Она посмотрела на свою руку так, словно видела её впервые, и пожала плечами.

– Вроде нет. Когда режешься ножом, кровь идёт сильнее, – проговорила девушка, завязывая палец платком.

– Я знаю, – усмехнулся он. “Интересно, она помнит? Ей было семь лет, она тогда играла у моей постели в куклы…” – подумал он.

– И как хорошо, когда твою кровь есть кому остановить, – продолжила она. – А цветы я вырастила сама.

– Красивые, – рассеянно проговорил он. – Так ты поедешь в Петербург?

– Если ты пообещаешь представить меня государю Александру, – улыбнулась она.

Адам потемнел лицом. Её он не получит. Даже если будет просить и угрожать.

– Я тебя представлю и ему, и всем, кого захочешь, Анж, – нарочито беззаботным тоном произнёс он.

Девушка медленно улыбнулась. Она уже умела добиваться своего, и не сомневалась, что её родственник поступит так, как хочет она.

А князь Чарторыйский, расставшись с племянницей в то утро, уже чувствовал к ней то, что потом станет его проклятьем на долгие годы…

Санкт-Петербург, август 1801 года

Шесть свечей освещало небольшой, скромно обставленный кабинет молодого государя Всероссийского. Князь Адам Чарторыйский сидел напротив своего венценосного друга, подмечая, что тот как-то похудел и побледнел. Несмотря на то, что подданные и придворные были готовы носить Александра на руках, несмотря на многочисленные балы и маскарады, фейерверки и приёмы, веселья и упоения недавно приобретённой властью император не чувствовал. “Дней Александровых прекрасное начало”, как прозвали этот период позже, было прекрасным для всех, кроме самого Александра Первого. И князь отлично понимал, почему.

Он вгляделся в друга —его красивое, безмятежное, румяное лицо, как у сусального ангела совсем не походило на курносый и пучеглазый лик его покойного отца. Внешность у нынешнего самодержца и в самом деле была неземной – а людям многое ли надо? Адам знал, что человеческие создания, несмотря ни на какие максимы и премудрости, пленяются сначала наружностью, и только потом уже умом и сердцем. Вот и Александр стал желанным монархом во многом благодаря своей молодости и красоте. Но Адам, как его друг и поверенный, знал – не все качества, которые приписывает Александру очарованная им толпа, присущи его характеру. Далеко не все.

Государь держал в своих белых, пухловатых руках бокал с красным вином, но не спешил его пить. В свете канделябра князь обратил внимание, что напиток отбрасывает алые сполохи на ладонь его друга. “Как символично”, – подумал он. Александр и сам это заметил.

– У меня одна цель, Адам, – заговорил он, поглядев на свою ладонь и вспомнив сюжет повторяющихся снов, которые мучили его уже четвёртый месяц – его руки покрываются кровавыми пятнами, он трёт их мылом, мочалкой, но кровь навечно пристала к его коже, въелась в морщинки и линии на ладони, окрасила кончики ногтей в свой зловещий цвет… – Дать России конституцию и уйти. Помнишь, мы с тобой говорили о побеге в Северо-Американские Штаты? Я мнил себя тогда юным кронпринцем Фридрихом Прусским, когда он ещё не был Великим, отца – королём Фридрихом-Вильгельмом Первым. Всё было похоже вплоть до мелочей…

“А меня ты считал своим фон Катте и надеялся, что вместо отправки в Италию меня казнят на твоих глазах?” – усмехнулся про себя Адам. – “Но ты не железный прусский король, а я не идеалистичный прусский офицер. Аналогия совсем неверна”.

– Кроме того, что Фридрих Великий не перешагивал через труп своего отца, – жёстко проговорил государь, глядя куда-то вдаль. – И я не хочу править. Давеча, после моего провозглашения императором, я сказал, что “всё будет как при бабке моей, Екатерине Великой”. Не будет. Я подготовлю страну к тому, чтобы она могла обойтись без меня. А сам уйду. Как мы и говорили… Как ты думаешь, это будет верно?

Адам покачал головой.

– Нет, Ваше Величество. Это будет ошибкой. Никто вас не поймёт, – отвечал князь. – Вы пытаетесь уйти от ответственности. Власть – это и есть ответственность. Тем более, как вы говорили, вас заставили.

Александр поставил бокал на стол резким, порывистым движением. Встал, скрестил руки на груди.

– Я не знаю, что было бы хуже, Адам. Присутствовать в этой спальне самому – или вот так, как я… Мне говорили, что они добьются только отречения… что я буду только регентом. Но этот Пален… Я до сих пор не понимаю, зачем ему всё это было надо. Участие Зубовых ещё понятно. Но человек, обязанный отцу всем? Я удалил его – мать настояла. И его вообще не мучила совесть – он метил во временщики.

– Примите это как испытание, государь, – ответил Адам, которому эти разговоры уже порядком надоели. – Теперь уже ничего не поправишь.

