«Ты благослови». Так они несколько раз друг другу говорили. Потом все-таки благословил Владыка. Владыке понравилось у нас в Копышовке, он сказал: «Какая чудесная природа здесь». Епископ Софроний хотел устроить о. Гавриила и о. Петра Листопадова на службу, но и за этого огорчение получил, и за этого. Власти так строго сказали: «Если еще где будешь служить и там будешь ходатайствовать — и туда сообщим». «Я против них бессилен, — сказал Владыка, — я не в силах этого сделать». Вскоре его самого сняли. Владыка был простой. Один раз в городе он ночевал у о. Николая Вырыпаева. Утром Владыка говорит матушке: «Проснулся, смотрю, клопик по подушке бежит». А она: «Владыка, куда вы его дели?» — «В цветок вон пустил». Сестра моя, Тонюшка, когда провожали владыку Софрония, сказала: «Владыка, как нам вас жаль» — «Жалко, а не плачешь?» — ответил Владыка.

На сороковой день по смерти старца Василия о. Гавриил сказал такие слова: «Старец Василий превзошел многострадального Иова. Тот, пораженный проказой, чтобы утолить зуд, скоблил себя черепицей, а старец и злой мухи не мог спугнуть».

СВЯЩЕННИК ПЕТР ЛИСТОПАДОВ

Рукоположен в сан священства 12 октября старого стиля 1922 года. Из его писем в г. Ульяновск Антонине и Рахили Рябовым и его своеобразного дневника «Душеполезные выборки из нравоучения святых Отцов», где «выборки» чередуются с записями о личной жизни.

23 мая 1947 г.

Милость Божия буди с вами!

Возлюбленные о Господе дочери: Антонина, Капитолина и Рахиль, спасайтесь о Господе. Я и моя матушка М. В. приветствуем вас с желанием от Господа всего лучшаго в жизни. Шлем привет Василию Михайловичу с Анной Трифоновной, Наташе с детками и Софье Ивановне[3]. Письмо Ваше от 10/Х с/г, полное самых интересных и весьма ценных сообщений, получил, несколько раз прочитал и серьезно думаю о золотых словах о. Василия. Как могло статься, что он говорил об Оренбурге? Я в Оренбург вообще не думаю ехать на службу. Разве вы ему что-либо упоминали за Оренбург? С вами я, как будто, не имел разговора об Оренбурге. Недоумеваю. Правда, меня приглашали два архиепископа: Оренбургский и Астраханский, но я не поехал, так как знаю, что меня там не пропишут, так я и успокоился до тех пор, пока не получу результата из Москвы. Сегодня заполнил новое заявление о снятии судимости, завтра /в субботу/ сдам и снова буду ждать. Мои же, прежде поданные, бумаги вернулись, но они доходили только до Куйбышева, а в Ульяновске не были. Почему меня спрашивал милиционер у Наташи — это вопрос интересный, но в понедельник мои бумаги не могли прибыть в Ульяновск, так как они в четверг только были отправлены из Сызрани в Куйбышев, а уже из Куйбышева их должны были направить в Ульяновск, за три дня это сделаться не могло, тут что-то другое. Но да будет воля Божия. О поездке Василия Михайловича с Капой я во всю дорогу думал и молил Господа облегчить их путь или уж укрепить их в терпении. Слава Богу за все! Когда увидите дорогого о. Василия, передайте ему от нас с матушкой низкий, низкий поклон с просьбой его святых Старческих молитв. Я все понемногу похварываю. Затем, поручая вас промыслу Божию, пребываю всегда помнящий вас, Ваш богомолец, многогрешный иерей Петр.

28 ноября 1947 г.

