— Кто там? — привычно прокричал караульный почти нечеловеческим голосом. Однако видно было, что он удивлен появлением подводы, проехавшей к тому времени уже два пояса внешних заграждений.

Возчик медленно протянул караульному бумагу, на которую тот едва взглянул, и тотчас же возвратил назад. Затем караульный спросил:

— Сколько вас там?

— Ты что, читать не умеешь? Пятьдесят! — ответил возчик небрежно.

Караульный, закутанный в колоссальный тулуп с огромным воротником, — казалось, у него на шее лежит целый баран, — стал отпирать массивные железные ворота. В их прутья была вделана гигантская литая надпись: «Труд приносит свободу».

Миллиону жертв лагерный труд принес свободу вечного упокоения.

В тот момент воздушного налета не было и под аркой горела сильная лампочка, так что было светло как днем. Сидевший на козлах возчик тоже был закутан в огромный тулуп. На голове у него красовалась громадная меховая шапка, какие носят по ту сторону Одера. По его внешности нельзя было сказать, военный он или штатский. В кузове поднялось несколько фигур, закутанных в темные лохмотья, из которых выглядывали бледные, небритые лица. Фигуры эти были подобны призракам. Более чем двадцатипятиградусный мороз вгрызался в январскую ночь, терзая ее своими мертвящими челюстями.

Когда подвода стала въезжать под арку ворот, караульный вскочил на козлы и схватился за край кузова. Огромный тулуп не помешал его прыжку. Караульному было приказано считать всех, кто едет в лагерь или из лагеря. Свет лампочки падал прямо в кузов. Караульный заглянул в него, и тут произошло что-то странное: он стремительно спрыгнул вниз на землю, будто получив смертельный удар в самое сердце. С его лица сбежала последняя краска, лишь пара пустых, испуганных глаз уставилась на возницу. Затем послышался краткий, приглушенный вскрик:

— Но что же это?..

— Пятьдесят человек… — ответил возница и погнал лошадей дальше. Голос его был почти злобным, и если бы караульный мог видеть его лицо, то заметил бы, как по нему разлилась загадочная усмешка. Проехав ворота, возница закричал караульному:

— Ну, куда тут?.. — Тот не ответил, махнув рукой налево, где помещались заключенные и где виднелось несколько чуть освещенных мрачных бараков. У крайнего из них подвода снова надолго остановилась. Казалось, что упряжка на всем пути только и делала что ждала. Лошади опустили головы и прижались друг к другу, возница на козлах ссутулился еще больше, а заостренные лица призраков, вытянувшиеся над краем кузова, еще более побледнели и удлиннились…

Лагерь был еще на ногах, так как сирена не давала сигнала ко сну. В некоторых бараках раздавали пищу, в других искали вшей. Голые люди длинной очередью стояли перед комиссиями по вшивости, осматривавшими постельное белье и одежду. В бараках, где старосты были получше, заключенные уже лежали на нарах, распластав на тесном ложе свое измученное тело.

В бараке, перед которым остановилась подвода, молодой староста блока стоял посреди своей маленькой комнатенки, сунув руки в карманы. Рядом с ним стояли еще двое старост из соседних бараков.

— Это скотство, просто скотство! Только что здесь был курьер. Нужно устроить на ночлег пятьдесят человек, пятьдесят больных, нам троим…

На первый взгляд, эти люди не казались больными, хотя на их лицах можно было заметить какой-то особый отблеск. Здесь помещались туберкулезные, и весь персонал, в том числе и старосты блоков, тоже был болен туберкулезом.

— Сколько у тебя свободных постелей? — обратился первый староста к соседу слева.

— Двадцать мест на нарах, а постелей нет, — отвечал тот.

— А у тебя? — спросил староста соседа справа.

— Ни одной, — послышался краткий ответ.

— У меня их восемь, — сказал первый из них. При этом он вытащил руки из карманов и запустил их в кудрявые волосы, которые последнее время он мог не брить, потому что был немец. Так его отличали от людей других национальностей, остриженных под «автостраду», то есть с выбритой наголо полосой посреди головы.

