Он протянул мне сложенный листок бумаги, расчерченный на квадраты сантиметр на сантиметр, с двумя нарисованными карандашом фигурками. Одна из них, кажется, лежала в луже крови.

— Это был негодяй, — пояснил Дейл. — А этот — Страж Могил: он должен спасти мир.

Он раскинул руки и замахал ими, как крыльями.

— Летать, наверное, здорово, вот бы научиться, — сказала я и развернула открытку: «Лучшей учитильнице. Всиво самово-самово!»

Несмотря на то что в наше время нельзя прикасаться к ученикам, я его обняла. Под мягкими лучами солнца мир, кажется, постепенно выныривал из мрака безумия.

— Ты поднял мне настроение, — сказала я. Он сделал шаг назад. — Нет, в самом деле. Ты сам не понимаешь, как ты мне помог. Ты дал мне силы идти вперед навстречу новым неприятностям. Ты показал мне лучик света в мрачном туннеле жизни. Дейл, ты супермен в своей собственной галактике.

— Да ладно вам, мисс.

Я подождала неделю и еще раз сделала тест.

Опять две полосы. Все. Я перебрала свой гардероб.

Теперь я могу носить только свободные свитера, длинные юбки и легинсы. Если раздеться и посмотреть в зеркало, не остается никаких сомнений. Все тело начало меняться. Оно больше мне не принадлежало.

Теперь оно принадлежит тому существу внутри меня.

В школе я старалась не попадаться на глаза Дэниелу, так же как и всем остальным. Большую часть времени я проводила в библиотеке, сидя над раскрытой книгой и глядя в окно. Как я могу болтать о мальчиках, похудении и чужих ссорах?

И даже с умниками я не смогу побеседовать о Тони Блэре и его «Новой Британии», потому что от одного слова «лейбористы» мне становится плохо[18]. Их проблемы меня не занимали. Казалось, меня отделяет от окружающих толстое стекло. Еще в парке я поняла, что с этого момента ничто не будет таким, как раньше, но только через несколько дней я осознала, до какой степени. Нет, дальше своей беременности я даже не заглядывала. Но и тут хватало трудностей. Самая главная задача — сделать все возможное, чтобы этого не было видно. Кроме того, надо морально подготовиться к шумихе, которая начнется, когда все узнают, включая мою мать, у которой, наверное, будет нервный срыв. Где-то вдали маячили роды. Известно, что рожать больно, а я плохо переношу боль. Но что потом? Естественно, появится ребенок, но это уже у меня в голове не укладывалось. Я и ребенок!

Это в том случае, если я не решусь сделать аборт. Но, как справедливо заметил Дэниел (чтоб его!), если я хочу избавиться от ребенка, то надо пошевеливаться. А ведь я толком и не знаю, как именно делают аборт. Одна девочка мне как-то сказала, что зародыш «высасывают». Если подумать, звучит это не так уж страшно, но даже я, эдакая дурында, могу сообразить, что кратким визитом в больницу дело не обойдется.

Больше всего меня беспокоили пальчики на ногах. В десятом классе нам показывали учебный фильм про беременность. Там был зародыш, покачивающийся в матке. Он сосал большой палец, пинался тощими ножками с крошечными пальчиками. Потом голос за кадром проговорил: «Попробуйте угадать, сколько этому ребенку?» Учительница нажала на паузу, мы стали высказывать свои догадки. Большинство сошлось на том, что ему месяцев пять. Она снова включила фильм, и оказалось, ему четырнадцать недель. «Видите, как уже бьется сердце, — продолжал голос. — Сердцебиение начинает прослушиваться на шестой неделе развития». Просто чудо. Просто кошмар.

Так что же сделала бы на моем месте взрослая и умная женщина? Она бы взвесила все варианты: загубленная жизнь или… опять же загубленная жизнь — и приняла бы решение. Она бы сообщила своей матери, сходила к врачу, нашла бы хорошую акушерку. Она бы не стала прятать голову в песок. Она бы стала действовать.

Но я впала в ступор. Потому что все еще не могла в это поверить. У меня в голове не укладывалось, что все это происходит со мной. Я спрягала мысль о беременности в самый дальний ящичек у себя в мозгу. Как-нибудь все само разрешится. Непременно.

