© Дарья Аппель, 2018

ISBN 978-83-8155-181-6

Created with Ridero smart publishing system

Рига, ноябрь 1796 года.

За окном шёл мокрый, неверный ноябрьский снег, плотно покрывая черепичные крыши Старого города. День постепенно гас, казалось, толком и не начавшись. Наверное, вся Рига вместе со своими бесчисленными башнями, колокольнями, кораблями, стоявшими в порту, чугунными балюстрадами и домом генерал-губернатора, покроется снегом по колено, утонет в нем и превратится в точку на бескрайней равнине, такой же пустынной, такой же terra incognita, как и места, лежащие к востоку от этого богатого военного и торгового города. И только тогда станет понятно, что Рига – это Россия, а не уютная Ливония, мало чем не отличающаяся от крошечных германских княжеств, где снег бывает только на Рождество.

Катарина-Александра-Доротея, младшая и любимая дочка военного губернатора Риги Кристофа фон Бенкендорфа, занимавшего со своим немаленьким семейством дом-крепость близ Даугавы, снова скрылась от бдительных глаз гувернантки, почтенной фройляйн Эмилии фон Бок. Та снова придиралась к ней, а Дотти – так звали эту девочку, высокую, немного нескладную, рыженькую и чуть конопатую, – ненавидела, когда её отчитывают за то, что она снова “вела себя не так, как следует вести себя порядочной барышне из приличной семьи”. Она скрылась в библиотеке, но здесь ей было скучно. Много книг – но в них нет ни картинок, ни красивых букв, половина вообще на какой-то латыни или чём-то ещё столь же непонятном. Разве что здесь самое большое окно во всём доме и можно понаблюдать за нагруженными провизией служанками и горожанками, возвращающимися с рынка. Дотти хотела разыскать брата Алекса, чтобы, как обычно, он показал ей, как смешно разговаривает гувернантка, передразнил бы все её ужимки. Но вспомнила, что он с Константином, её вторым братом, уехал вчера учиться в некую Мариеншулле, в Байройт – если смотреть на карту, то окажется, что это далеко от Риги. Очень далеко. Их посадили в экипаж и увезли. Она хотела тоже уехать с ними, но ей сказали, что в пансионе этом могут учиться только мальчики. Это ужасно – всё интересное в жизни выдумано только для мальчиков. Девочкам полагаются глупые длинные платья с корсетами и фижмами, клавесины, книксены, ленты и чепцы. Девочкам много чего нельзя – бегать, часто ездить верхом, фехтовать и сражаться на палках, лазить на крыши и в колодцы, перескакивать через изгороди, воровать яблоки и груши в соседском саду, стрелять, ругаться, говорить “чёрт возьми”, громко смеяться, драться с мальчишками, даже если они обидно обзываются.

Доротея уселась на подоконник. Всё одно и то же. И так всегда. От мрачных раздумий её отвлекла фройляйн Бок, сказавшая: “Немедленно идите обедать! И не дуйтесь, это вредно для кожи!”

За обедом было много народу. Мама ела, как всегда, мало. Отец много говорил, о Германии, о пансионе, о каких-то назначениях и реляциях, в общем, ни о чём интересном. Их уже сажали за “взрослый” стол при условии, что они хорошо ведут себя, теперь, как обычно, младшей дочке барона Бенкендорфа было страшно скучно. Если бы здесь сидел с ней Альхен, её старший брат, они бы пинались под столом ногами, шёпотом обсуждали, кто как выглядит и как говорит, чтобы потом передразнить их тайком от взрослых. Был бы Жанно фон Лёвенштерн – то же самое, но он тоже в каком-то там пансионе, причём уехал туда ещё раньше, чем братья. Да и еду сегодня дают противную – картофельную подливу. Они вообще едят слишком много картошки и капусты, это невкусно, хотя фройляйн Бок утверждает, что очень полезно. Гувернантка вообще часто жалуется, что Дотти мало ест, всё грозится папеньке рассказать, ставит её перед зеркалом и говорит: “Посмотрите на себя, вы напоминаете скелет, обтянутый кожей, а всё из-за чего – из-за того, что вы никогда не доедаете до конца! Вы заболеете, подурнеете, на вас не будут смотреть кавалеры. Худоба не нравится никому”. Нет, это несносно. И обед скучный. И разговаривать нельзя. И смеяться. Ничего нельзя.

