– Подождите, – проговорил он слабым голосом.

– Мы и так уже две недели ждём, – возмутился Карл фон Ливен. – А ты нас всё завтраками кормишь. Имей совесть, брат.

– Замолчи, – оборвал его Пален. – Пусть скажет, что собирается сказать.

Кристоф закрыл глаза. Ему стало опять плохо, похоже, снова поднялся сильный жар. Мысли путались. Вспомнилось – четыре года назад, где-то на пыльных военных дорогах, увязалась за ним какая-то оборванная старуха, цыганка, кажется, а может, и не цыганка: “Погадаю-погадаю, всю правду расскажу”. “Отвяжись, мать”, – со смешком сказал его брат Фрицхен. – “Денег нет”. Кристоф брезгливо одёрнул грязную руку нищенки со своего рукава, кинул ей пару монет, оставшихся в кармане. “На тебе вижу два царских венца”, – выпалила старуха, подобрав деньги. “А над тобой”, – она указала на Фридриха. – “Скоро крест поставят”. Тогда они посмеялись – скупцам такие гадалки всегда предрекают несчастья, а тем, кто рассщедрится им на милостыню – все блага земные и небесные. Но эта бродячая “пифия” оказалась права, и над Фрицхеном действительно “поставили крест” в том же году. “Может быть, она была права и в отношении меня?” – подумал в полубреду Кристоф.

Вспомнилось и другое. Он, молоденький флигель-адъютант, сопровождал в 1793 году изгнанного наследника французского престола, брата убиенного короля, в Митаву. Герцог и разговорился с ним, спросив, между прочим, какой у юного поручика герб. Кристоф описал. “Так у вас тоже есть fleur de lys?” – проговорил изгнанник. – “А знаете, что это указывает на королевскую кровь? Только те, чьи предки не были рабами и низкорожденными, имеют право на fleur de lys в гербе. Возможно, мы с вами ровня”. Кристоф тогда не воспринял слова герцога д'Артуа всерьёз. Так, праздная болтовня. Нынче граф вытянул перед собой тонкую длинную руку, посмотрел на переплетения синих жил на внешней стороне ладони и на запястье. Королевская кровь, говорите? На память пришла и легенда о родоначальнике всех Ливенов, некоем ливе Каупо, первым из своего народа крестившемся от Тевтонских рыцарей и воевавшем против своих же соплеменников-язычников. О нём написано в “Хрониках” Генриха Ливонского, а развалины его замка, прозываемого Трейденом по-немецки, Турайдой – по-латышски, до сих пор виднеются с холмов близ Кремона. Его называли “старейшиной”, “вождём”, “князем”, а иногда и попросту “королём”… Неужели Пален прав? И они, фон Ливены, потомки Каупо по женской линии, имеют все права на несуществующий престол королевства Ливонского?

– Вот что, – сказал он вслух, чувствуя, как перед глазами всё чернеет. – Делайте с ним, что хотите. Я ничего не знаю. Я вообще болею и, мне кажется, сегодня всё заново начнётся…

– Хватит уже притворяться! – закричал на него старший брат. – Ты здоров как бык, ты просто изображаешь из себя больного, потому что трус и ничтожество!

Пален подошёл к Кристофу, положил свою широкую ладонь ему на лоб.

– Карл, не надо. Он и вправду… Оставим его. Он всё равно не сможет служить нашему делу в таком состоянии.

…После их ухода граф позвал камердинера Адольфа и приказал пустить себе кровь. “А кровь у меня алая, как и у всех, совсем не голубая. Какой я прирождённый король?”, – думал он, глядя, как тёмно-багровые потёки растворяются в тёплой воде. Нет, эта идея с королевством – безумие. Каждый сходит с ума по-своему, а он постарается сохранить здравомыслие, насколько это возможно в нынешних обстоятельствах.

После того, как Адольф перебинтовал ему руку, в кабинет постучалась Дотти.

– Кристхен, с тобой опять нехорошо? – спросила она взволнованно.

– Сейчас лучше, – он слабо, но ободряюще улыбнулся. – А что это у тебя в руках?

– Опять записка из дворца, – вздохнула она. – А зачем приходил граф Пален с твоим братом?

– Они приходили искушать меня, – ответил граф жене. – Но я не поддался. А что в записке? Можешь мне прочесть?

Дотти сломала печать, развернула её и зачитала:

– “Так как все сроки для вашего выздоровления вышли, ваш портфель будет передан тем, кто в силах нести обязанности свои”. Ой, что теперь будет?

– Всё, что угодно. – мрачно проговорил граф.

Доротею пробрал холодный пот.

– Пойдём спать, – шепнула она.

