– Excellenz, – наконец проговорила баронесса. – Я думаю, что недостойна этой милости. Я прошу дать мне возможность зарабатывать своим трудом. Мои дети мне в этом помогут.

Фон Браун уже потерял терпение. Какая строптивая дама! Эти остзейцы все поголовно упрямы как ослы, но эта женщина – особый экземпляр. Даже очевидные факты её не останавливают.

– Фрау баронесса, – начал он. – Вспомните, что вы дворянка. Вспомните, кем был ваш супруг и каков его род. Я предлагаю вам послужить русскому Двору, поэтому и отказываюсь давать вам разрешение на открытие этого пансиона или что вы хотели открыть? Я даю возможность вашим детям сделать карьеру и вести тот образ жизни, который предполагает их происхождение. Ваши сыновья должны служить России в рядах её армии. Вашим дочерям следует выйти замуж за благородных и состоятельных людей. Последний раз спрашиваю – вы поедете в Петербург или нет?

Призыв к дворянской чести возымел на фрау Шарлотту действие. Она кивнула головой. На этом разговор был окончен. Дети его услышали и долго ещё обсуждали, что и как они будут делать в Петербурге. Минна долго вертелась перед выщербленным старым зеркалом, растопыривая полы своего скромного ситцевого платьишка, пытаясь взбить волосы в высокую причёску, как видела где-то на картинке.

– Кого ты из себя изображаешь? – окликнул её старший брат, вернувшийся уже поздно, когда Mutti пошла спать, а Минхен не без труда уложила в постель младших мальчишек, весьма взбудораженных как визитом губернатора, так и перспективой поездки в столицу.

– Знатную фройляйн, вот кого. Ты что, не слышал, что мы поедем в Петербург? Приезжал губернатор Браун. Правда, мама не хочет… Она думает, – и Минхен пересказала то, что подслушала из разговора Mutti с Гретой. – Что вы начнёте играть в карты и пьянствовать, особенно Фрицхен, потому что он озорник, а нас с Катхен соблазнят местные гвардейцы, увезут и лишат чести. Потому что русские развратны, а их царица развратна больше их всех.

– Если кто-нибудь попробует тебя там пальцем тронуть, я ему этот палец отрежу, – и брат посмотрел на неё жестко, и Минна поняла – он не шутит.

…Через два дня Шарлотта фон Ливен уже ехала в Петербург со своей верной служанкой Гретой. В приёмной императрицы её поразила сказочная роскошь, множество слуг – такого баронесса фон Ливен никогда в жизни не видела, но глаза у неё не загорелись ни при виде лакеев в пудрёных париках, ни когда её проводили в комнату с бархатными портьерами и шёлковыми экранами, сказав, что ей нужно здесь подождать. Грета выступала в роли её компаньонки, её тоже одели в “господское” – по какой-то случайности, наверное.

– Вот красота-то такая! – воскликнула наивная латышка, которая вообще даже представить не могла себе, что хоть раз в жизни окажется в окружении такого великолепия. – Представьте, как мы теперь заживём!

– Не обольщайся, Маргарита, – оборвала её госпожа. – При первой же возможности я откажусь. И даже буду рада, если Её Величеству я окажусь неугодна и она возьмёт другую гувернантку.

– Как же, фрау Шарлотта… – заговорила женщина.

– Маргарита. Ты не знаешь, какие здесь нравы. Здесь же сплошные интриги и зависть. Я не говорю о разврате. И императрица подаёт своим образом жизни, распущенностью, ненасытностью и вседозволенностью самый печальный пример. Мне нужно будет воспитывать великих княжон добродетельными, порядочными, честными особами, но боюсь, что пример их бабки в конце концов сведёт все мои усилия на “нет”.

– Спасибо вам за откровенность, – проговорил женский голос по-немецки. Из-за ширмы вышла дама, лицо которой обе женщины смутно знали по портретам. У женщины были дьявольски-умные светло-серые глаза, она была уже совсем немолода, довольно тучна, но черты её лица не расплылись и сохраняли свою правильность.

– Ваш-ше Величество… – фрау Шарлотта заговорила по-русски с ужасным остзейским выговором, заметно волнуясь. – Простите, Ваше Величество.

– Госпожа фон Ливен, вы именно та женщина, которая мне нужна, – невозмутимо продолжала повелительница четвёртой части суши. – Того разврата, о котором вы говорили, ни вы, ни ваши дети никогда не увидите. Что касается моих внучек, то я уверена, что вы вырастите их по своему образу и подобию.

