчас.

Осмус опять уклонился.

— Правильная разметка лесосек — это вопрос серьезный. Поэтому, я думаю, будет лучше, если до вынесения проблемы на собрание мы проработаем ее сначала вдвоем.

— И для начала несколько умов лучше, чем два…

Осмус повесил плащ на гвоздь рядом с дверью, поставил у стола, перед сидевшими в ряд лесниками, стул и сел на него. Оперся локтем на стол, окутал себя облаком папиросного дыма и застыл в ожидании. Реммельгас, не торопясь, убрал со стола какие-то бумаги. Все молчали, чувствуя, что атмосфера в конторе накалилась и наэлектризовалась, как перед грозой. Старый Нугис прикусил ус и, не шевелясь, ждал, что произойдет. Ему не нравился Осмус, этот король пней, но он все-таки был видным и важным человеком, — как говорили, слава о нем гремела далеко за пределами Куллиару. А тут вдруг появляется никому не известный парень, который и слушать его не хочет. Отчаянный он, Реммельгас, и, что скрывать, Нугису его отчаянность нравилась. Но все же не следует этим обольщаться, не следует забывать о его главных, истребительных целях. Поет-то он об охране леса сладко, да вся беда в том, что у самого топор за поясом. И, если разобраться, ничего в нем хорошего нет — обыкновенный краснобай и любитель порисоваться!

Реммельгас сказал, все еще роясь в своих бумагах:

— Товарищ Осмус, лесники жалуются, что лесосеки и складочные площадки плохо убраны: многие пни не ошкурены, на земле валяются пропсы, слеги, щепа.

Осмус резко обернулся к Реммельгасу.

— Так вы меня на суд вызвали? А я не знал и не подготовился к защите.

— Да никакой тут не суд, просто нам нужно поговорить по-товарищески о наших общих заботах. Вот и хотим от вас узнать, каково положение на делянках и складочных площадках.

— Надо думать, нормальное, раз ни от кого нет жалоб.

— Ах, вот как?

Реммельгас увидел, что лесники многозначительно переглядываются.

— Как же это нет жалоб? — выпалил вдруг толстяк Килькман. — Да мы не отстаем от браковщиков, только толку пока нет. Я и к вам самому обращался.

Осмус пожал плечом.

— Может быть. Дел у меня немало, всех мелочей не упомнишь. Распоряжение было отдано, но разве мыслимо уследить за каждым шагом возчиков и лесорубов. Не забывайте, что они работают по договорам. Если станешь их чересчур приневоливать, они сложат свой инструмент — и только мы их и видели.

— Это, разумеется, преувеличение, — спокойно возразил Реммельгас. — Каждый должен понять, что мы требуем окорки пней и чистоты на делянках не из блажи, а из желания сберечь лес. Добиться порядка необходимо. Первое мая не за горами, и весь материал, который к этому времени останется неошкуренным, будет конфискован у лесопункта.

Осмус открыл рот и, не произнеся ни звука, опять закрыл. Он понял, что на этот раз лучше сдержаться и промолчать, что пни и слеги это лишь цветочки, а главные неприятности еще впереди. Человек мудрый уступает в пустяках, чтобы отстоять основное. Хорошо, он пошлет своих рабочих на уборку. Дня за два они управятся с этой ерундой.