Обходя играющих детей, он пересек асфальтированный двор и подошел ко мне.

— Возьмите, — сказал он. — Без сахара.

Я взяла кружку, от которой шел ароматный пар.

Я смотрела в землю. Он разглядывал облака.

— Не переживайте из-за того, что случилось в воскресенье. С кем не бывает. Я как-то съел сосиску, видимо подпорченную, и было страшное отравление. — Он кивнул на мои голые руки. Пальто висело в учительской. — Не простудитесь?

И он отошел. На него тут же налетел малыш из первого класса, вцепился в его штанину и стал что-то объяснять, показывая на футбольное поле. Мистер Фэрброзер наклонился, чтобы лучше его слышать, — просто кадр из «До свиданья, мистер Чипе»[19], с той только разницей, что директор был больше похож на Сида Литтла, чем на Роберта Доната.

Дождавшись, пока они разберутся, я пошла назад в школу.

Мы с Дэниелом разговаривали в моей комнате. То есть на самом деле его там не было, но я представила, что он здесь, чтобы разумно с кем-то все обсудить.

— Знаю, что ты хочешь увидеться с Полом. Я только спрашиваю: думала ли ты почему? — Дэниел пристроился на пуфике, упершись подбородком в колени. Я сидела за столом, рисовала квадраты и облачка на форзаце «Чувства и чувствительности»[20].

— Он имеет право знать, — мрачно ответила я. Желание увидеть Пола мучило меня, как зубная боль. Мне даже на месте не сиделось. Никак не могла успокоиться. Сегодня — воскресенье, и от этого только хуже. Почему-то по воскресеньям всегда одолевает какое-то беспокойство, даже в дни ярмарки, даже тогда, когда магазины работают допоздна. Мама ушла в строительный магазин за полистиролом, бабушка внизу играла в домино с Айви. Я ходила из угла в угол до тех пор, пока не начала валиться с ног. Я совсем вымоталась из-за того, что никак не могла ни на что решиться. Мне казалось, я сойду с ума. Именно поэтому я и вызвала дух Дэниела.

— Рано или поздно он все равно узнает. Скоро все станет заметно. Если, конечно, ты не…

— Ага, верно. — Я начала сердиться. — И без тебя знаю.

— И что он, по-твоему, на это скажет?

Я не была готова ответить на такой вопрос, даже заданный себе самой. Попробуем по-другому.

— В идеальном мире, — воображаемый Дэниел поправил очки, — что бы он сказал?

Вот так-то лучше.

— Он бы полностью меня поддержал — это во-первых. Он бы сказал: «Чарли, я всегда буду рядом. Делай так, как тебе хочется».

— И чего же тебе хочется?

— Мне хочется… Больше всего мне хочется, чтобы я не была беременна! Это во-первых! — Я почти кричала.

Дэниел глубоко вздохнул:

— Хватит, Чарли. Пора серьезно подумать. Ты хочешь сделать аборт?

— Я… — Краем глаза я вдруг заметила, что ручка поворачивается и дверь медленно открывается. Сердце у меня ушло в пятки. В комнату вошла бабушка.

— Айви печет кексы. Ты будешь?

— Фу… бабушка! Слава богу, что это ты. Я уж думала — мама.

Бабуся бессмысленно улыбалась.

— Кексы, — повторила она.

— Нет, спасибо. Попозже. Я не хочу есть.

— Странно. Не хочешь есть? А я так проголодалась, что могу съесть даже лягушку с маслом. — Она захихикала и вышла, прикрыв за собой дверь. Я прислушалась: щелчок — дверь закрылась плотно — можно возвращаться к разговору с Дэниелом.

— Так ты хочешь сделать аборт?

— Посмотрим, что он скажет. Если бы он пошел в больницу вместе со мной, если бы он вел себя как положено, проводил домой, выслушал меня, если бы он ни разу больше не упомянул Джанет Пайпер и Крисси…

— Если бы да кабы…

— Ха! — Я дематериализовала его и принялась усердно рисовать взрывающиеся бомбы и длинные молнии.

Неожиданно — я их специально не вызывала — появились Джулия и Аня. Уселись на кровать.