Я выдавила из себя улыбку.

«Если срок меньше девятнадцати недель, то процедура осуществляется за один день. Если больше, необходимо провести день в стационаре».

За один день!

«В большинстве случаев аборт — достаточно безопасная процедура».

Пальчики.

— Какой у тебя срок? — мягко спросил Дэниел.

Я задумалась, подсчитала.

— Я точно помню. Выходит, восемнадцать недель. Значит, вовремя. Поеду туда с утра и вернусь к вечеру. А маме скажу, что ездила в Манчестер за покупками.

Можно притвориться, что простыла и еще день-два отлежаться дома. Наверно, это все не так уж и страшно.

Но на лице у Дэниела было по-прежнему написано беспокойство.

— Наверно, так и есть. Только, ты знаешь, что они как-то странно считают срок?

— Как это? — Сердце у меня упало.

— Не знаю, отец что-то говорил… Вроде как срок считается не от даты… э-э-э… оплодотворения, — он опустил глаза, — а от последних месячных. Поэтому…

— Как это?

— Поэтому получается, что в первые две недели беременности ты на самом деле еще не была беременна. Вот.

— Нет, ты что-то напутал. Что за бред? В жизни о таком не слышала.

— Тогда забудь. Я, наверное, недопонял.

И тут меня осенило, что он, наверное, прав.

— Если считать так, как ты говоришь, то получается, что у меня уже двадцать недель! — Я закрыла лицо руками. Как все запутано.

Жирный повар опять вышел из-за стойки и начал орать на двух мальчишек, которые дышали на стекло и рисовали на нем члены.

— Если ваше хозяйство так выглядит, вам к врачу надо! — заорал он. — Я позвоню директору вашей школы. Эй, в какой школе вы учитесь, когда не прогуливаете занятия?

— Бежим, а то и правда настучит! — заорал один из мальчишек, и они бросились к выходу, случайно толкнув столик, подвернувшийся на пути. Описав широкую дугу, на пол плюхнулась бутылка с кетчупом. Я глядела, как медленно вытекает красная густая масса. Завораживает.

Может, я иногда и делаю глупости, но не совсем же я тупая. Не случайно же установлен предел в девятнадцать недель. Значит, потом делать аборт более рискованно.

Помню, как у меня резался зуб мудрости. Меня все время рвало и щеки раздуло, как у хомяка. До сих пор съеживаюсь при одном воспоминании.

Интересно, они под общим наркозом делают аборт? Лучше, конечно, если делают и ты всего этого не видишь. А что, если нет? Что, если это очень-очень больно? И я увижу зародыша, которого из меня вытащат, и до конца жизни это зрелище будет меня преследовать?

— Ты не знаешь, что они конкретно делают? — мужественно спросила я.

— Нет. Там про это ничего не было. Только то, что я распечатал.

Врет или нет? Я долго смотрела ему в глаза, но он не отводил взгляда. Вдруг меня охватила паника. Она подступила неожиданно, как тошнота, и застала меня врасплох. «Только не я! Не может быть, чтобы это все происходило со мной! Я не могу! Не выдержу! Должен же быть какой-то выход!»

Надо взять себя в руки. На курсах «Как справиться со злостью» маму научили дыхательным упражнениям. Она их всегда делает, когда мы ругаемся. Но она не знает, что я их тоже делаю. Вдох через нос — досчитать до пяти — выдох через рот. Я должна — вдох — перестать психовать — выдох — и посмотреть — вдох — правде в глаза — выдох. Нет никакого другого выхода. Вдох. Все было бы хорошо, если бы я не впала в такой ступор.

— Ты можешь сказать маме, — продолжал Дэниел, — что останешься у подруги…

— Хотя никогда раньше не оставалась.

— Слушай меня, Шарлотта, и все будет в порядке. Скажи ей, что это особенный случай — совершеннолетие или еще что-нибудь…

— Мне придется прогулять школу. Потребуют записку.

— Через неделю каникулы.

— А что, если она позвонит этой подруге?

— Возьми с собой сотовый.

— У меня нет сотового!

— Господи, ну возьми мой! — в отчаянии вскричал Дэниел. — Скажешь, что тебе его дала подруга, чтобы мама всегда могла тебе позвонить, даже если ты будешь поздно возвращаться. А домашний — придумай. Если будет пытаться звонить туда, скажешь потом, что, видимо, ошиблась в какой-то цифре.

В очередной раз я посмотрела на него с уважением.

