– Кристхен, – прошептала она, словно не веря своим глазам. Внезапное подозрение родилось в её сердце. Он болел и не выезжал никуда почти месяц. И тут вдруг здесь, во дворце. Неужели её сын в эту ночь действовал заодно с Паленом?!

– Mutti, – прошептал он, сам в шоке от встречи с родительницей.

– Ты почему здесь в такое время? – строгим, металлическим тоном проговорила его мать, чувствуя, что сейчас совсем расклеится. Теперь и сын её оказался цареубийцей. Das ist zer schröklich!

– Я всё объясню, – быстро заговорил Кристоф полушёпотом. – Я…

– Мне не нужны твои объяснения, – бросила гневный взгляд на него мать. – Я всё знаю. —

Она начала подниматься по лестнице.

– Что ты знаешь?! – крикнул граф, взбегая вслед за ней.

Мать не оборачивалась и уходила от него всё дальше. Ему захотелось расплакаться, как в детстве, когда она так же наказывала его презрительным молчанием за какие-то проступки. И особенно за ложь. Для него это было хуже любой порки. Вот и сейчас…

– Mutti, – он настиг её, положил руку в белоснежной перчатке ей на плечо. – Послушай, пожалуйста, я и сам…

– Ты убиваешь своего повелителя, а потом оправдываешься передо мной? – она развернулась в гневе и стряхнула его ладонь, как некое гадкое насекомое.

– Мама! – в отчаянии возопил её сын. – Я никого не убивал!

– Не убивал, так позволил другим убить, – бросила она ему, отворачиваясь.

Он встал перед ней на колени и торжественно проговорил:

– Матушка. Я ничего не знал о заговоре. Клянусь всем святым, что есть у меня. До пол-четвёртого ночи я спокойно спал, а потом за мной приехали из дворца и потребовали к великому князю… то есть, к государю. Это правда! Спроси Доротею, она тебе всё подтвердит.

Выглядел он несколько жалко. Сердце фрау Шарлотты смягчилось. “Кристхен же совсем не умеет врать”, – вспомнила она. И проговорила:

– Да верю я тебе. Вставай, нечего тут устраивать театр. Мне надо собрать детей и вывезти их отсюда.

…У Кристофа отлегло от сердца. Он вытер надушенным платком холодный пот и отправился к государыне. “Весело же начинается день”, – усмехнулся он, как-то успокоившись. А ведь только три часа назад он был уверен, что его отправят не во дворец, а в Петропавловскую крепость…

Дом графа Ливена на Дворцовой Набережной, три часа ночи.

Графу в эту ночь снилась всякая несуразица. Какой-то мрачный застенок, его распинают на пыточном колесе, шепчут: “Признавайся!”, и главным палачом оказывается фон дер Пален. Тут его старший товарищ и “змей-искуситель” голосом Адольфа прошептал: “Герр Кристоф… Там просят войти… Я уж и так и эдак… Срочно, говорят. Из дворца, говорят-с”, – и граф резко открыл глаза. Слуга тормошил его за плечо, пытаясь разбудить. Дотти тоже проснулась и прошептала, зевая: “Что там, Бонси?” “Плохие новости”, – сказал он, запахиваясь в халат. – “Вероятно, в крепость угожу”.

Тут же в спальню заглянул фельдъегерь и с порога выпалил:

– Ваше Сиятельство, Его Величество немедленно требует вас в Зимний.

– Прямо сейчас? – нахмурился Кристоф. – И почему в Зимний? Государь же в Михайловском?

Глаза у посланника государя были какие-то осоловелые. “Пьян как свинья”, – со злостью подумал невыспавшийся граф.

Фельдъегерь оглянулся. Увидел худенькую девчонку, свернувшуюся калачиком на правой стороне просторной кровати, и замялся.

– Я не могу здесь говорить, Ваше Сиятельство, – прошептал он, указывая глазами на Дотти.

– Иди сюда, – приказал граф, и посланец сказал ему на ухо:

– Государь очень болен, а великий князь Александр Павлович… то есть, государь послал меня к вам.

– Что?! – граф не почувствовал запаха перегара. – Повтори-ка.

Тот повиновался.

– Передай государю, что я скоро явлюсь к нему, – повелительным тоном произнёс граф Кристоф и отпустил фельдъегеря.

После того, как посланец императора покинул спальню графа, Дотти немедленно спросила мужа:

– Ну, что он сказал?

– Чушь какую-то, – проговорил Кристоф как можно беззаботнее, но у него этого не вышло. – Мол, Павел Петрович ныне сильно болен и вместо него теперь Цесаревич, который требует меня в Зимний.

