Конгресс пытался увеличить своё влияние в Южной Америке в течение нескольких лет. Его журналом там был «Куадернос», редактируемый Джулианом Горкином. Горкин основал Коммунистическую партию Валенсии в 1921 году и работал в нелегальной сети на Коминтерн, обучаясь, помимо прочего, как подделывать паспорта. Порвав отношения с Москвой в 1929 году, он утверждал, что СССР пытался сделать из него своего наёмного убийцу. К концу испанской гражданской войны он сбежал в Мексику, традиционное пристанище беглых большевиков, где пережил пять попыток покушения на свою жизнь, одна из которых оставила его с дыркой в черепе. Его работа в качестве редактора «Куадернос» заключалась в том, чтобы попытаться побороть «большое недоверие» Латинской Америки, где единственным способом достижения своих целей, как он шутил, будут постоянные выпады в адрес США и хвалебные песни Сартру или Пабло Неруде. Горкину не помог профинансированный ЦРУ переворот в Гватемале в 1953-м и кубинская революция 1958 года. Вслед за американским вмешательством в эти области наступил период «эйфории для латиноамериканских коммунистов и их союзников» [871], но Горкин боролся с противоречиями, предоставляя Конгрессу важную нишу во враждебном окружении.
Лоуэлл прибыл в Рио-де-Жанейро со своей женой Элизабет Хардвик и их пятилетней дочерью Харриет в первую неделю июня 1962 года. Набоков и Элизабет Бишоп встречали их в аэропорту. Дела шли прекрасно, пока 1 сентября семья Лоуэлла не села на корабль обратно до Нью-Йорка, а ему самому предстояло продолжить поездку на юг, в Парагвай и Аргентину. Его сопровождал Кит Ботсфорд (Keith Botsford), «постоянный бродячий представитель Конгресса» в Южной Америке, который был «отправлен в поездку» Джоном Хантом, чтобы следить за поэтом (на языке ЦРУ, Ботсфорд был «поводком» Лоуэлла). Именно в Буэнос-Айресе и начались проблемы. Лоуэлл выбросил свои таблетки от маниакальной депрессии, принял несколько двойных мартини на приёме в президентском дворце и объявил, что он «Цезарь Аргентины», а Ботсфорд - его «лейтенант». После своей «гитлеровской речи», в которой он расхвалил фюрера и идеологию сверхчеловека [872], Лоуэлл разделся донага и залез на конную статую на одной из главных площадей города. После нескольких дней подобного поведения по указанию Ботсфорда Лоуэлл был скручен, упакован в смирительную рубашку и отправлен в клинику «Вифлеем», где, связанный по рукам и ногам кожаными ремнями, он получал обильные дозы торазина. Обида Ботсфорда достигла апогея, когда Лоуэлл, пребывающий в положении связанного Прометея, приказал ему просвистеть мелодию из фильма Yankee Doodle Dandy или «Боевой гимн Республики» [873].
Позже, в том же месяце, Набоков позвонил Мэри Маккарти. Дрожащим и утомлённым голосом он сообщил ей, что Лоуэлл «попал в психиатрическую клинику в Буэнос-Айресе, что Мэрилин Монро совершила самоубийство, потому что у неё была связь с Бобби Кеннеди и вмешался Белый дом» [874]. Разделяя чувства Набокова, Мэри Маккарти ответила: «Наше время начинает походить на какое-то ужасное эпическое кино о покойных римских императорах и их мессалинах и поппеях. Бассейн Бобби Кеннеди - ванна с молоком ослицы» [875].
Инцидент с Лоуэллом был катастрофой. Выбранный Конгрессом в качестве «выдающегося американца, который сможет противостоять... таким коммунистическим деятелям, как [Пабло] Неруда» [876]. Лоуэлл, оказалось, никуда не годился без воздействия больших доз торазина. Он ужасно подвёл тех, кто ему доверился (и, в свою очередь, получил по заслугам от Ботсфорда). Удивительно, но ни Хант, ни Джоссельсон не избавились от Ботсфорда, а продолжали пользоваться его услугам в качестве своего «представителя» в Латинской Америке. Ещё удивительнее, что менее чем через год они даже подумывали отправить Лоуэлла представлять Конгресс на конференцию в Мексику. Но Джоссельсон отбросил эту идею, опасаясь, что Лоуэлл будет «следовать рекомендациям своего психиатра так же мало, как это было в прошлый раз... и вообще, нет никакой гарантии, что он не начнёт снова произносить всякие безумные речи, восхваляя Гитлера» [877]. Ботсфорд, у которого не было желания повторять предыдущий опыт, также возражал против отправки Лоуэлла, и было решено, что Роберт Пени Уоррен и Норман Подгорец (Norman Podhoretz) будут более надёжными людьми для отправки за «занавес маисовой лепёшки» (Tortilla Curtain).
Хотя у Джоссельсона были свои сомнения насчёт Ботсфорда («Я даже не уверен, что он способен сообщать факты прямо») [878], протеже Ханта продолжал процветать в Конгрессе [879]. Он сказал Ханту, что бразильские интеллектуалы расценивают Конгресс в качестве фронта «янки» и предложил, чтобы Конгресс стал более осторожным, скромным и невидимым, берясь только за те проекты, которые имеют сильную местную поддержку. Но Хант отклонил такой подход, заявив, что никаким регионом мира нельзя пренебрегать, когда речь идёт о борьбе с коммунизмом [880]. Именно в этом ключе Хант и Ботсфорди продолжили решительную кампанию по дискредитации поэта Пабло Неруды.
В начале 1963 года Хант получил сведения, что Пабло Неруда выдвинут кандидатом на получение Нобелевской премии в области литературы на следующий год. Подобная инсайдерская информация была чрезвычайно редка, поскольку заседания Нобелевского комитета проводились в обстановке полнейшей секретности. Всё же к декабрю 1963 года «процесс» распространения слухов против Неруды был запущен. Осторожно, скрывая участие Конгресса, Ирвинг Кристол спросил Ханта, правда ли, что Конгресс «распространяет слухи» о Неруде, на что Хант осторожно ответил, что выдвижение этого поэта на Нобелевскую премию неизбежно обещало вызвать противоречия [881].
Фактически ещё с февраля 1963 года Хант занимался подготовкой этого «нападения». Джулиан Горкин ранее написал «одному другу в Стокгольм» о Неруде и сказал Ханту, что «этот человек может подготовить небольшую книгу на шведском языке с названием типа «Дело Неруды» (Le cas Neruda)» [882]. Но Хант усомнился в полезности такой книги и дал указание активисту Конгресса Рене Тавернье подготовить документально подтверждённый отчёт на французском и английском языках с последующей отправкой его определённым людям [883]. Хант подчеркнул, что нельзя терять времени, если скандал с получением Нерудой Нобелевской премии ещё можно предотвратить, и попросил Тавернье вместе с Джулианом Горкином и его шведским «другом» составить отчёт в сотрудничестве [884].
В отчёте Тавернье в основном говорилось о политической деятельности Неруды и о том, что «невозможно отделить Неруду-художника от Неруды-политического пропагандиста» [885]. Неруда, член Центрального комитета Чилийской коммунистической партии, обвинялся в использовании своей поэзии в качестве «инструмента» политического воздействия, которое было «всесторонним и тоталитарным»; это было искусство человека, который являлся «бойцом и дисциплинированным сталинистом». Широкий резонанс вызвал тот факт, что Неруде была присуждена Сталинская премия 1953 года за стихотворение, посвящённое Сталину, «его господину», которое Тавернье обозвал «поэтическим рабством» [886].
