Набоков и де Ружмон, испуганные предположением, что они вели себя слишком грубо, пообещали Диане, что убедят Генеральную ассамблею переделать заявление. Успокоенная Диана вышла, чтобы найти Майкла и Джона. Некоторое время спустя они вместе слушали пересмотренное коммюнике. На следующий день заявление было опубликовано в мировой прессе.
«Генеральная ассамблея... выражает глубокое сожаление, что переданная ей информация подтвердила сообщения об использовании средств Центрального разведывательного управления США... и что директор принимал такую помощь, не ставя в известность своих коллег. Ассамблея гордится достижениями Конгресса, начиная с его учреждения в 1950 году, и выражает свою убеждённость в том, что его действия были полностью свободны от влияния или давления любых финансовых покровителей, и в верности принципам независимости и единства всех тех, кто с ним сотрудничал. Ассамблея жёстко осудила действия ЦРУ, которое намеренно ввело в заблуждение указанных людей и заставило подвергнуть сомнениям их достижения. Результатом таких действий стала компрометация интеллектуального дискурса. Ассамблея полностью отрекается от применения таких методов в мире идей... Ассамблея рассмотрела поданные заявления об отставке [Майкла Джоссельсона] и [Джона Ханта] и вновь выразила им свою благодарность за то, что, несмотря на трудности, возникшие из-за способа финансирования действий Конгресса, они сохраняли полную независимость и интеллектуальную целостность организации, и попросила их продолжить выполнять свои обязанности» [1017].
Формулировка заявления была во многом лицемерна. Во-первых, отставка Джоссельсона была принята ассамблеей. Позже этот факт подтвердили Диана Джоссельсон и Джон Хант, который сказал: «Я прекрасно помню, как Майк независимо от того, что указано в протоколах, в действительности сказал, что он не может остаться. Я, по их мнению, был в другой категории, и таким образом, это не относилось ко мне» [1018]. Во-вторых, что ещё более важно - заявления, что Джоссельсон принял помощь от ЦРУ, «не поставив в известность об этом кого-то из своих коллег», просто не соответствовали действительности. «Я могу сказать вам, что несколько наиболее важных людей Конгресса знали правду, потому что их правительства сообщили им об этом, - позже показал Хант. - Арону сказали. Мальро явно знал. А также Маггеридж и Уорбург, которым сообщили из МИ-6 после того, как два управления (ЦРУ и МИ-6. - Прим. ред.) достигли соглашения по «Инкаунтеру» [1019].
«Интересно, и кто же не знал? Это был фактически секрет Полишинеля» [1020], - отметил Лоуренс де Новилль. Список тех, кто знал или думал, что знает, достаточно длинный: Стюарт Хемпшир, Артур Шлезингер, Эдвард Шиле (который признался Наташе Спендер, что знал обо всём ещё с 1955 г.), Дени де Ружмон, Даниэл Белл, Луис Фишер, Джордж Кеннан, Артур Кёстлер, Юнки Флейшман, Франсуа Бонди, Джеймс Бэрнхам, Вилли Брандт, Сидни Хук, Мелвин Ласки, Джейсон Эпштейн, Мэри Маккарти, Пьер Эммануэль, Лайонел Триллинг, Диана Триллинг, Сол Левитас, Роберт Оппенгеймер, Сол Штайн, Дуайт Макдональд. Не все из них были «осведомлёнными», активными участниками обмана, но все знали, и в течение определённого времени. А если не знали, говорили их критики, то они прилагали для этого усилия, под свою ответственность. «Майкл действительно пытался рассказать некоторым людям, но они сказали, что не хотят этого знать, - настаивал Хант. - Они знали, и знали ровно столько, сколько хотели знать, они понимали, что если бы узнали больше, то им пришлось бы уйти; таким образом, они отказались знать» [1021].
На Генеральной ассамблее в качестве наблюдателя присутствовал австралийский поэт Джеймс Маколей, основатель и редактор «Квадранта». Он отметил, что «там было явное расхождение между их желаниями: во-первых, поддержать Майка по дружбе - честно, потому что ни один из них не был в действительности обманут; и во-вторых, занять общественную позицию порушенной невинности» [1022]. Жена Ханта - Шанталь, которая работала в Министерстве культуры Франции и недолго в Конгрессе, отметала такую моральную чувствительность: «Все во Франции, в моём окружении по крайней мере, знали правду о том, кто стоял за Конгрессом, - утверждала она. - Они все говорили об этом и спрашивали: «Почему вы хотите работать там? Это же ЦРУ». Все знали, кроме, очевидно, тех, кто работал в Конгрессе. Разве это не странно? Я всегда так думала» [1023]. «Главным образом, они всё отрицали, что знали об этом, - сказала Диана Джоссельсон, - но лгуны из них отвратительные» [1024].