Дотти посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

– И что всё это значит? – пролепетала она.

– Либо кто-то здесь сошёл с ума, либо это такая проверка на верность, – отстранённо отвечал её муж.

– А вдруг государь и вправду болен, и теперь… – осенило Доротею.

– Может и так, – муж как-то странно посмотрел на неё. Он думал: “А если они решили выступить сегодня? И у них всё получилось?” Эта мысль несколько приободряла его, но он был по натуре пессимистом и предполагал ныне самое худшее – государь пустил ложный слух о своей опасной болезни и об отречении в пользу сына, чтобы вычислить, кто в него поверит, и посадит всех клюнувших на приманку в Шлиссельбург или Петропавловку. Курьер, опять же, какой-то странный… Потом граф вызвал Адольфа, приказал запрягать сани, а сам пошёл одеваться.

– Ты поедешь? – спросила Дотти, казалось, прочитавшая все его сомнения по глазам.

– Что мне ещё остаётся делать? – пожал он плечами и отправился в гардеробную, но с порога вернулся, открыл шторы, посмотрел во двор. Спальня выходила на Большую Миллионную. Четыре шага до Зимнего. Если это ловушка…

– Вот что, – обратился он к жене. – Я иду приводить себя в порядок. А ты последи за всем, что на улице делается. Если кто проедет – сразу же кричи мне.

– Я буду вроде часового? – хитро улыбнулась Дотти.

– Да, вроде того, – он поцеловал её в щёку и пошёл переодеваться.

Дотти, которой самой было интересно, чем же все кончится, раздвинула шторы и прижалась лбом к холодному стеклу. За окном чёрная ночь, позёмка метёт по стылой брусчатке, не видно ни зги. В спальне темно, только ночник горит, освещая смятую постель. По улице никто не ходит. Даже часовой, стоявший на страже близ казарм Преображенского полка, забрался в будку спать. Огни везде погашены. Она сладко зевнула, закуталась в халат… Часы внизу прозвонили четверть часа, полчаса, четыре…

– Ну, что там, Дорхен? Никого? – несколько раз спросил у неё Кристоф.

– Никого. Всё тихо, – отвечала она в полусне. Из дрёмы её вывел стук колёс за окном. Девушка встрепенулась и крикнула Кристофу:

– Едет, кто-то едет!

Она вгляделась в проезжавший мимо экипаж. Скромная пароконная тройка; но на запятках – офицеры в гвардейской форме, а внутри кареты, кажется, сидит генерал Уваров. Об этом она и доложила мужу.

Кристоф, при полном параде, немедленно прошёл к Дотти и молча поцеловал её в губы, прошептав: “Прощай. Ты помнишь, что надо делать, если я не вернусь?” Она торжественно кивнула и опять легла спать, думая: “Интересно, а фрау Шарлотту мне утром где навещать – в Зимнем или в Михайловском?” Она не верила, что Кристофа арестуют и посадят в крепость. Почему-то ей казалось, что всё окончится очень хорошо. Так и случилось.

В Зимнем графа провели в покои наследника престола. Александр плакал, вытирая лицо платком, а, увидев Кристофа, кинулся ему на шею без всяких церемоний.

– Граф! Моего отца больше нет… Это ужасно, я не готов к такому, – всхлипывая, проговорил новый государь.

Нынешний государь зарыдал у него на плече, и Кристоф чувствовал себя совершенно неловко. Что говорят в таких случаях? Внезапно Александр Павлович отстранился и произнёс абсолютно другим, деловым тоном:

– Где казаки?

Ливен вспомнил про безумный проект. Задумался. Потом отвечал:

– Должны быть в двадцати переходах от Хивы.

– Верни их назад, – приказал император, и Кристоф здесь же, в кабинете, уселся писать все необходимые рескрипты и приказания.

– Хоть кого-то я спас, – сказал Александр, подписываясь под приказом о прекращении казачьей экспедиции. – А теперь, Кристоф, езжай в Михайловский, найди там свою мать и попытайся вместе с ней успокоить мою.

Кристоф откланялся и вышел из кабинета. После его ухода Александр снова предался слезам. Нет, он действительно не хотел, чтобы так вышло! Он не хочет править, не хочет садиться на трон, обагрённый кровью собственного отца! Ведь Пален говорил – всё будет как в Англии. Отец отречётся, будет признан невменяемым, его отправят спокойно доживать свой век в Гатчину, а он будет править как британский принц-регент… Но нет. И теперь его руки в крови, которую не отмоешь вовек.