Служба у Алекса продвигалась ровным темпом. Он уже готовился к получению первого офицерского чина, но император не спешил, хотя и был в целом доволен им. Шагистика Доттиному брату была откровенно скучна и противна, и он мечтал о переводе в кавалерию, но маршировать по плацу Алексу приходилось нечасто, ибо он ко всему прочему числился флигель-адъютантом и ездил по Петербургу и окрестностям с разнообразными поручениями, иногда возвращаясь в свою тесную, неуютную квартирку на Фонтанке далеко за полночь. Но досуге он занимался черчением – насколько Алекс не любил силлогизмы, настолько же любил чёткость и ровную геометрию рисунков, чертежей и карт. Ну и романы с женщинами – пункт, расстраивающий Марию Фёдоровну и заставляющий Дотти недоумевать. Алекс не умел делать из своих чувств тайны – он открыто ухаживал за объектами своей страсти и, главное, тратил много денег на подарки, причём призывы императрицы к экономии и приличиям не имели на него никакого влияния. Последнее время он пережил краткий роман с актрисой Шевалье, уже вполне солидной дамой, которой нравилась рыцарская преданность этого красивого мальчика и его необузданность в постели, искупающая неопытность.
Дотти выжидающе смотрела на брата. Горничная принесла чай. Алекс положил в него сразу четыре ложки сахара и, не поморщившись, выпил эту приторно-сладкую смесь. Он усмехнулся и продолжал:
– Да, вам тяжело – надо непременно выходить замуж и чем раньше тем лучше. Хорошо, что мне не навязывают какую-нибудь прокисшую каргу в жены.
Дотти подошла к окну и закрыла шторы. Уже вечерело.
– А жаль, что тебя не будет. Как тебе Кристоф? – спросила она.
– Ну, это явно не Аракчеев… Впрочем, ты не боишься, что его матушка будет управлять вами? Я бы на твоем месте поостерёгся диктата фрау Шарлотты… – Алекс откинулся на спинку стула.
– Какие глупости! Однако, в твоих словах есть доля истины. Но графиня Ливен вроде бы меня одобрила, – задумчиво проговорила Дотти.
– Тогда желаю счастья. И не забывай обо мне даже в разгар медового месяца – если возникнут проблемы, обращайся, постараюсь тебе помочь, – произнес Алекс, встал с кресла и отправился к двери.
Впрочем, свадьба, о которой так много говорили, чуть было не сорвалась в самый неподходящий момент.
На Новый, 1800 год, государь устроил пышный бал во Дворце на несколько сотен персон. И Дотти, и Кристоф были в числе приглашённых. Юная баронесса блистала в своём бежевом платье, вышитом золотой нитью, с палевыми розами в золотисто-рыжих волосах. Протанцевав первый танец с Кристофом, который, к её разочарованию, оказался не самым ловким танцором, иногда ей даже приходилось шёпотом подсказывать ему, где какое движение нужно сделать, она начала активно принимать приглашения на танец от всех, кто их предлагал, а предлагали многие. Вскоре её бальная книжка была заполнена почти полностью. Со всем пылом своих четырнадцати лет юная девушка погрузилась в атмосферу многолюдного званого вечера. Танцевала она превосходно, и отбоя от кавалеров у неё не было.
Кристоф же откровенно мучился от душной, людной атмосферы, от громкой ритмичной музыки, от необходимости вежливо разговаривать с теми, кому бы в иных обстоятельствах и руки бы не подал, улыбаться и кланяться, как заведённый болванчик. Он ужасно уставал на этой службе. Ежедневно, в пол-шестого, нужно являться к государю, который, казалось, никогда не спит, с подробнейшим докладом, тот всё проверяет и перепроверяет, спрашивает, каковы его, графа, предложения и обрывает, лишь только Кристоф открывает рот, чтобы высказать свои мысли, ругается на самовольного Суворова и прочих неугодных лиц, список которых пополнялся день ото дня, – и так целый день. А потом ещё явиться к разводу, или принимать плац-парад… Недавно началась война с Францией, работы в Военной Канцелярии прибавилось, и Кристоф проводил почти всё своё время там, иногда ночуя в кабинете и заявляясь домой, только чтобы помыться, побриться и переодеться. А тут ещё этот бал… Дорого бы он отдал за то, чтобы сейчас оказаться в своей постели, вытянуться, закрыть глаза и поспать часиков эдак двенадцать. И чтобы никаких людей. И чтобы никакой музыки, шума и этой духоты, от которой у него уже голова раскалывалась…
К дурному самочувствию и ощущению безумной усталости прибавилась некая досада на поведение невесты. Какую гримасу она скорчила после их танца! Да, надо признать, его готовили в солдаты, а не в танцоры, и это очень заметно. Но могла бы она хотя бы вникнуть в его положение, а не пренебрегать им так явно! И все эти юноши, с которыми она так весело танцует – всем улыбается, всем что-то говорит со смешком, и они, все эти паркетные шаркуны, эти русские свиньи, богатые наследнички, пальца о палец в своей жизни не ударившие, все эти Гагарины, Нелидовы, Долгоруковы, Строгановы, все они до единого трогают, приобнимают, прикасаются к его Mädchen, к той, которая предназначена высшими силами и самим Провидением только ему одному, Кристофу фон Ливену! Это невыносимо.