– Ты иди, я попозже, – Кристоф перевёл взгляд на часы. Половина двенадцатого. “Сегодня”, – пришло ему в голову. – “Всё свершится сегодня ночью”. Потом и сам лёг спать в самом угрюмом расположении духа. “Если за мной придут и я не вернусь домой в течение суток, делай вот что”, – прошептал он полусонной жене. – “Все бумаги из первого ящика стола брось в камин. А сама быстро выезжай к отцу в Ревель. Под девичьей фамилией. Поняла?” Она в ответ пожала его руку. И так и не выпускала его узкую ладонь из своей, даже когда сон заставил её забыть все тревоги и страхи.

Михайловский замок, ночь на 12 марта 1801 года.

Шарлотта фон Ливен уложила своих воспитанников спать сама. Не все с одинаковым покорством ложились в постель, особенно старшие девочки – Мари и Като, которые потом перешёптывались в своих кроватях, надеясь, что их никто не услышит. Никс и Анна заснули сразу же. Мишель и так спал уже большую часть дня. Он болел уже три дня, вечная напасть маленьких детей – воспаление ушей, всю ночь плакал от дикой боли, которую едва облегчали капли и припарки, предписанные доктором. Нынче боль и температура спали, малыш спал спокойно. Пользуясь затишьем, гувернантка написала записку среднему сыну, который из-за болезни уже почти месяц нигде не бывал.

Потом она помолилась за всех, кого знала, за живых и мёртвых. И за покойную – увы, ныне покойную – принцессу Александру, её старшую и любимую воспитанницу, недавно скончавшуюся в родах вместе с ребёнком. “А я всегда говорила – не надо было выдавать её замуж за паписта”, – подумала фрау Шарлотта. Александра Павловна стала женой Паладина Венгерского, сына австрийской эрцгерцогини, сразу невзлюбившей новую невестку за то, что та отказалась переходить в католичество. Графиня была уверена – без яда там не обошлось. Саша была ласковой, красивой, нежной девочкой, не сделавшей никому никакого зла, – и вынуждена пасть жертвой интриг, зависти и ненависти! Как её племянница – увы, отравленная самой фрау Шарлоттой. Графиня Ливен пыталась стереть из памяти, как она капала опий в бутылочку с молоком, пыталась оправдать себя фразами “меня заставили”, “я была всего лишь исполнительницей” и “там было всего две капли – может быть, Мария скончалась вовсе не от этого”. Но не могла изгнать из памяти, что смерть любимой подопечной, равно как и опасная болезнь её среднего сына – некая кара Господа за грех, совершённый ею. “Прости меня, Lieben Herr, если можешь”, – проговорила она шёпотом. Затем легла в постель. Заснула не сразу. Да, приближение старости знаменуется тем, что плохо засыпаешь и слишком рано просыпаешься. А ей, Шарлотте-Маргарете фон Ливен, исполнится летом 58 лет. Немало. “Надо составить духовное завещание”, – подумала женщина. Завещать ей теперь было много чего. Ещё надо подумать, как разделить земли и капиталы, чтобы все остались довольны…

…В её комнате было очень сыро, от дыхания волнами ходил пар. Неудивительно, что все здесь, в Михайловском замке, болеют, особенно маленькие дети. В зеркалах, запотевших от сырости, можно увидеть причудливые отражения. И основатель этого мрачного чертога видит себя в этих зеркалах удавленником со свёрнутой набекрень шеей… Давеча, за ужином, он говорил о своих предчувствиях прямо. Слишком прямо. Про раскрытую на сцене убийства Цезаря Брутом книгу, которую нашёл на столе Наследника; про злополучные зеркала; про шаги, скрипы и стуки, которые слышит сквозь сон каждую ночь… Неуклюжий толстоватый мальчишка, Ойген фон Вюртемберг, племянник императрицы, вызванный Павлом в Петербург два месяца назад, имел наивность спросить у фрау Шарлотты, что это означают все эти разговоры. Она отвечала резко: “Это не касается ни вас, ни меня”. Принц Вюртембергский ей не нравился, особенно в связи с тем, что его, по слухам, государь хотел сделать своим наследником в обход всех своих сыновей. И женить на принцессе Като, которая в открытую насмехалась над неловкостью, застенчивостью и неотёсанностью Ойгена. “Если это случится”, – подумала фрау Шарлотта. – “Я попрошу отставки и поеду достраивать Мезоттен”. Мезоттен, богатая мыза в Курляндии, была подарена ей не так давно. Графиня там никогда не бывала и наняла итальянского архитектора Кваренги, чтобы тот сделал всё по своему вкусу и в духе последних модных веяний. Она даже не вмешивалась в его работу, только оплачивала по счетам. “Мне нужен дом, в котором можно жить”, – таковы были её единственные указания архитектору. Скоро всё будет готово. И она сможет спокойно окончить свои дни в родных краях. Фрау Шарлотта заснула, и ей снились родная мыза Халликст, покойный отец…