— Nein. Я их зарегистрировал у здорового испытуемого, студента-добровольца. Просто с помощью этих маленьких чипов.

И он показал мне пару электродов, по диаметру и толщине не превышающих полтаблетки аспирина. Оказывается, достаточно закрепить эту пару на скальпе в нужном месте и использовать хорошую программу для выделения сигналов из шума…

— И где же эти места, куда вы помещаете эти чипы? — спросил я.

— А вот это секрет. Top secret! — ответил он, вновь улыбнувшись.

Оказалось, что эти чипы были недавно изготовлены на Украине. Там некоторые заводы, ранее изготовлявшие микросхемы для управления ракетами, были по конверсии переориентированы на работы в области нанотехнологий, и их продукция зачастую превосходила таковую самых знаменитых японских и американских фирм.

— Результаты просто поразительные! Почему вы не представили их на конгрессе? — спросил я.

— Мои опыты пока что classified, засекречены, — ответил он. — Кроме того, проведена только одна регистрация, которую я и привез сюда специально, чтобы вам продемонстрировать, Herr Professor!

Надо бы и мне срочно раздобыть парочку таких чипов, но как?

— А вы не хотите поработать в моей лаборатории в Лионе? — спросил я у Ганса. — Вы могли бы приехать, как Сергей, на Соросовскую стипендию.

— Никаких «соросов» мне больше не положено, — усмехнулся он. — Я теперь гражданин объединенной Германии.

— Но я бы мог раздобыть для вас какую-нибудь другую стипендию…

Ганс не ответил.

Мне показалось, что он немного пьян. Он повернулся к Сергею, и они заговорили о политике. Взгляды Сергея были мне хорошо известны. Это был типичный националист, сожалеющий о распаде Советской империи. Он с тоской вспоминал эпоху, когда СССР был сверхдержавой, хотя и не забывал об ужасах коммунистического режима, от которых пострадала его семья.

— Представь, — сказал Ганс Сергею, — что когда-нибудь будет открыто такое вещество, которое действует на процесс генетического программирования. Тогда можно будет незаметно вводить его разным ответственным людям, на которых нужно повлиять, и изменять их личность! Делать их, скажем, более чувствительными к определенным внешним воздействиям, более сговорчивыми… Можно, например, подмешать такое вещество к напиткам на приеме в Кремле, где присутствуют руководители СМИ или какой-либо мафии. Можно его подмешать и самому Ельцину! Тогда можно будет поставить премьер-министром кого захочешь!

— Ладно, выпьем за здоровье Владимира Владимировича! — сказал Сергей, поднимая бокал с пивом.

— За Владимира Владимировича! — поддержал Ганс, опустошая бокал.

— А кто такой этот Владимир Владимирович! — спросил я.

— Увидите. Через несколько лет он станет Государем Всея Руси!

Сергей Комаров и Ганс Л. начинали меня беспокоить. Эта парочка явно слишком много знала. А что они могли выведать о моих секретных опытах? Что тета-ритм — это нечто очень важное? Для этого Ганс и наладил систему регистрации у человека? Единственное, в чем я был абсолютно уверен, так это в том, что он не подозревал о существовании GB169. Почти невероятно, чтобы аналогичное вещество было синтезировано и в России. Да даже если бы так и случилось, как бы они могли связать молекулу, влияющую на тета-ритм, с генетическим программированием?

Наступила долгая пауза, во время которой было «пропущено» еще несколько бокалов пива.

— Я не верю, что такая загадочная молекула существует, — сказал я. — Даже если бы она существовала — ведь нужно еще, чтобы и моя теория оказалась справедливой!

В столовой становилось шумно, от соседних столиков доносилось пение слушателей Академии…

Я поразился яркости моих воспоминаний. Здесь, в Монтегротто, в постели, закрыв глаза, я ясно видел за столиком справа от себя — Сергея, напротив — Ганса Л., а слева — одного австралийского коллегу, который только что подсел к нам с гигантской кружкой пива. Будучи полупьян, он ничего не понимал из нашего разговора и только бормотал, икая: «Владимир Вла… ди… ми… ро… вич, Вла… ди… мир… Влади… ми… ро… вич…» Я также ясно видел официанток, которые разносили пиво. Все как на подбор — крупные элегантные блондинки в одинаковых брючных костюмах.

