Я услышала, как по дому разнесся звук звонка, но открывать никто не торопился. Довольно долго подождав, я — с некоторым облегчением — решила, что дома никого нет, и уже собралась уходить, как дверь открылась.

— Извини, крошка, я был в туалете.

Мистер Бентам стоял босиком и голый по пояс.

Ему самому, так же как и мне, стало неловко. Я старалась не смотреть на его твердые розовые соски и спускающуюся в штаны полоску курчавых волос. Лицо у него лоснилось, надо лбом залысины. Видно, что когда-то он, как и Пол, был симпатичным, но с возрастом красота как-то вылиняла. Мне тут же вспомнился мой отец: примерно такого же возраста — под сорок, — но подтянутый, черты лица четкие, никаких залысин, а с недавнего времени еще и усы отпустил. Терпеть не могу, когда пожилые люди перестают за собой следить.

Мистер Бентам с минуту меня разглядывал, потом сказал:

— Его нет. Кажется, в Болтон поехал. Вернется к обеду. Передать ему, что ты заходила?

— Да. — Сердце у меня упало. Придется снова пройти через все эти мучения. — То есть нет, не надо. Лучше, можно я оставлю ему записку? Я быстро, — с вежливой улыбкой попросила я.

— Конечно, крошка. Проходи. — Вслед за ним я прошла по коридору на кухню. — Чаю хочешь? Только что налил.

На кухне был полный беспорядок. На столе мне удалось разглядеть блюдечко с заветренным маслом, бутылку соевого соуса с открытой крышкой, всю в коричневых подтеках, и пакет с нарезанным хлебом. На раковину можно было и не смотреть: и так ясно, в каком она состоянии. Даже если там нет горы грязной посуды, представляю, какой толстенный жирный налет на ней самой. У моей матери, конечно, есть свои недостатки, но, слава богу, за чистотой она более или менее следит. Трое мужчин под одной крышей — это, видимо, еще хуже, чем три женщины.

— Нет, спасибо.

Мистер Бентам перехватил мой взгляд.

— Я работаю посменно, — пояснил он. — А! Тебе же нужна бумага!

Мы прошли назад в коридор к столику с телефоном. На обоях над ним был светлый прямоугольник, вверху торчал гвоздик. «Тут висела их свадебная фотография», — сообщил мне Пол, когда я первый раз пришла к нему домой. «На ее место можно было повесить что-нибудь другое», — заметила я. Пол только пожал плечами.

— Скажешь, когда закончишь, ладно? А он в магазин пошел. За каким-то фильмом, кажется. — Мистер Бентам покачал головой. — Он со мной не очень-то делится. Так что я в его делах плохо понимаю. Что поделаешь, мальчишки… — Он почесал шею и уставился в пол.

— Спасибо. — Я взяла блокнот и ручку. — Я мигом.

Мистер Бентам побрел в гостиную. Вскоре оттуда донесся шум телевизора. Он смотрел «Трибуну»[12].

На создание этого шедевра литературы у меня ушло целых десять минут. Чем дольше я стояла, тем больше мне казалось, что вот-вот из гостиной вылезет мистер Бентам проверить, чем это я так долго занимаюсь: не роюсь ли в его кошельке? И что, если вдруг придет Пол и застанет меня врасплох? Я чуть не до потолка подпрыгнула, когда в щель для писем неожиданно пролез конверт из Королевского института слепых. Мне вспомнилось, как Пол орал: «Лови!» — и я снова сбилась с мысли. Наконец записка была готова.

— Оставить в коридоре? — прокричала я в гостиную.

В коридор вышел мистер Бентам.

— Нет, давай мне. Мы все записки прикрепляем на доску в кухне. Вот сюда.

— А… Понятно.

Я сначала удивилась, что у них есть специальная доска для записок, но когда увидела ее клетчатую сатиновую рамочку, то стало ясно: это всего лишь одна из тех вещей, которые миссис Бентам не забрала при разводе. Записку он пришпилил кнопкой между меню из дешевого ресторанчика и — о господи! — другой запиской, тоже адресованной Полу и написанной совершенно детским почерком: «Позвони Крисси насчет вечера субботы!»