— Ничего себе! Да ты здорово умеешь врать.

— Признак высокого IQ. Так что, решено? — спросил он, наклонив голову и подняв брови.

Я закрыла глаза и еще раз сделала глубокий вдох.

— Ты просто… Боже мой, не знаю даже, что сказать.

— Подумаешь. Я всего лишь снабдил тебя нужной информацией. — Он допил свой капуччино и откинулся на спинку стула.

— Ну тогда… кажется, проблема решена.

Медленно успокаиваясь, я стала перечитывать листочки. Кажется, все может кончиться удачно.

Невоспитанные мальчишки стояли снаружи перед кафе и тщательно выводили на запотевшем стекле: «ЖИРНАЯ СКОТИНА».

И тут я заметила то, что в первый раз проглядела.

«Чтобы узнать расценки, вернитесь на главную страницу».

— Стоп. Дэниел, это что, частная клиника?

Кивнул.

— Тогда я не могу себе это позволить. Сколько это стоит?

— Фунтов пятьсот-шестьсот.

Соломинка выпала у меня из пальцев.

— Шутишь?

— Да это не проблема…

— Извини, но для меня это очень даже проблема!

— Да послушай ты меня! Я хотел сказать, что дедушка оставил мне пару-тройку тысяч, лежат в банке никому не нужные…

— С ума сошел? Нет. Я не возьму у тебя денег. Ни за что. Серьезно говорю.

Он протянул мне руку, но я ему не ответила.

— Шарлотта, другого выхода нет. Если хочешь, ты можешь вернуть их мне, когда возьмешь студенческий заем или еще когда-нибудь.

— А что государственные больницы?

— Можешь сама проверить и убедиться, что бесполезно. Но, честно говоря, ты немного поздно спохватилась.

Мне хотелось, чтобы кто-то все за меня решил. Я так устала.

— Тогда запишешь меня?

— Позвоню им, как только приду домой.

В конце концов, правильно он говорит: другого выхода нет.

Сейчас я расскажу, как рухнул мой мир.

Я отправилась на поиски кружек. Открыв шкафчик на кухне, я увидела, что там стоят только бабусина фарфоровая чашка с розочками и подставка под яйцо с изображенной на ней Блэкпульской башней. Феноменально, если учесть, что у нас в доме двадцать кружек.

Я знала, где их искать, поэтому взлетела по лестнице и постучала к Шарлотте. Никакого ответа. Я уже несколько недель ее толком не видела. Она хватала бутерброд или йогурт и исчезала у себя в комнате. Она говорила, что готовится к экзаменам, но я подумала, что она переживает из-за того мальчика, и решила оставить ее в покое.

Постояла, прислушалась — тишина. Не слышала, чтобы она выходила, но, видимо, ее все-таки нет в комнате. (Замечу сразу, что я обычно не врывалась к ней. Хотя бы потому, что боялась увидеть то, чего мне не хочется видеть, — как оказалось, не зря. Ну почему я все время права?)

Я медленно открыла дверь, вдохнула спертый воздух, типичный для комнаты, где живет подросток, и осмотрелась. Всюду кружки — грязные, естественно. Свитер валяется на полу. А Шарлотта, Шарлотта сидит на кровати, прислонившись к спинке. В ушах наушники от плеера, на коленях — книжка.

На коленях?

Под тонкой футболкой ясно прорисовывался живот. Книжка лежала на нем, как на подушке, которую подкладывают старикам, чтоб им было удобнее есть. Она подняла голову, уставилась на меня. Выражение глаз у нее было такое же, как у меня восемнадцать лет назад.

Боковым зрением я заметила какое-то движение и чуть не подпрыгнула от испуга. Я была уверена, что заперла дверь, но вот она стоит — вылитый Носферату с химзавивкой! — и пальцем указывает на мой живот. Божемойбожемойбожемой! Сбылся самый страшный сон моей жизни! Паника охватила меня и… через пять секунд отхлынула. На ее место пришло что-то другое. Что-то новое.

Музыка затихла, и у меня в голове послышался голос. Он говорил: «Не дергайся. Самое страшное, что могло случиться, уже случилось. Что она тебе сделает? Разве что накричит. Но ты к этому давно привыкла. Это тебе как с гуся вода. Не забывай: вы теперь равны — по крайней мере в данной ситуации. Поговорите как женщина с женщиной. Она не может обвинить тебя ни в чем, в чем бы сама не была виновата. Успокойся и говори первое, что придет тебе в голову».