Дорогие мои! Возлюбленные мои! Невесты Христовы! Милость Божия буди с вами. Слава Богу! Снова я вас обрел! Пишу-пишу Вам на прежнюю квартиру, а от Вас ни слуху, ни духу, а Вы, как птички Божий, вспорхнули, перелетели на другое деревце, уселись на веточке, да поете себе, славя Господа; а я Вас ищу, да и думаю: что значит сие молчание? А матушка моя нет-нет, да напомнит мне: «Что-й-то, говорит, тебе, батюшка, из Ульяновска от девчат ничего нет? Ты бы еще им написал да попросил бы их, чтобы передали о. Василию нашу просьбу, помолиться о нас?». И так было несколько раз. Теперь поняли, где мои к вам письма? Я, правда, что-то предчувствуя, писал Вам весьма коротенькие записочки: только сообщал Вам свой новый адрес да выражал удивление, почему Вы молчите. Ну, слава Всемогущему и Всемилостивому Спасу нашему, все разрешилось, в тех письмах нет ничего важного. Теперь, прежде всего, приветствуем дорогого молитвенника нашего и страстотерпца о. Василия, земно, оба с матушкой Марфой, кланяемся ему и усердно просим Его святых молитв. Затем приветствую Вас, дорогие и возлюбленные агницы Христовы, если опять скажете: мы не заслуживаем этого, мы не таковы, то скажу Вам: если сейчас не таковы, то должны быть таковыми, — этого и желаем Вам от Господа Бога. Теперь шлем наш привет прелюбезнейшим благожелателям нашим Василию Михайловичу с Анной Трифоновной, от всей души желаем им всякого во всем благополучия, а главное милости Божией, по молитвам старца. Приветствуем и возлюбленную матушку-страдалицу Софью Ивановну и желаем ей от Господа твердости в несении своего креста — одиночества, крепкой и непоколебимой веры в промысел Божий. Затем приветствую и всех прелюбезнейших сестер — матушек Евдокию, Анастасию, Александру В. и Наташу с ее детками, всем желаю милости Божией. Всех прошу не забывать нас с матушкой в святых молитвах, ибо она несет крест меня ради, как Богом данная спутница моей жизни.

Теперь сообщаю Вам о своем положении. Как Вам уже известно, что я с прошлого года октября месяца начал ходатайствовать пред министерством внутренних дел СССР о снятии с меня ограничения по прописке /ст. 39-й/. Ровно через год с двумя днями, а именно: вчерашний день 27-го ноября н/г, на заговенье, меня вызвали в местный горотдел МВД и объявили мне результат моих хлопот, а результат таков: «Особое совещание при МВД СССР, заслушав заявление гражданина /такого-то/, осужденного тройкой ПП ОГПУ Средне-Волжского Края /тогда-то/ к заключению в концлагерь сроком на 10 лет, постановило: гр-ну Л-ву П. Ф-чу в просьбе о снятии судимости /39-й ст./ отказать». Таким образом, я снова должен продолжать чувствовать себя как бы все еще несвободным, неприемлемым государством, элементом вредным, врагом данного государственного правления — советской власти, а отсюда значит и служить, наверное, не имею права, так как служение связано с некоторым предводительством народа, учительством его. Конечно, мне этого никто из представителей власти не говорит, но я вижу по ходу дела и чувствую это. В общей сложности дело это тянется уже 18 лет: 10 лет лагерей и уже 8 лет на — так называемой — свободе. Теперь уж не знаю, что предпринять, куда писать. Я заявил уполномоченному МВД, что намерен писать Сталину, он мне ответил: «Можете писать куда угодно: Сталину, в Верховный Совет-ли, вам этого запретить не может, но каков результат будет, сказать не могу». Конечно, он ответил правильно. Я очень прошу Вас спросить о. Василия, что мне делать, как быть. Вам известно, что меня кроме Сызрани нигде не прописывают. Вот Вам результат моего ходатайства и мое положение… От о. Гавриила[4] получил телеграмму, шлет мне денег. Спаси его Господи! Относительно поездки к о. Василию зимой — я не собираюсь по слабости своего здоровья, хотя матушке очень хочется скорее увидеть его, а то, говорит, не знаю, кто доживет до весны, а я очень боюсь, потому что весь простужен и часто болею. Вот и сейчас, пишу, а у самого температура, страшная головная боль, а с Вами хочется поговорить. Вчера многим показывал карточку о. Василия. Затем, поручаю Вас промыслу Божию по молитвам старца Божия, пребываю с любовию многогрешный священник Петр и Марфа.

29 декабря по новому стилю 1947 г.