– Поэтому я и буду лучшим из государей, которых знала эта земля, – воодушевился император. – Я сказал, что “всё будет как при бабке”. Но эта фраза предназначалась, прежде всего, для кордегардии, которая обожала её за “вольности” и ненавидела отца за то, что он заставлял их служить как положено. На самом деле, всё будет иначе. И моя бабушка, и отец были тиранами. Я не собираюсь быть самодержцем. Да, может быть, сейчас не все поймут те меры, на которые я готов пойти, чтобы обеспечить благоденствие своих подданных, но потомки возблагодарят меня.

– Вспомните тот “манифест”, который я написал с ваших слов, – осмелился перебить государя Адам. – Миллионы ваших подданных – рабы. Их нужно освободить. Да, для этого придётся перекраивать всю экономику, всю систему административного управления. Будут недовольные. И кто знает, возможно, ваша смелость будет угрожать вашей жизни…

– Знаешь, друг, – государь сел рядом с князем, положил руку ему на плечо. – Я долго размышлял, почему же отца так не любили. В сущности, он делал правильные и нужные вещи. Исправлял бабкины ошибки. Но он слишком торопился. Как будто знал, что ему отведён очень малый срок. И какими средствами он это делал!

“Шляхта. Павел наступил на хвост шляхте, поэтому и поплатился”, – думал Адам. Он, будучи поляком, отлично знал силу “вольностей дворянских”, в его отечестве почитаемых издревле. В России дело обстоит так же. Хоть короли, в отличие от Речи Посполитой, здесь и не выборные, а вроде как наследственные. Но лишь только царь окажется неугоден местным “шляхтичам”, его свергают. По сути, разница невелика.

– Вы и не повторите его ошибок, если выработаете чёткий план реформ и не будете слишком поспешны, осуществляя их, – проговорил в ответ Чарторыйский. – И вот ещё, – он взглянул в глаза государю. – Освободите Польшу. Как обещали.

– Обязательно, – кивнул государь.

– Вам понадобится сильный союзник на Западе, – князь Адам сел на любимого “конька”. – В моей стране много ресурсов, мы сможем бороться с внешней угрозой, не допуская её до границ с Россией.

– Но как я могу быть уверен в верности поляков русской короне? Твои соотечественники слишком хорошо помнят притеснения Девяносто четвёртого года. – Александр из романтичного юноши мигом перевоплотился в хитрого политика.

– Если вы восстановите Речь Посполитую целиком… И назначите в короли преданного вам человека… – матовый румянец покрыл смугловатое лицо князя. – И этот человек станет осуществлять свою волю эффективными средствами…

– Да здравствует Адам Первый, польский король, – усмехнулся Александр. – Я всегда знал об этих твоих мечтах, мой друг.

– Ваше Величество, – решил оправдаться князь, видя, что проговорился в главном. – Я всегда был республиканцем, как вы знаете… Но я вижу, что в нынешних условиях Польше нужна сильная власть короля. России – увы, тоже. То, что думает горстка наиболее просвещённых придворных, – совсем не то, что думают все прочие.

– Как же внушить им, что самодержавие есть зло? – озадаченно спросил Александр.

– Начните с малого, – улыбнулся Адам.

“Власть”, – думал князь, уже у себя дома, наигрывая на фортепиано свою любимую сонату. – “Вот я и пришёл к власти”. Княгиня Изабелла, наверное, была не права. Никакой мстительности в поведении Александра в эти месяцы не было заметно. Никакого возвращения к прошлому – все разговоры велись о будущем. Lise редко попадалась князю на глаза и вела с ним себя так же, как и со всеми другими. “При таком государе единая Польша близко”, – задумался князь, закрыв глаза. Соната сменилась мотивом старинного полонеза. “Но и в России я проявлю себя”, – усмехнулся Адам. Выгнав “чухонца” Палена, полезшего во “вторые Бироны” и намеревавшегося, как говорил Никки Новосильцев, устроить при дворе “остзейское засилье”, государь нашёл новых доверенных лиц. Чистых и не запятнанных ничем. Относительно молодых – никому из них нет и сорока лет. Знатных и богатых, поэтому просвещённых. Первым был князь Кочубей – малоросс, потомок гетманов, поэтому по закоренелому недоверию его народа и сословия к “панам из Варшавы” посматривающим на Адама Чарторыйского косо. Вторым – умник Новосильцев, англоман, ценитель прекрасного, человек очень образованный и хитрый, как лисица, хоть внешне напоминал, скорее, медведя. Третьим – кузен Новосильцева, романтичный Popo Строганов, богатый наследник, которому в отрочестве “повезло” с гувернёром, затащившим его в Якобинский клуб в их бытность в Париже в Восемьдесят девятом; так, один из первых аристократов России под именем monsieur Ocher'а стал пламенным революционером, бравшим Бастилию штурмом. А четвёртым из всех них был он сам, князь Адам-Ежи Чарторыйский, польский магнат, первый кандидат на варшавский престол, единственный из всех, кто был повязан с государём узами личной дружбы.