А что же Николай Набоков, который прошёл весь путь от первых шагов в Берлине до этой болезненной развязки в Париже бок о бок с Джоссельсоном? Неужели он сам верил в своё ярое опровержение причастности к ЦРУ, говоря: «Я отрицаю всё. У Конгресса за свободу культуры... никогда не было никакой связи, прямой или косвенной, с ЦРУ... всё это было подстроено Советами»? [1025] Могли кто-нибудь серьёзно полагать, что Набокову за все эти годы никогда не говорили или он сам не понимал, что «за всем этим стоят большие пушки «Виргинских лесов», по его собственным словам («Виргинские леса» - штаб-квартира ЦРУ в штате Виржиния. - Прим. ред.). История Мэри Маккарти о том, как Набоков открыл Спендеру правду в лондонском такси, предполагает иное. Судя по воспоминаниям Шанталь Хант о Набокове, он говорил ей «однажды заговорщическим шёпотом за обедом», что знал. Стюарт Хемпшир позже отметил с некоторой иронией, что Набоков «не был особенно обескуражен разоблачением» [1026]. Стоя перед Джоссельсоном в тот несчастный день 13 мая и размахивая перед его лицом резолюцией, которая осуждала его за обман коллег, Набоков ничуть не смущался, что был чрезвычайно неподходящим человеком для передачи вынесенного решения.
В своих мемуарах Набоков проклинал «плачевную и бесполезную ошибочность образа мышления (или отсутствие такового), который предшествовал решению передать деньги культурным организациям через ЦРУ» [1027]. Он добавил, что это было «особенно явно, если считать холодную войну самой жёсткой, самой сложной идеологической войной с начала XIX века, и что эта ошибка произошла в стране, имеющей многовековую традицию того, что Камю назвал «моральными формами политических взглядов». Мне всё ещё больно думать о тех «бессмысленных синяках безнравственности» и о том факте, что изумительную структуру, построенную с любовью и заботой умными, посвящёнными и глубоко неподкупными вольнодумными людьми, окунули в грязь и разрушили из-за самой старой и самой глубокой спеси: непросчитанного действия» [1028]. В частном же порядке Набоков не показал своего внутреннего негодования: «Я не думаю, что нужно оправдываться по факту финансирования Конгресса ЦРУ, - сказал он одному корреспонденту. - Многие из нас подозревали какое-то финансирование с этой стороны, и это было притчей во языцех во многих столицах Европы, Азии, Латинской Америки и Африки. Вопрос не в финансировании, а в том, что делал Конгресс» [1029].
Чувствуя себя как современный Иов - «прекрасный и прямой» человек, обеспокоенный за своё достоинство, Джоссельсон уехал из Парижа после первого осмотра у врача и затем встретился с МакДжорджем Банди, по-видимому, чтобы обсудить степень значения для ЦРУ этих разоблачений (согласно «Вашингтон пост», Банди курировал операции ЦРУ при президентах Кеннеди и Джонсоне). Вернувшись в Женеву, он только успел распаковать чемоданы, как разразилась буря. В результате выпуска официального заявления Генеральной ассамблеи, в котором признавался факт получения Конгрессом субсидий от ЦРУ, газеты всего мира торжествовали. Джоссельсон упал духом, позволив Диане отвечать на вал сердитых телефонных звонков. Она написала Спендерам, что «Джоссельсон круглосуточно, непрерывно сражается под постоянным напряжением, пытаясь спасти Конгресс в той или иной форме, держа меня в состоянии бесконечного беспокойства... Неприятности продолжаются, это похоже на гидру» [1030]. Совершенно подавленная, она объявила: «Я хочу уйти, хочу новую жизнь и никогда не иметь какого-либо отношения ко всем этим людям, за исключением дружбы с теми немногими, кто действительно является друзьями» [1031].
