У коричневой собаки доброе выражение морды, заискивающий взгляд и очень выразительный лоб, который прорезают глубокие складки и морщины, когда, она пугается, или нервничает, или мучительно раздумывает, нужно ли ей делать и то и другое одновременно. Некупированные уши свисают вниз, но одно загнуто не так, как другое, и свисает ниже, благодаря чему кажется, что собака постоянно озабочена поиском ответа на какой-то вопрос.

Чтобы не было так жарко, в больших кадках стоит вода, порой немного грязная, но пригодная для питья. Раз в день приходит, человек, чтобы, наполнить миски едой. Обычно раз в день. Иногда, впрочем, проходит два-три дня, прежде чем шум его внедорожника нарушит монотонное течение дня. Когда он выходит из машины и направляется к поляне, собаки рвутся с цепей, лают и машут хвостами, как будто рады видеть его. Однако стоит ему подойти поближе, они поджимают хвосты и стараются держаться подальше. Лишь когда он удаляется, собаки бросаются к своим мискам с едой.

Собакам видно только то, что происходит на поляне, но они не одиноки. За деревьями лежит другая поляна, где живут на цепях еще около пятнадцати собак, а на опушке леса оборудованы клетки для собак, отдельно стоящие загоны и четыре сарая. Все строения не большие и выкрашены в черный цвет, включая окна. Одну из построек, высотой с двухэтажный дом, владельцы и работающие здесь зовут «черной дырой».

Легкий ветерок играет в ветвях деревьев — сосен, кленов, болотных дубов. Щебет птиц смешивается со стрекотом цикад и протяжным «плачем» горлицы. Летняя жара притягивает влагу Атлантического океана, лежащего в тридцати милях отсюда, делая воздух влажно-тяжелым.

Возле каждой оси с цепью стоит собачья будка. Эти грубо сколоченные фанерные домики можно грызть или скрести, чтобы скоротать время. Летом в них можно спрятаться от палящего солнца, но не от жары, а зимой от ветра, но не от холода, когда температура опускается до тридцати градусов.

Свернувшись клубком в своих маленьких домиках, собаки смотрят, слушают и нюхают воздух. Они учатся, наблюдая — инструкторы иногда позволяют молодым псам наблюдать за тем, как ведут себя взрослые собаки, и таким образом учиться. Собачий нос в миллион раз чувствительнее человечьего. Собаки слышат звуки в гораздо более широком волновом, диапазоне, чем люди, и на расстоянии в четыре раза больше. Люди, работающие с собаками-спасателями, утверждают, что собака слышит стук сердца на расстоянии до пяти футов и, таким образом, чувствует настроение и состояние человека, с которым контактирует.

Будучи стайными животными, собаки внимательны к поведению тех, кто их окружает. Пес знает, о чем думает и что замышляет его соплеменник, наблюдая за его поведением. Встреча двух собак сопровождается ритуальными движениями и жестами. Здесь все имеет значение — постав ушей, положение хвоста, головы, туловища. Все сразу «считывается»: отношение, чувства, намерения, превосходство или подчинение. И, конечно, угроза.

Собаки понимают, чего от них ждут. Когда рядом люди, собаки отлично знают, за что их ждет награда, а за что порицание. Нечто глубинное, вошедшее в их плоть, некий генетический импульс заставляет их делать приятное окружающим. Но иногда то, что хотят от них люди, противоречит их природным наклонностям, и тогда возникает цепная реакция волнения и неуверенности, начинаются колебания гормональной и нервной систем. В состоянии сильного испуга собака выделяет секрет, который другие собаки чувствуют на расстоянии.

То, что они видят, слышат и обоняют, также оказывает на собак влияние. Проводились эксперименты, в ходе которых двух млекопитающих помещали в клетки рядом, и одно животное подвергали воздействию электрического тока. Второе животное слышало его страдания, и у него возникали такие же процессы в мозгу и нервной системе, как и у животного, травмированного током. То есть травма, таким образом, наносилась не только животному, непосредственно испытывавшему боль.

