Отцепить с волосяного пояса ключ, открыть тяжелые ворота, вывести наружу всех лошадей и, вскочив на одну из них, гоня перед собой остальных, пуститься по узкой тропе над туманной пропастью, — было уже более или менее несложным делом.

Беседуя еще раньше с бывшими товарищами по путешествию, Львов разузнал приблизительное расположение монастыря и направление идущих от него дорог. Он скакал в Британскую Индию — продать документ Англии, Америке или, вообще, стране, при переговорах с которой можно рассчитывать на наибольшее количество золота и банковых билетов.

Это рассказ о Тибете, о таинственных и опасных приключениях четырех мужчин и одной женщины, заброшенных в глухие горы центральной Азии. Рассказ о скачках, погонях, револьверных перестрелках, — обо всем том, что так мучительно выдумывают многочисленные романисты и что без всякого предупреждения преподносит нам жизнь. Но прежде чем перейти к самому рассказу, выясним вопрос, имеющий большое значение в настоящее время. Именно: кого считает читатель главным героем всего романа?

— Конечно же, Абу-Синга! — возмутится проницательный читатель. Правильно. Но вместе с тем, представляем ли мы себе ясно внешний вид этого человека?

Вот он стоит перед нами в просторном тибетском костюме, перетянутой ремнем меховой куртке, в теплых штанах и сапогах-валенках. Его бронзовое лицо с низким выпуклым лбом, большими карими глазами и толстым носом, — признаком особой красоты в Тибете, — проникнуто выражением крайней настороженности.

Вспомнив положение, в котором мы оставили главных действующих лиц романа, мы не удивимся такому положению Абу-Синга. Ведь Абу-Синг только часть живой картины, представившейся в приемном зале монастыря Бао-Дун.

Когда Львов и Ци-Мо, под прикрытием направленных на присутствующих револьверов, продвинулись к внутреннему входу и скрылись в нем, трое других остались в прежнем положении: спина к спине, с устремленным в разные стороны оружием. Картину дополнял яркий свет, заливавший — неподвижную женщину в дорожном костюме, испуганно столпившихся зеленых лам и высокий золотой трон с сидящим на нем дрожащим потомком бога.

Но мгновенья проходили. И чем больше их было, тем ясней и ярче вырастала перед тремя вооруженными безвыходность создавшегося положения.

Если даже ушедшие за бумагой найдут ее и вернутся благополучно, — как выйти из помещения, наполненного враждебной толпой? И если помещение будет оставлено, — разве жрецы Бао-Дуна не сумеют организовать погоню, — отнять у похитителей драгоценный документ?

Так думали трое оставшихся, и сталь оружия становилась невыносимо тяжелой, а лица окружающих особенно зловещими и загадочными. Но нельзя ли найти другое, более простое разрешение вопроса, не попробовать ли сговориться?.. Не объяснить ли?.. Не опуская револьвера, дипломатичный Шанг повернул толстое лицо к золотому сиденью Будды.

В то же время сидящий на троне тоже показал признаки жизни. На его женственном, полудетском лице все сильней проступал отпечаток гнева. Он заговорил:

— Чужеземцы! Мысли мои кружатся, подобно испуганным птицам, не находящим гнезд! Кто вы? Зачем убили одного моего слугу? Зачем угрожаете оружием? Знаете ли вы, что стоите перед лицом всемогущего бога?

Шанг ответил нежным и вкрадчивым голосом:

— О, царь царей и воплощение небесного господина! Ты прав, — поступок наш странен и неосмотрителен. Но мы не могли поступить иначе. Нам нужен тот свиток, присланный из Пекина, который хранится в твоей сокровищнице. Взамен его тебе останется прекрасная женщина, привезенная нами. Прости нас. Позволь нам взять бумагу и благополучно покинуть твой храм.

Будда недоверчиво и удивленно покачал головой.

— Бумага? В сокровищнице? Я не знаю ни о какой бумаге.

Оставаясь неподвижным, высокий лама у трона прошептал что-то. Молодое лицо «бога» передернулось раздражением.

— Вы солгали мне, чужеземцы. Мой старший жрец говорит, что никакой бумаги нет в моей сокровищнице. Ничто земное не должно касаться моего божественного слуха. Но я хочу знать правду. Зачем вы пришли сюда? Пусть один из вас, убийцы с маленькими ружьями, объяснит мне это!