Может быть, Крисси — это мальчик. А может, девочка, но просто знакомая. Рано впадать в панику.

Мне не терпелось поскорее добраться до дома и перечитать письмо повнимательнее, потому что я все еще не решила, что делать. Но если отправляешься с бабусей по магазинам, приходится смириться с тем, что она не успокоится, пока не поговорит с каждым встречным. Поход домой из мясного магазина занимает у нас с ней сорок пять минут вместо положенных десяти, и все это время в уголке полиэтиленового пакета собирается кровь с отбивных. У почты встретили Крошку Джима в кепке и шарфе. Поговорили об операции, которую перенесла Рини Мэтер. («Когда ее выносили санитары, она была вся белая — вот как этот конверт. Сам видел, честное слово!») Затем он рассказал нам обо всех своих болячках. (С чего он решил, что мне интересно знать про его простатит? Зато бабуся слушала с большим любопытством.)

Потом у библиотеки мы застряли с Мусорщиком — местным нищим, получившим это прозвище оттого, что все время роется на городской свалке. Он крутился на месте, выманивал у прохожих мелочь и постоянно сплевывал.

— Как жизнь? — спросила бабуся самым радостным тоном.

Я никогда не могла разобрать, что говорит Мусорщик, поэтому оставила их беседовать, а сама пошла проверить, не появился ли новый роман Мэри Уэсли. Не появился. Когда я вернулась, Мусорщик с громким лаем ползал на карачках, а бабуся покатывалась со смеху. Черт знает что все это должно было значить. Я не стала спрашивать и поспешно оттащила от него бабку.

— Такой юморист, — сказала бабуся, промокая глаза платочком.

— Юморист, ага! Старый мерзкий извращенец, — пробормотала я, но она как раз решила высморкаться и меня не услышала.

Мы уже вышли на финишную прямую, но тут нам попался мистер Роуланд — новый викарий. Не знаю почему, но при встрече со священниками мне всегда становится стыдно, а потом становится стыдно за то, что мне стало стыдно. Да, знаю: я не хожу в церковь, но, с другой стороны, я и особо не грешу. Ну, по крайней мере, не то чтобы мои грехи были заметны на фоне мирового зла.

— Как приятно вас видеть! — закричал он через дорогу таким тоном, будто и в самом деле обрадовался. Бабуся расплылась в улыбке, а священник подбежал к нам и принялся расписывать, как трудно привыкать к службе в новом месте. Потом рассказал о больной коленке миссис Роуланд. Еще в молодости, во время игры в хоккей, она расшибла колено, но потом вроде все прошло. А недавно полезла на стремянку снять паутину с потолка и упала. Вот теперь все время болит. Бабуся качала головой, ахала, а я прислонилась к стене и тупо уставилась в пространство. Фонарные столбы были украшены кашпо с цветами. Долго они тут не провисят.

В конце концов священник вспомнил, что ему пора бежать, и убежал. Откуда у него столько энергии? От Бога, наверное. Бабуся с умилением посмотрела ему вслед.

— Вот ведь хороший человек. Не то что мистер Шэнкланд! То с гитарой, то с бубном! Черт знает что. Неудивительно, что он долго не продержался. Выдумал же хлопать в церкви! Кажется, он потом уехал куда-то за границу?

— В Суррей. Мама, мистер Шэнкланд уехал, чтобы основать харизматическую группу в Фарнеме. Ты сама мне об этом говорила.

— Никогда я такого не говорила. Ты уверена, что он отправился в Суррей? Кто же тогда уехал в Японию?

— Откуда я знаю? — Я втащила ее на ступеньку перед входом, потом завела в дом и закрыла дверь. У меня было такое чувство, будто я только что пробежала марафонскую дистанцию. — Я поставлю чайник. Давай сюда пальто.

Я вытащила письмо из ящика стола и понесла его на кухню — перечитать, пока закипает чайник.