– Почему вы такая грустная? – прошептал сидящий рядом с ней молодой щеголеватый человек, которого она начала разглядывать от нечего делать. Он ей напомнил Маркиза Карабаса, как нарисовано в книжке про Кота В Сапогах. Пока тот ещё не стал маркизом, а был бедным сыном мельника. Да и на кота он тоже чем-то был похож – то ли формой глаз, то ли вальяжными жестами, то ли медленной улыбкой, то ли каким-то мурлыкающим голосом.

– Мне скучно, – призналась она честно.

– Странно, что вас берут на такие обеды. Они же для взрослых, а вам… Сколько вам лет? – продолжал спрашивать он, рассматривая её как-то странно, пристально, не прекращая улыбаться.

– На Рождество будет десять, – сообщила она. – Вернее, не на само Рождество… Через три дня.

– Как интересно. У людей, рождённых в большие праздники, бывает необычная жизнь. И у вас, юная принцесса, тоже будет.

– Я не принцесса, – проговорила Дотти, уткнувшись носом в тарелку. – Я баронесса.

– Если захотите, то будете даже королевой, – продолжил он, а потом взял под столом её руку и пожал крепко. – Но боюсь, что я ваше имя знаю, а вы моё – нет. Меня зовут Ойген.

– Какое смешное имя, – хихикнула девочка. – А как ваша фамилия?

Молодой человек не обиделся на “смешное имя”. Очевидно, он его таковым не считал.

– Я граф фон Антреп, – отвечал он. – И в Риге недавно.

– А я давно… Давным-давно. С рождения, – нашлась юная баронесса. Её удивляло, что фройляйн Бок ни разу не одёрнула её за то, что она болтает, хихикает и ничего не ест.

– И как вам этот город?

Доротея пожала худенькими плечиками. Что она может отвечать, если ей не с чем сравнивать?

– Я жил в Париже, Берлине, Риме, Вене, Копенгагене, Амстердаме, Петербурге… – продолжал Ойген фон Антреп. – Все эти города хороши, когда бываешь там проездом, дня на два. Но потом привыкаешь и уже не замечаешь красот. Начинаешь видеть несовершенства. И они пересиливают то, чему ранее восхищался…

Граф говорил, как по-писанному. И с ней – как с большой. Но Доротея не знала, что ему ответить. Кроме Риги она нигде не была, а упомянутые им города знала только по урокам географии.

– А вы военный? – спросила она, разглядывая его более пристально.

– Совсем нет, – усмехнулся он.

Дотти не поняла, как так можно. Её отец, дяди, друзья и приятели отца – все были офицерами. Братья и кузен мечтали быть военными. В её представлении все мужчины должны были носить форму и шпагу. А этот Антреп… Вообще какой-то странный. Откуда он родом? Говорит вроде бы по-немецки, но с каким-то иноземным, не рижским выговором, ей приходится внимательно слушать, чтобы понять.

– А вы предпочитаете, наверное, военных? – продолжал граф Ойген, глядя ей прямо в глаза и думая: “Лет через пять она превратится в златоволосую красавицу и выйдет замуж за того, кого укажет папенька, то есть за какого-нибудь остзейского свиновода. Жалко”.

Она снова пожала плечами. Какие-то забавные вопросы он задаёт. Странные…

Потом его сосед слева отвлёк его, и Антреп, подарив ей очередную кошачью улыбку, отвернулся. После этого разговора у девочки щёки ещё долго пылали. Почему? Непонятно. И говорил с ней, как с большой фройляйн, а не как с девчонкой. Долго говорил…

– Поздравляю, у тебя появился жених, – сказала ей перед сном Мари немного завистливым тоном.

– Какой ещё жених? – Дотти посмотрела на сестру, улыбавшуюся как-то криво.

– Фройляйн Бок под большим секретом сказала мне, – зашептала старшая из девочек, косясь на дверь. – Что тот кавалер, с которым ты говорила сегодня, хочет на ком-нибудь жениться, поэтому и приехал сюда, и к нам пришёл в гости.