Заговорил Абу-Синг. Коренастый тибетец шагнул к трону Будды, заставив толпу жрецов податься назад.

— Мы не солгали тебе, о Будда! Это твой советник обманывает тебя, скрывая истину. Выслушай, трижды благословенный, историю этих бумаг.

— Тебе должно быть известно, что Китай — страна, близкая к твоему жилищу — стонет под тяжестью иноземного ига. Злобные белые дьяволы — те самые, которые в годы Водяного зайца и Деревянного дракона[3] вторглись в Тибет, которые пьют кровь из жил порабощенной Индии, придавили каблуком шею китайского народа. Китайский народ силен и мог бы сбросить в море поработителей. Но иноземцы хитры. Они посеяли раздоры между военачальниками страны, и внутренняя вражда истощает силы народа.

— И вот, великий потомок бога, есть в Китае люди, которые хотят соединить враждующих и бросить их против белых хозяев. Два мощных вождя уже подпали под власть «детей Черного Дракона». Третий — самый могучий — не поддается их уговорам.

— В твоей сокровищнице хранится бумага, имея которую, можно получить власть над этим полководцем. Эта бумага нужна «детям Черного Дракона». С ней они смогут соединить ссорящихся и освободить зеленеющую страну. В воле твоих губ — благополучие этой страны, о Будда!

Синг замолчал. Мечтательное лицо «живого бога» выражало беспокойство и нерешительность. Он усиленно думал, — занятие, которое не особенно совместимо с повседневными делами бога. Забыв обычную медлительность, он склонился вперед.

— Пришелец, то, что ты сказал, ново для меня. Ты говоришь, что мой народ страдает от белых дьяволов. Мои жрецы не говорили мне про это. И ты говоришь, что эта бумага может помочь вам. Так возьми ее и прогони творящих зло.

Синг пожал плечами. Такая наивность! Точно такие вещи делаются одним мановением руки! Воля жрецов, давление…

— Твоего разрешения мало, о проницательный! Мы не знаем, где бумага. Двое прибывших с нами пошли искать ее и не приходят обратно. Прикажи твоим слугам принести ее сюда.

Будда сделал повелительный знак, но лама у трона не двинулся с места. Он пробормотал сквозь зубы несколько угрюмых фраз. Сердитый ропот пробежал среди столпившихся внизу. Будда капризно откинулся на резную спинку.

— Мой старший жрец снова говорит, что такой бумаги нет в нашем храме! Он говорит, что вы подосланы ложным Буддой из Лхасы, и ваше намерение — убить меня. Не прав ли он? Отдайте ваше оружие и тогда снова повторите свою просьбу.

Вооруженные револьверами молчали. Их беспокойство разрасталось. Подтверждалось подозрение, что выдающий себя за божество — только игрушка в руках эксплуатирующих его жрецов. Они, настоящие хозяева монастыря, конечно, не выдадут документа. А Львов и Ци-Мо не возвращаются. Не разверзлась ли западня в хмурых переходах древнего храма?

Они собирались с мыслями, чтобы найти хоть какой-нибудь исход. Пронзительный крик сзади заставил всех обернуться ко входу в зал.

Там стоял молодой жрец с поднятой вверх дрожащей рукой. Беспорядочно и пронзительно он выкрикивал отдельные фразы:

— Сокровищница открыта — в ней труп чужого… Брат-привратник убит… Убийца бежал через главные ворота… Он захватил с собой лошадей чужеземцев.

Это было то, что уже давно предчувствовали покинутые. Их новый белолицый товарищ оказался предателем! Забыв осторожность, Синг бросился к двери. Но мгновенная боль в затылке заставила его упасть на колени.

Нанесшая удар жертвенная чаша, брошенная высоким ламой, звеня, откатилась в сторону. Как сквозь сон, Синг видел толпу борющихся людей, окутанных револьверным дымом. Видел женскую фигуру, быстро пробиравшуюся вдоль стены и скрывшуюся за занавесом выхода. Слышал раскаты выстрелов и яростные крики лам. А когда сознание прояснилось, почувствовал себя стоящим перед самым троном. Четверо лам крепко сжимали его избитые руки и плечи. Его сообщники — Шанг и Ю-Ао-Цян — находились в таком же положении. Он понял: воспользовавшись мгновенным замешательством, жрецы бросились на чужестранцев и ценой нескольких жизней захватили их в плен.