Взъерошив волосы, староста протянул руку к стоящему перед ним столу, налил из большой бутылки полный стакан и тотчас же опорожнил его. Он пил чистый спирт, который даже теперь ему удавалось «организовать». Вслед за ним наполнили стаканы его товарищи и выпили их до дна. Все трое оживились, но их неверные движения выдавали, что они уже сильно пьяны.

— Пятьдесят человек на двадцать мест! — возбужденно закричал первый. — Это скотство! Куда мы их денем?..

— Мне кажется, что подвода уже здесь, — медленно произнес другой и добавил: — Эту чертовщину я больше не стану пить. Есть что-нибудь получше?

— Пусть подождут, — решил первый староста и всей тяжестью опустился на стул так, что тот подозрительно заскрипел.

Эта компания выпивала уже по меньшей мере минут двадцать. Они знали, что скоро тоже отправятся туда, куда сейчас с их помощью уходит столько людей, — в крематорий. Время от времени барак потряхивало от далеких взрывов, и тогда они молча переглядывались. Фронт на востоке их больше не беспокоил.

Минут через двадцать один из них повторил, что повозка уже здесь. На этот раз первого старосту, который верховодил всеми, будто кто ужалил. Он вскочил на ноги и во весь голос крикнул:

— Роберт!

В комнату сразу же вошел худой высокий заключенный в полосатой, как шкура зебры, одежде. По его виду можно было определить, что это немец.

— Ну, что за свинство? Почему перед бараком при тридцатиградусном морозе уже полчаса стоит подвода с пятьюдесятью больными? Сейчас же перевести их в помещение. В каждый барак пойдет десять человек, а там посмотрим. Los, los![5]

— Но у меня нет места, — пробовал возразить второй староста.

— Los, los!.. — словно глухой кричал первый из них. Роберт тотчас же исчез из комнаты, и в следующее мгновение по всем трем баракам уже зазвучало: «Los, los, los». В ночь стремительно выбежало несколько полосатых больничных служителей, бросившихся к подводе, которая терпеливо стояла на дворе. Возчик, хорошо знавший свое дело, между тем укрыл коней двумя огромными попонами, доходившими животным до копыт. В это время вышли и старосты.

— Еще бы немножко подождали и больше не пришлось бы ждать, — сказал возница.

— Что? — заорал первый староста, самый из них пьяный.

Но возчик не обратил на него внимания, он продолжал спокойно сидеть на своем месте. И когда староста закричал: «Так, где здесь люди?» — он тоже ничего не ответил. Тогда другой, видевший, что через край кузова смотрят какие-то призраки, заревел:

— Вниз, сейчас же вниз! Los, los…

Старосты и санитары окружили повозку и ждали, когда приехавшие спрыгнут вниз, хотя до земли было более двух метров. Таков был в лагере обычай, которому следовали даже больные, стоявшие одной ногой в могиле. Но наверху никто не пошевелился, только возчик на козлах коротко и отчужденно засмеялся.

— Ну, как? Роберт, где твоя плеть? — пьяно закричал первый староста. Не дождавшись плети Роберта, он бросился к повозке, влез на козлы и, несмотря на опьянение, смог схватиться за край кузова. Ближняя лампочка отчетливо освещала внутреннюю часть подводы. Староста заглянул в кузов. Тогда с ним произошло то же самое, что и с караульным у ворот: он свалился на землю будто от удара по голове и, онемев, застыл с разинутым ртом. Лишь через некоторое время он испуганно произнес:

— Что же это?..

— Пятьдесят человек, которым вы должны дать ночлег, — спокойно ответил возчик и указал через плечо большим пальцем на кузов.

— Что там? — спросили оба старосты и тоже уставились на подводу. Конец замешательству положил какой-то полосатый санитар, который поднялся наверх, потом спрыгнул и немного погодя сказал:

— Здесь нужны ломы…

Первый староста вдруг моментально отрезвел, подошел к возчику и сказал:

— Что же вы делаете? Почему не везете их в крематорий?

Но возчик словно оглох.