Граф набрался решимости и подошёл к невесте, поедающей мороженое в компании князя Константина Чарторыйского, “заложника польской короны”, как его все называли, и незнакомой ему красивой черноволосой девочки примерно Доттиного возраста. Кратко кивнув её спутникам, он отозвал её в сторону и прошептал вымученно:
– Вам так весело…
– А вам так грустно, как погляжу? – и его невеста рассмеялась, увидев его унылое выражение лица. – Что ж вы, право, в таком настроении? Ведь это бал, здесь нужно веселиться!
– Понимаете, люди видят, что мы не вместе, и могут подумать…, – начал он издалека.
– Так вы не отходите от меня так далеко, вот и всё, – прочирикала девушка, уже ища глазами свою подругу Анж, которая махала ей рукой и делала уморительные гримасы.
– Было бы более уместно, если бы вы посидели там, вместе с моей матерью, – и он указал в направлении кресел, на которых сидели пожилые и не танцующие дамы, обсуждая дебютанток, свою родню, нравы в свете, свои хвори.
– Вы шутите? – рассмеялась она.
– Не шучу, – отчеканил он и бросил ей, отходя от неё:
– Не увлекайтесь так мороженым, жабу схватите.
Она показала ему вслед язык, убедившись, что никто не видит, а потом присоединилась к подруге и её дяде, который проговорил так, чтобы Кристоф мог услышать:
– И этот зануда будет вашим мужем, прелестная Dodo? Сочувствую.
Ливен услышал это. Кровь бросилась ему в голову. Хотел было развернуться и дать пощёчину этому поляку, а потом вызвать его на дуэль… Но потом опомнился: дуэль – это конец всему, это такой скандал, после которого не оправиться. Павел Первый поединки ненавидел особенно, сколько офицеров в начале своего правления выключил из-за них из службы! Более того, государь постоянно припоминал, что согласно уставу Петра Великого, дуэлянтов следует казнить, и он, высылая их в Сибирь, ещё милосердие проявляет. Но если оставить слова этого полячишки (к полякам Кристоф, как и многие его соотечественники, относился куда хуже, чем к русским) безнаказанными, то это значит, что он поступился своей честью? Кристоф вздохнул и, попрощавшись со всеми, кроме Доротеи, уехал домой.
“Во-первых, он не сказал мне это в лицо”, – размышлял граф, видя, как огни столицы проносятся за окном его экипажа. – “Во-вторых, я действительно зануда”.
Прибыв домой, в свою недавно купленную квартиру на Дворцовой, которую только начал обставлять, целиком полагаясь на вкус младшей сестры Катарины Фитингоф, разбирающейся в декоре и мебели лучше всех членов его многочисленного семейства, граф хотел было идти спать, даже разделся и улёгся в свою просторную кровать, но сон, несмотря на усталость, оставил его. Он то и дело прокручивал в голове эту ситуацию, и разнообразные эмоции – досада на себя самого, стыд, ревность, злость, – не давали ему покоя. Так он дал себя оскорбить сопливой девчонке на 12 лет его младше! Он не смог своей властью Старшего, своим мужским авторитетом поставить её на место – так он тряпка, и правы те, кто называл его “девочкой Кристхеном” в детстве. Было бы в нём хотя бы чуть-чуть злости и уверенности в своей правоте, как в его старшем брате Карле, ничего этого не случилось… Возможно, он слишком любит её. Что будет, если они поженятся? Ведь ему никогда не понравятся балы, как и ей не понравится просто сидеть дома в одиночестве.
