Пишу все это со слезами и верой в Бога. Да простит меня Господь.
РАХИЛЬ
Ксения шестьдесят лет жила слепая. Ум есть, а вида нет. В молодости была учительницей. Днем она бродила по улицам Тагая.
Ночевала в лесу, в оврагах. Когда Ксения совсем состарилась, сестры отправили ее в дом престарелых. Она нам оттуда пишет: «Возьмите меня. Я ничего не вижу, а здесь и не слышу ни единого слова». Мы поехали и забрали ее к себе. Но через некоторое время Ксения опять ушла к сестрам. Сестры были недовольны, укоряли нас — зачем мы ее взяли. Я ей приготовила еду, сварила суп и принесла. Она говорит: «Что ты мне несешь? Я умирать собралась, а ты — еду». У сестер она прожила недолго. Она искала света. Попросилась в дом сумасшедших — Карамзинскую колонию. «Там, — говорит, — есть знакомый человек, он мне глаза устроит». В Карамзинке Ксения через неделю умерла. Там она и оставила свой дух.
В Ульяновске была юродивая Валентина Ивановна, тоже бывшая учительница, жила на Московской улице. Юродствовала с тех пор, как репрессировали родителей. Ходила — на одной ноге ботинок, на другой калоша, ватные брюки, какая-то поддевка, на голове мужская шапка-ушанка, сдвинутая набок, одно ухо лицо закрывает. Ее, «по просьбе граждан», решили отправить в колонию, на двенадцатый километр. Говорили: позорит город, конфузит. Приехали за ней, а она сказала: сделают мне там этот укольчик, а для людей будет ли лучше? Оттуда Валентина Ивановна уже не вернулась.
Блаженная Валентина все обо мне рассказала: пришла я к ней, а она навстречу с помойным ведром.
Мишенька из Уржумска до пяти лет не ходил, и рассудочек-то у него был никакой. Три раза приходили с ним к старцу Василию — стал ходить. Врачи сказали: министром не сможет быть, но пастухом сможет. Слов-то у него не было, только «мама» говорил. Улыбался, радовался, крестился…
АНТОНИНА ПЛАКСИНА, с. ПРИСЛОНИХА
Отца Василия я знала, так как приходилось бывать у него много раз. Жил он с края деревни Копышовки, немного ниже улицы. Сам он не ходил, за ним ухаживала женщина — Луша. У них одна изба, две стены увешаны снизу доверху иконами, мебели нет: две скамейки, табуретка и стол. Лежал он на чурбачках, одет дерюгой. Впервые пришлось его видеть в 1930-м году. У нас корова шла из стада, ее другие коровы столкнули в овраг, овраг глубокий, а внизу речка. Она не могла встать. Мужики привезли ее на лошади. Лечили мокрой глиной — клали на ноги. Очень исхудала. Мы с мамой пошли к о. Василию за советом. Он ответил: «Надо бы пораньше. Коли ее, она падет». Закололи, мясо сдали в столовую языковской фабрики. Одни мослы, не брали, но директор приказал — и приняли. Купили козу на нее. Нас было пять детей от двух лет до десяти, старшей сестре — шестнадцать.
Один раз мы с братом ушли за хлебом, давали понемногу на каждого. Была зима, очень морозно. Мы попросили Настеньку закрыть сени. Она закрыла, а в дом дверь не смогла открыть. Стояла до нашего возвращения в сенях и вся замерзла. Мы нащипали лучины и пламенем ей грели ноги и руки. Всю сожгли до пузырей. Мама аж в обморок упала. Лечила ее: сажала в картошку, в горячую воду, в труху из сена. Тельце Настенькино покрылось чирьями. Мама повезла ее к о. Василию. Весной это было, перед Пасхой. Накопила яичек (у нас было три курочки), купила конфет в подарок. О. Василий помолился над Настенькой, велел маме чирьи ей на ночь смазывать. Я тоже ездила с ними. Около Шиловки (ее сейчас нет, она распалась) Настя запросилась идти пешком. Мама плакала от радости — Настя вылечилась, о. Василий ее исцелил. Стала она болшенькая, сама с мамой пешком пошла к старцу, целовала его. Он дал ей просфорочку, а яички и конфеты велел Луше отдать обратно: «У них самих-то нет»! Разговор его перевела Луша. Мама каждое утро, обед и вечер, словом, перед едой, заставляла нас молиться и молиться за него. Когда бы к нему не пришли, он всегда доволен, лицо с улыбочкой, что-то говорит, показывает — садитесь. Раз, перед экзаменами, Настя с младшей сестренкой Ниной пошли к о. Василию спросить: сдадут ли? Он сказал: сдадите очень хорошо. Когда мама узнала, стала ругать Настю: зачем надоедать, сама знаешь, что сдашь. А она прыгает от радости и говорит: тетя Луша мне подарила полушалочек.