Сидит на поляне маленькая коричневая собака с загнутым ухом. Никто из собак не знает, что происходит вокруг, но они чувствуют, что происходит что-то не то. Они уже видели то, чего не должны были видеть. Они слышали ужасные звуки и чуяли страх и боль, разливавшиеся в воздухе. Коричневая собака кладет голову на землю и выдыхает воздух. Складки кожи на лбу изображают, недоумение. Вечереет, жара спадает, но остальное совершенно непонятно.

Иногда приходят люди и забирают несколько собак с собой. Иногда собаки возвращаются назад, усталые и тяжело дышащие. Иногда собаки возвращаются испуганные и хромающие. Иногда они возвращаются с виду такие же, как раньше, но ведут себя совершенно по-другому. А иногда не возвращаются совсем, словно исчезнув навсегда. Словно угодив в черную дыру.

На Мунлайт-Роуд, 1915, попасть совсем, не просто. Ответвляющаяся от двухрядного сельского шоссе, которое вьется по пойменным землям, Мунлайт-роуд больше напоминает подъездной путь, чем улицу, — неровная асфальтовая змейка дороги ныряет в рощу старых деревьев. Дома вдоль улицы стоят на расстоянии друг от друга — старые автоприцепы, одноэтажные хижины и сельские коттеджи сбились в кучки по двое-трое, разделенные кукурузными полями, перелесками и пустырями.

Если ехать по Мунлайт-роуд на запад, то этот дом появляется перед глазами внезапно, отчетливо выделяясь белым силуэтом на фоне темной линии деревьев, растущих за ним. Он расположен близко к дороге, прямо напротив баптистской церкви Фергусон-Гров (пастор Дж. Д. Чарити), обшитого вагонкой здания без креста, стоящего на поляне. Белый кирпичный фасад ярко контрастирует с черной крышей. Остроконечный портик с колоннами и большое арочное окно выглядят несколько неожиданно. Внутри дома пять комнат, включая гостиную с камином и ванную.

Забор высотой в шесть футов окружает сад, заросший широколистной бермудской травой. За воротами в конце дорожки установлены камера и домофон. На гараже висят датчики движения. Клумбы прополоты, обрамлены подстриженным молодым кустарником. На заднем дворе стоит трейлер с лодкой. Виден надземный бассейн и полноценная баскетбольная площадка, расчерченная белыми линиями и оснащенная прозрачными щитами, которые можно поднимать и опускать.

Дом похож на полдюжины других домов, стоящих вдоль улицы, — еще один новоиспеченный домовладелец демонстрирует рост рынка недвижимости и уютное жилище для среднестатистической семьи. Однако его владения не ограничиваются бассейном и неприметным белым забором. Они простираются туда, где в лесу на цепях, привязанные к автомобильным осям, сидит несколько десятков собак, и туда, где среди деревьев стоят четыре сарая, покрашенные черной краской, а потому незаметные с дороги.

Еще будучи подростком, Майкл Бодди начал встречаться с девушкой, которая жила напротив их двора, в муниципальных домах Ньюпорт-Ньюса в штате Вирджиния. Ее звали Бренда, и в пятнадцать лет она родила их первого ребенка, Кристину. На следующий год появился на свет сын, названный в честь отца, а четыре года спустя родился второй сын, Маркус. К тому моменту, когда пара сочеталась законным браком, в ее активе было уже четверо детей. Младший ребенок, Кортни, получила фамилию отца, а старшие дети носили девичью фамилию матери — Вик.

Семейство обитало в трехкомнатной квартире муниципального дома в унылой восточной части Ньюпорт-Ньюса. Отслужив три года в армии, Майкл Бодди устроился в доки маляром и чистильщиком. Родственники присматривали за детьми, пока Бренда оканчивала среднюю школу, а затем устраивалась на работу, сначала в магазин «Кеймарт», а затем водителем школьного автобуса.

Хотя Бодди настаивал на том, что много занимался детьми, Майкл Вик утверждал, что отец вел себя скорее как дядюшка: как некий родственник мужского пола, оказывающий поддержку семье, но не живущий в ней постоянно. Вик также поведал о том, что его отец лечился от наркозависимости, а кредитная история Бодди зафиксировала штрафы за езду в нетрезвом виде и временное лишение водительских прав.