— Это мальчишка где-то нашел патрон… Я первый раз вижу, — побледнев, сказал отец.

— Где оружие? Я спрашиваю, где оружие?! — кричал белогвардеец. И вдруг ударил Юхима Мусиевича по лицу кулаком.

Тот пошатнулся.

— Нет у нас никакого оружия…

— Нету? А ну выведите его во двор!

Ивась задрожал всем телом. Сейчас отца расстреляют.

Тумаками солдаты вытолкнули Юхима Мусиевича из хаты и повели на улицу. Мать, плача, бежала за ними. Двое бандитов выносили «военное имущество». Помертвев от страшного ожидания, Ивась механически наблюдал в окно, как белогвардейцы вывели из конюшни лошадь и грузили на нее добро. Проходили минуты. Лошадь с награбленным вывели со двора. Вдруг на улице стало тихо, и Ивась приготовился к самому худшему. Но выстрела не раздалось. Прошла еще минута, и во дворе показался отец, избитый, окровавленный, но живой. Мать, рыдая, вела его под руку.

Испуганный Сашко, чувствуя свою вину и ожидая заслуженной кары, шмыгнул в комнату, как только отворилась наружная дверь. На него никто не обратил внимания…

— Только бы этим кончилось… — проговорил отец. — А если еще придут?

На счастье Карабутов, белые спешили — их сводный отряд бежал от партизан на железнодорожную станцию, и для «прощания» с Мамаевкой у них было очень мало времени.

Ивась приготовился слушать отцовские жалобы на Хому и подыскивал слова, чтобы доказать, что Хома не виноват, что «революция жертв искупительных просит», что исторический процесс есть исторический процесс и классовая борьба необходима, что от врага нельзя ждать добра, но Юхим Мусиевич не сказал ни слова.

Скоро стало известно, что белогвардейцы поймали Опанаса Дрелика и с ним двоих партизан и замучили их. Опанасу резали тело и, нацедив крови в стакан, заставляли его пить, а потом убили. Несколько хат сожгли. А убитых и ограбленных было без числа.

Отсутствие штанов и сапог способствовало тому, что молодой Карабутенко самостоятельно взялся за науки по программе шестого класса гимназии.

Из учебника психологии он узнал, что ощущение звука вызывается волнами воздуха, а ощущение цвета — световыми волнами, и, не будь человека, звук и свет не были бы звуком и светом, которые мы слышим и видим, а так и остались бы волнами.

Но больше всего поразила его книжка по биологии, каким-то образом попавшая к ним в книжный шкаф. Происхождение видов в процессе борьбы за существование было для него раньше просто фразой, общим местом, а теперь он представил себе происхождение видов конкретно. Он увидел мир в его развитии, заглянул в глубь мироздания. О том, что с изменениями в экономике изменяется общество, он узнал из программы большевистской партии. Теперь он осознал, что не только общество, а весь мир изменяется: что современная картина мира — лишь момент в его развитии, картина, которая была другой вчера и будет другой завтра.

Ивась знал, что человек происходит от обезьяны. Но раньше не представлял себе процесса развития, он думал, что обезьяна вместо детеныша однажды родила человека с его современным интеллектом, современными чувствами, современными мыслями. Теперь он видел, что это не так, что у первобытного человека не было многого, чем обладают люди сегодня.

«Человек от природы — собственник! Из него никогда не выйдет коммуниста!» — слышались ему слова Виктора Стовбоватого и других оппонентов в прошлых спорах, и он теперь только улыбался. Тогда он не знал, как ответить, и ссылался на время, хотя и не представлял себе, как на самом деле действует время. Теперь он был уверен: человек избавится от собственнических чувств, качества эти приобретенные, а не природные.

Особенно его поразило, что в эмбриональной стадии человек проходит все этапы предыдущего развития человечества, начиная с одноклеточных, и, например, бывает рыбой. Рыба же не была собственником! И ласточка тоже. А пчелы?

Эти открытия доставили ему столько радости, что он даже забыл, что остался без штанов и сапог.