— Они финки, — сказал Сергей. — Конгресс организован финнами, вот почему не все идет гладко…

Но я-то хорошо знал, что он заблуждается и что часть средств, выделенных Международным комитетом, отмывается именно русской мафией[46].

Я поднялся из-за стола, дав Сергею и Гансу возможность продолжить беседу уже на русском языке; завтра нам предстояло снова встретиться. Полюбовался Петропавловской крепостью на фоне закатного солнца и долго бродил по берегам Невы. Потом присел на скамью и глазел на прохожих. Молодые петербурженки были высокими и по большей части хорошенькими. Их очень короткие юбки выставляли напоказ ножки — на удивленье стройные и крепкие — думаю, оттого, что им приходится часами ходить в «дубовой» обуви на высоких каблуках, так как автобусы здесь ходят редко.

«Наверное, такие же ножки и у Муранеллы; эх, только бы она сняла эти проклятые джинсы!» — размечтался я, постепенно выходя из своих русских воспоминаний и возвращаясь к загадке вапоретто. Загадке, которую мне предстояло разгадать уже сегодня!

Прежде всего, есть ли смысл прямо сейчас отправляться в Венецию? Солнце уже поднялось и жарит там сильнее, чем здесь, где еще стоит туман. Зачем ехать в Венецию? Есть ли шанс снова встретить Муранеллу? Если она, скажем, работает дизайнером на стекольной фабрике в Мурано, разрабатывая новые модели люстр, то она должна уходить каждый рабочий день в одно и то же время. Между шестнадцатью и семнадцатью часами есть два рейса вапоретто. Шанс, что я ее встречу, составляет пятьдесят процентов. Ну, уж если я встречу Муранеллу на этот раз, то попытаюсь с ней заговорить или передам ей записку, чтобы наконец получить объяснение ее двух загадочных появлений. Ну что же, значит, надо ехать в Венецию.

Это уже третья моя поездка на сорок первом. Я пытаюсь предугадать нашу встречу. На месте «Федроса» теперь стоял греческий паром «Афродита». «Явно хорошая примета», — подумал я. На остановке «Сант-Эуфемиа», возле Джудекки, я обратил внимание на то, что аптека, расположенная за причалом, по-прежнему закрыта, а два ее круглых окна смотрят на меня, будто два открытых глаза. Мне показалось, что за окнами промелькнуло лицо Муранеллы. Но может, это были просто блики от воды в канале, которую утюжили своими брюхами морские буксиры, похожие на толстых черных китов?

Наш сорок первый пристал возле больницы; ее уродливое здание нагоняло тоску. Появилась пара могильщиков в черных фуражках; они вынесли на плечах тяжеленный гроб и с большим трудом установили его в вертикальном положении в черной гондоле. Вдруг гроб соскользнул и упал бы прямо в сине-зеленую воду канала, если бы его не удержал канат, которым он был закреплен. Стоящая рядом со мной женщина перекрестилась. «Вот тебе и плохое предзнаменование!» — подумал я. К счастью, не такое, как в новелле Томаса Манна и фильме Висконти; тогда, во время эпидемии холеры, трупы валялись на каждом углу…

Когда мы пересекли канал, я заметил, что альбатросы сидели на всех камнях, кроме тех двух, которые находились напротив больницы. «Видно, их спугнул падающий гроб», — предположил я.

Я решил, что это хорошая примета.

После короткой стоянки в Мурано я хотел вернуться на том же вапоретто, а не дожидаться следующего. У меня был один шанс из двух повстречаться с Муранеллой. Я обратил внимание, что один турист, которого я заприметил на сорок первом еще вчера, тоже сел вслед за мной. Я видел, как он снимал на видеокамеру этот инцидент с гробом. Теперь он разговаривал по сотовому телефону. Через несколько минут, на остановке у Фаро, Муранелла села на корабль. Вапоретто уже начал отходить от причала, и ей пришлось прыгнуть. А три «стеклодувщицы» опоздали и остались. Я им помахал, и самая высокая из них махнула мне в ответ. Я приблизился к Муранелле сзади и прошептал ей на ухо по-английски: