В бытность моего посещения, на поминках летом было до 150 человек. Поминали в избе, сенях, во дворе. Накануне поминок, вечером и утром ходили на кладбище; на могилку о. Василия ставили воду, продукты, мыло, богородичную травку, чтоб освятилось, и брали для исцеления. Приходящие, по любви к о. Василию, за помощью люди, обремененные житейскими невзгодами и скорбями, опускались на колени, низко склонив головы на могилку, со слезами, с сердечными воздыханиями просили помощи и заступления о. Василия за себя, за свои семьи, за родных и близких и за всех живых и усопших. На поминание о. Василия приходили и приезжали люди не только из других сел и деревень, но и из городов: Симбирска, Самары, Балашова, Ташкента. Верующие люди шли и приезжали не только помянуть старца, так как уже после кончины все его считали святым, но и помочь своим усопшим родственникам за его ходатайства и молитвы перед Богом и Божией Матерью. В день блаженной кончины о. Василия, после поминок или в течение дня, почти всегда шел дождь — изливалась благодать.

Однажды, при выезде из своего города, моя сестра Таисия в поле потеряла свой паспорт, который ей срочно был нужен. Потом она мне рассказывала, что, когда приехала обратно домой, плакала и просила помощи о. Василия. На мой вопрос: «Как просила?» — она ответила: «В простоте своего сердца, я повторяла: Васенька, не скинь меня со своих рук». Дети в поле нашли ее паспорт. Их родители прислали телеграмму о нахождении паспорта. Этот случай произошел незадолго до ее смерти. Таисия умерла при родах, родив сына. Умерла она в день рождения о. Василия –1 августа ст. ст. Вскоре после смерти сестра приснилась мне во сне. Я ей говорю: «Тая, в какой день ты умерла — в день рождения о. Василия!» Она ответила: «А я знаю, я его просила».

РАХИЛЬ

Отца Василия первый раз забрали 5 октября, на мученицу Харитину, потом еще на «Знамение», 27 ноября, — так Луша записала. Сначала отвезли его в больницу, в Теньковку. Там Анна работала хожалкой, она рассказывала. Врачи осмотрели старца и удивились: «По-нашему бы — ему не жить».

Хотели сделать ему укол, но никто на это не соглашался. Из Куйбышева специально вызвали медсестру. Она приехала, разложила инструменты, старец попросил ее немного подождать. Она согласилась. Тут пригласили ее к телефону. Звонили из Куйбышева: что-то случилось с ее сыном, он находится в тяжелом состоянии. Медсестра упала перед старцем на колени, плакала и просила ее простить.

Еще раз о. Василия забрали на «Знамение» — это тоже было до войны. Погода была — здесь снег, здесь слякоть. Супруга старца Евфимия Матвеевна с ним не поехала. Почему? А кто за больным хочет ходить? Кто в тюрьму хочет ехать? «Она — казак», — говорил о ней старец.

Луша говорит:

— И я поеду.

— Ты зачем? Мы тебя не забираем, — сказали ей в ответ. Они его бросили на телегу личиком вниз. Лушенька положила его нормально. Ей разрешили поехать. Едут, а между собой говорят: «Сейчас отвезем его в то место, где всех расстреливают». Луша заплакала, стала молиться. Потом они сказали, что решили попугать, а везут его до Вешкаймы, дальше поездом в город, в больницу. Старицу Екатерину из Шумовки и старицу Пашу из Таволжанки тогда тоже забрали. Они уже были на станции. Когда привезли старца, Паша радостно закричала:

— Василия Дмитриевича везут! Василия Дмитриевича везут!

Привезли всех в больницу. Луша за ними всеми ухаживала. Пашенька Таволжанская ночью увидела «чудочко», пришла утром в палату к старцу Василию и говорит ему: «Ну, расскажи, что ночью было». А он в ответ: «Сама скажи». Паша рассказала: «Видела Ангелов. Они покадили у старца, потом у нас с Екатериной и у всех остальных, и говорят: «Скоро праведники на облацех явятся и на небо вознесутся за праведны дела свои».

Дома о. Василий лежал на трех пеньках. Здесь без них лежать ему было неудобно. После Пашиного видения врачи сами сказали Луше: «Что тебе надо, нянька?» Она попросила три одеяла, свернула их и вместо пеньков положила.

Пашенька подошла к главврачу и говорит: «Отпусти домой, я тебе на рубаху холста дам, самовар поставлю и ладана в него положу». Этим она предсказала его кончину. Вскоре он умер.

Новый главврач отпустил старца, но с тем условием, чтобы домой к нему больше никто не ходил1. Отпустили и Пашеньку Таволжанскую, а Екатерина Шумовская скончалась в больнице.

В 1937 году забрали двух маминых братьев. Один из них, Иоанн, служил в церкви Архистратига Божия Михаила в Репьевке Майнского района, псаломщиком. Другой, Василий, был каким-то агентом. Мама с Капой и еще одной женщиной ходили к старице Екатерине. Мама ходила спросить о братьях и кое о чем еще. Пришли к Екатерине, у нее люди. Одна женщина спросила: «Молиться ли за Государя?».

— За Государя молись, — ответила Екатерина, — да и в тюрьмах кто сидит, и те оправдаются: их Господь взял досовершить…

Мама поняла — это ответ и на ее вопрос. Другая говорит, что больна и не может поститься, врачи ей велели есть больше молока. Как ей быть? Екатерина ответила:

— Ешь, ешь — хуже задохнешься, — и добавила, — вам и яблоки есть не грешно.

А было это до Преображения. Мама и об этом переживала, и хотела спросить. У нас были две яблоньки, и она пекла нам яблоки в печке. Больше есть было нечего. И на это Екатерина ответила. Еще одна женщина спросила, идти ли ей к преподобному Серафиму?

— Что тебе мыкаться? — ответила старица. — Зови его — сам сюда придет.

Потом Екатерина сама обратилась к маме:

— А ты корми голубей — они самые чистые. И барашка — он самый кроткий.

НИНА ИВАНОВНА ПОРТНОВА. ЯЗЫКОВО

Господи, благослови меня описать все чудеса и исцеления болящего отца Василия[5]

Мой отец, Иоанн, и покойная мать Елизавета много рассказывали об отце Василии.

Еще до войны — это, примерно, 1938–1939 годы — народ ездил за хлебом. Моя мать пошла к старцу, чтобы он ее благословил в дорогу за хлебом ехать. Он ее благословил, но были еще люди, которые тоже собирались ехать за хлебом. О. Василий не дал благословения, но они поехали. Закупили хлеб в мешках и ехали обратно в поезде, народу было много. Была облава — отбирали хлеб у народа. Мама задремала, и ей показалось, что на нее дует отец Василий. Свекровь будит ее и говорит: «Лиза, у всех хлеб в мешках отобрали». А их мешки стояли в середке и остались. Мама смотрит и не может поверить — отобрали хлеб у тех, кого отец Василий в дорогу не благословил.

Во время войны от отца нашего Ивана долго не было известий. Все ходили гадать к чернокнижникам, и мать с подругой пошла. Подруге сказали, что муж жив, а маме — нет в живых. Мама в то время, по благословению отца Василия, уехала из Б. Уреня в поселок Суходол Чердаклинского района, откуда она была родом. Мама с двумя детьми жила по квартирам. Она продала шапку и очень плакала, не находила места. Собралась и поехала к старцу Василию. Он ее спросил: «Кому ты руку давала?» Она заплакала и призналась, куда ходила. Старец велел ей молиться, сказал, что муж жив, но ему сейчас очень тяжело. Ничего не продавай без него, все у вас будет. Действительно, отец был в плену. Когда война кончилась, он вернулся и они с мамой жили всю жизнь вместе, было у них пятеро детей.

Мой дедушка, Тимофей Дружинин, возил на коляске отца Василия в церковь. Моя мама очень часто ходила к старцу, верила ему, и я тоже верю отцу Василию. Мама со своим свекром хоронила старца и всегда ездила на могилку к нему и в дом, где он жил. Она знала отца Гавриила, он служил в Урене и бывал у отца Василия. Сейчас мощи св. Гавриила находятся в церкви города Димитровграда.

Когда мама умирала, она сутки пролежала без дыхания, а придя в себя, рассказала мне, как она хорошо спала на руках отца Василия и о. Гавриила. Я стала спрашивать: надолго ли ты к нам? Она говорит: дней на 10–15, как они скажут. Мама умерла через 10 дней. Она меня всегда ждала, я ей привозила воду, освященную на могиле о. Василия.