Выходя кормить или поить скотину (мать нашла кое-что из старья, подлатала, надтачала, отец делился сапогами, пока не заказали новые), Ивась невольно заглядывал, так сказать, в глубь естественной истории, представлял себе, глядя на животных, тот путь, который прошли лошадь, корова или телок, пока стали лошадью, коровой или телком. Закончив работу, он выходил к воротам и, поглядывая на крыши хат, которыми было заполнено все вокруг до самого горизонта, думал о том, что вот он знает правду, у него истинное представление о жизни, а эти тысячи живущих под соломенными стрехами не знают ничего, веруют в бога и думают, что свет неизменен.

Когда первая радость прозрения миновала, Ивась заметил пробел в своих знаниях. Как будто все ясно: одна клетка зародыша, развиваясь, превращается в человека. А душа? Откуда же берется душа? Как и откуда она вселяется в человеческий организм? Ведь у клетки, с которой начинается развитие, души нет?!

Давно, когда ему было всего лет десять или одиннадцать, он видел кинокартину «Страшная месть» по Гоголю, где колдун вызывает душу пани Катерины. Ивась явственно, как сейчас, видел, как душа, в виде прозрачного силуэта пани Катерины, отделилась от тела по приказу колдуна. И у каждого человека, представлял Ивась, есть вот такая прозрачная копия тела, в ней сосредоточены все чувства, мысли, желания, страсти. И если душа покидает тело, человек умирает. Именно так он представлял себе душу и, как ни бился над вопросом, откуда она берется, эта душа, не мог дать ответ.

Кого спросить? Кого же, когда на все пять тысяч населения Мамаевки ему одному открыта тайна происхождения видов и человека?..

Не разрешив эту проблему, Ивась успокоил себя тем, что, в конце концов, хотя и не знает, откуда берется душа, того, что он знает, достаточно для правильного анализа жизненных явлений. Все в развитии, все изменяется — вот что важно! И важно прежде всего потому, что человек изменится, избавится от черт, приобретенных на протяжении собственнического периода истории. Отрицательные черты человека исчезнут по мере изменения социальных условий существования. Это главное!

В своих отрепьях Ивась стеснялся показываться на люди, а попытка просветить отца кончилась ничем. Юхим Мусиевич слушал сына улыбаясь: мол, отца учишь, и его, казалось, больше интересовал самый факт, что сын увлечен таким вопросом, чем суть дела. Но тут школьный товарищ, старше его на два года, передал приглашение быть дружкой у него на свадьбе. Пришлось идти в центр села, чтобы отказаться от почетного приглашения. Одновременно Ивась хотел поделиться своими новыми знаниями. Но в приятеле он не нашел внимательного слушателя, тот был озабочен свадьбой, а не происхождением видов и сущностью цвета и звука.

Выйдя от приятеля, Карабутенко остановился посреди улицы. День был туманный, хаты едва проступали сквозь мглу, и село казалось написанным какой-то удивительной краской. Вдруг со стороны Орели раздался конский топот, а через минуту из тумана вынеслись четыре всадника. Размахивая обнаженными шашками, они мчались наметом к «волости» — это название сохранилось, хотя власти не раз менялись.

Ивась инстинктивно бросился к забору, но, увидев на шапке всадника красную ленту, остановился.

Партизаны!

Обрадованный, он счастливыми глазами смотрел на усатого парня, который подъехал к нему, спрашивая, кто в селе.

— Никого! Недавно деникинский отряд драпал через Мамаевку, — торопился проинформировать партизана Ивась.

— Знаем! Этот отряд мы догнали. Значит, никого?

— Никого.

Усатый отрядил двоих товарищей обратно, а сам, вдвоем с другим бойцом, продолжал путь.

Через полчаса огромный партизанский отряд, около шести тысяч бойцов, расположился в Мамаевке. Это был отряд Матяша, шедший на Екатеринослав, откуда время от времени доносилась артиллерийская канонада — единственный способ информации о положении белых в Екатеринославской губернии, поскольку никаких газет в Мамаевку давно не приходило, а телефон был испорчен.