О. Василий много нам помогал. Однажды старшая сестра купила велосипед брату Феде. Он сел, поехал и упал, разорвал пах и задел мошонку. Долго болел, ходить не мог. Мама его увезла к о. Василию. Через три-четыре дня все зажило, а то гноился бок. Когда уходили от о. Василия, мама о. Василию говорит: замучили мы вас, одни беды да горе. А он Луше сказал: «Какие это беды, горюшко будет еще большое». Мама спросила: какое же еще? Старец сказал: «Узнаешь потом». Все мы потом переболели корью, а Нина заболела и умерла на Николу, 19 декабря. Ей было одиннадцать лет. Старец сказал маме: «Плакать не надо, она застудилась, сыпь ушла в нутро. Не плачь, она Господу угодна, Он ее и забрал». Мама тогда работала по две смены, придет усталая, ей не до нас, надо сготовить, покормить всех. Отец Василий много, много нам помогал. Царство ему небесное. Мама его хоронила, а меня дома не было.
РАХИЛЬ
Вот так и живу я в навозе. Никого у меня нет: ни мышек, ни мушек, ни паучков. Никого, только одни враги. Видимых у меня врагов нет, а невидимых… Не знаю, как с ними справлюсь. Я все говорю и говорю. Через язык мой гибну, а все говорю. Владыка Иоанн мне говорил: не бери все на себя. А на кого я это оставлю? Я же самая недостойная — вот на себя все и беру. Вот — я вам все расскажу, у меня что останется? Как я буду жить? Это же все — мое.
Архиепископ Иоанн ездил служить в Лаву через Урень. Мы сказали ему про о. Василия. Владыка рассердился:
— Что же вы мне раньше не сказали? Я бы на могилу к старцу заехал. А что он вам? Что вы о нем так часто заказываете поминания?
— Он был больной. Он нас приветил.
— А! Он был больной. Он вас приветил! Ну, уж теперь-то он вас не оставит — он у Престола Божия…
Один батюшка был обижен на владыку Иоанна. За что — не знаю. Имя его я тоже не помню. И вот, он заболел. Его навестил о. Виталий и он ему сказал, что сейчас хотел бы попросить у Владыки прощения, примириться с ним. О. Виталий, придя в храм, стал рассказывать об этом дьякону. Тут Владыка влетел, как тать появился:
— О чем шепчетесь?
— Рассказываю, — ответил о. Виталий, — был я у батюшки, он хочет с вами примириться.
— Поехали, — говорит Владыка, — сейчас же. Приехали они к батюшке. Владыка раз прошел по комнате рядом с кроватью больного, другой раз прошел, потом третий, и каждый раз говорил какое-то слово. Больной молчит. Владыка подошел к о. Виталию и говорит:
— Ну и что?!
Так они и уехали. Господи, что же мне делать? Как я отвечать буду перед Тобой? Как отвечу? Я везде себя пичкаю: где упорство, где грех какой — все мое, все мое. Говорил Владыка: не бери все на себя… Я его попросила: «Владыка, вы меня отдайте на чье-нибудь попечение». Он ответил: «Вон тебя, к татарам». Так я ему, наверное, надоела своим неразумием.
Перед смертью владыка Иоанн сказал: «За мной придет корабль, на нем Всадник Небесный, вы уж меня, пожалуйста, отпустите». Я говорю: «Владыка, и мы с вами». — «Со мной?! А за вами придет пароход 11 июня». Наташе послышалось «июля», а мне показалось «июня». Вот с тех пор я жду это число, как день своей кончины…
Что мне делать? Меня и на Голгофу-то не пустят.
О. Иоанн Каштанов перед принятием священства пришел к старцу Василию за благословением. Старец улыбнулся:
— А стерпишь?
— Благословите…
О. Василий благословил его. Архиепископ Иоанн часто наказывал о. Иоанна, но батюшка Владыку любил и все принимал со смирением.
Когда умер Владыка, мы с Наташей не знали, что делать — кто будет обмывать? Тут вошел о. Иоанн. Он пришел со Святыми Дарами, причастить Владыку, а пришлось обмывать. Облачил он его и стал сомневаться: правильно ли? И говорит: «Вы, Владыко, простите меня, если что не так».
Собрались идти на Никольскую гору в Промзино. Федор Лаврович пошел к старцу спросить благословение. — Свой монастырь не оставляй, — сказал старец. И он не пошел.