Фрау Шарлотте-Маргарите-Катарине фон Ливен ничего не оставалось, кроме как поклониться низко и принять царскую милость. Так решилась её судьба на оставшиеся 40 лет её жизни. А вместе с ней – судьба её шестерых детей, сыновей Карла, Фридриха, Кристофа и Иоганна и дочерей Вильгельмины и Катарины.

С её детей сняли мерки, одели их с ног до головы, надарили девочкам кучу кукол, а мальчикам – целые гарнизоны солдатиков и целый арсенал игрушечного оружия (хоть каждый из них давно уже умел управляться с настоящим), до отвала закормили никогда не виданными ими конфетами, фруктами и сладостями и повезли в столицу Российской империи.

Так фон Ливены стали важны, богаты и знатны и быстро забыли о своей бедности, особенно младшие дети, которые вспоминали из этих двух лет только жизнь в деревне, охоту и рыбалку, но не лишения и унижения, связанные с безденежьем.

Карл поступил в полк поручиком, был назначен адъютантом к светлейшему князю Потёмкину, отправлен на юг страны и оказался очень талантливым офицером. Особенно он отличился во время взятия Варшавы в 1794 году, получив за решительную атаку против мятежников золотое оружие. Братья его делали успехи несколько поскромнее, но тоже честно воевали в горячих точках того времени. Что касается девочек, то Минна вышла замуж за своего кузена по линии матери, барона Георга фон Поссе и отправилась жить в Курляндию. Катарина же сделала великолепную партию, став женой младшего сына известного рижского богача, барона Фитингофа, которого Екатерина Вторая звала “королём Лифляндии”, ибо выросла в настоящую красавицу, а положение её матери сделало “вторую ливеновскую девочку” завидной невестой.

А их мать искренне полюбила своих воспитанниц. Девочки были совсем разные – покладистая красавица Александра, мечтательная и нежная Елена, капризная Мария, получившая от бабушки прозвище “маленький драгун”, шустрая проказница Екатерина и тихая малышка Анна. К Шарлотте Карловне тянулись и великие княгини, жёны Александра и Константина Павловичей, оторванные в очень юном возрасте от своей родины и привычной среды. Судьбы воспитанниц стали для скромной рижской дворянки не менее близки, чем судьбы собственных детей, которые естественным образом отдалялись от неё по мере взросления, особенно мальчики. Екатерина Алексеевна её очень уважала, так же, как и Мария Фёдоровна, которая сделала её своей близкой подругой, называла на “ты” и “Лоттой”. Павел Первый прислушивался к её мнению. Вознаграждался труд императорской гувернантки весьма щедро – все обещания Брауна были исполнены в точности и даже умножены сторицей. Так, баронесса фон Ливен с нисходящим потомством была сделана графиней; ей дали Екатерининскую ленту, звание статс-дамы, несколько имений в Остзейском крае, а также в Ярославской и Саратовской губернии, богатую ренту в Малороссии, и это не считая бриллиантовых перстней, драгоценных браслетов и медальонов, денежных подарков. Но она всегда помнила, кем была до 1783 года, когда перебивалась с хлеба на воду вместе с детьми; и кем была до 1766 года, когда её взял в жёны один проезжий полковник, какой-то знакомый её отца, и увёз в Киев, по месту своей службы. Поэтому по мере сил эта почтенная дама помогала бедным и незнатным своим соотечественникам “выйти в люди”.

Такова была история возвышения семьи, в которую суждено было войти Доротее фон Бенкендорф, 14-летней протеже императрицы Марии Фёдоровны, сочетавшись браком с третьим сыном фрау Шарлотты.

Санкт-Петербург, август 1799 года

Медленный августовский закат оставлял на матово-розовом небосклоне размытые сиреневые полосы. За столом на веранде загородного дома, который нанимала на Петербургской стороне княгиня Войцеховская, сидело четверо – сама княгиня, дама когда-то весьма привлекательная, но ныне исхудавшая и пожелтевшая до невозможности, в траурном платье с белой кружевной отделкой, её младший брат Адам – очень красивый черноволосый молодой человек, её второй брат Константин, не похожий на них всех, изящных и тонкокостных брюнетов, тем, что был довольно дородным шатеном с каре-зелёными светлыми глазами, и княжна Анжелика Войцеховская, двенадцатилетняя тоненькая девочка, только-только начавшая превращаться в девушку. Вечер был душный, жужжали комары. За столом говорили по-польски.