Хотя ван Эйден не обсуждает явно особенностей восприятия в своих осознанных снах, можно сделать вывод, что оно было очень похоже на восприятие в реальной жизни. Анализ осознанных сновидений приводит ван Эйдена к следующим философским заключениям:

Когда мы видим определенные объекты — скажем, голубое небо — мы объясняем это явление чрезвычайно сложным процессом. Чтобы возникло голубое небо, требуются триллионы тончайших вибраций, идущих от солнца и встречающихся с таким замечательным и изящным инструментом, как наша сетчатка и зрительные нервы. И теперь, во время сна, то же самое явление повторяется в точности. Когда я вижу голубое небо в осознанном сновидении, я вижу его так же ясно, ярко и сознательно, как эту бумагу. В чем же разница? Значит, эти триллионы вибраций и замечательная конструкция сетчатки не нужны? Как же тогда создается этот образ?[142]

Эмоциональные особенности осознанных сновидений ван Эйдена описаны в следующем абзаце:

Осознанные сновидения также несут символический смысл… я никогда не замечал в них ничего сексуального или эротического. Их символизм принимает вид красивых ландшафтов, различных световых явлений, солнечного света, облаков и особенно темно-голубого неба. В типичном примере осознаваемого сна я плыву над широкими просторами, среди голубого солнечного неба и с чувством блаженства и благодарности, которое я способен выразить только проникновенными словами признательности и почтения. Иногда эти слова кажутся мне немного высокопарными, но я не могу не повторять их, потому что в сновидениях очень трудно контролировать эмоциональные импульсы. Иногда я определяю то, что вижу, как символ или предупреждение, утешение, одобрение. Появляется облако, или свет становится ярче. Диск солнца мне удалось увидеть только раз.[143]

Отдельно ван Эйден высказывается по поводу качества слухового восприятия в осознанном сновидении:

Ощущение голоса в осознанном сновидении наиболее непостижимо и после многих случаев продолжает удивлять меня. Я говорю так громко, как могу, и хотя прекрасно знаю, что мое физическое тело лежит в глубоком сне, с трудом могу поверить, что этот громкий голос не слышен в мире бодрствования. Тем не менее, хотя я пел, кричал и громко разговаривал в сотнях сновидений, моя жена никогда не слышала моего голоса, а в некоторых случаях могла подтвердить, что я спал совершенно спокойно.[144]

Русский философ Успенский на протяжении всей жизни интересовался измененными состояниями сознания. Вот что он говорит о причине, по которой желал освоить осознанное сновидение:

1) Я хотел собрать как можно больше материала для вынесения суждений о характере и происхождении снов; как это рекомендуется, я записывал сны сразу после пробуждения.

2) Я хотел проверить собственную, довольно фантастическую, идею, которая возникла у меня едва ли не в детские годы: возможно ли сохранять во сне сознание, т. е. знать, что я сплю, и мыслить сознательно, как это бывает в состоянии бодрствования.[145]

Успенский начал с наблюдения обычных, неосознанных сновидений. Он заметил, что изучение снов путем их записи и анализа вызывало перемены в их содержании. Поэтому он отказался от этих методов и обратился к попыткам сохранять сознание во сне, считая, что таким способом сможет наблюдать сновидения, не изменяя их.

Трудно понять, насколько ему или кому-либо другому удалось преуспеть в этом, ведь осознанные сновидения в определенных отношениях отличаются от обычных. Например, переживания в них больше похожи на переживания в мире бодрствования, в них больше связности. Но по отчетам сновидцев невозможно сказать, в какой степени эти различия вызваны особенностями самих переживаний, а в какой — большими трудностями в запоминании обычных снов.

Тем не менее, Успенский считал, что в состоянии осознанного сновидения он мог наблюдать в неизменном виде все типы обычных снов:

В «состоянии полусна» я мог видеть сны, которые видел обычно. Постепенно передо мной прошел весь репертуар моих снов, и я наблюдал их вполне сознательно, видел, как они создаются, переходят один в другой, мог понять их механизм.[146]

Стоит отметить, что Успенский отличается от других исследователей тем, что входил в осознанное сновидение с помощью удержания осознанности при переходе из бодрствующего состояния, а не с помощью какой-то подсказки по ходу сна. Тем не менее, в его описаниях нет принципиальных отличий от осознанных сновидений других людей, хотя последние редко считают свои осознанные сны в точности такими, как обычные. Поэтому результаты Успенского следовало бы сравнить с результатами другого сновидящего, также поставившего целью осознанно наблюдать обычные сны.

Успенский пришел к выводу, что как правило, сновидения возникают из физических ощущений или памяти о дневных переживаниях, часто идущих из детства. Он не приемлет психоаналитических методов интерпретации снов. Когда Успенский стал изучать сновидения, психоанализ еще не был известен; а когда он о нем узнал, то счел, что в нем «нет никакой ценности, ничего такого, что заставило бы меня изменить свои выводы хотя бы на йоту, хотя они, несомненно, противоречат выводам психоанализа».

Следующие интерпретации типичны для Успенского:

Когда мне случалось прижать коленом руку, и она немела, мне снилось, будто меня кусает за руку собака. Когда мне хотелось взять в руки или поднять что-нибудь, все падало из рук, потому что они были слабыми, как тряпки, и отказывались слушаться. Помню, однажды во сне нужно было разбить что-то молотком, но молоток оказался как бы резиновым: он отскакивал от предмета, по которому я бил, и мне не удавалось придать своим ударам необходимой силы. Это, конечно, было просто ощущением расслабления мускулов.[147]

К этой категории повторяющихся снов принадлежали также сны с полетами. Я довольно часто летал во сне, и эти сны мне очень нравились. В «состоянии полусна» я понял, что ощущение полета вызывается слабым головокружением, которое порой возникает во сне без всякой видимой причины, вероятно, просто в связи с горизонтальным положением тела. Никакого эротического элемента в снах с полетами не было.

Забавные сны, в которых человек видит себя раздетым или полуодетым на людной улице, также не требовали для своего объяснения особо сложных теорий. Они возникали как следствие ощущения полуоткрытого тела. Как я обнаружил в «состоянии полусна», такие сны возникали, главным образом, тогда, когда мне становилось холодно. Холод заставлял меня ощутить, что я раздет, и это ощущение проникало в сон.[148]

Некоторые повторяющиеся сны удавалось объяснить только в связи с другими. Таковы сны о лестницах, часто описываемые в литературе по психологии. Эти странные сны снятся многим. Вы поднимаетесь по огромной, мрачной лестнице, не имеющей конца, видите какие-то выходы, ведущие наружу, вспоминаете нужную вам дверь, тут же теряете ее, выходите на незнакомую площадку, к новым выходам, дверям и т. д. Это один из самых типичных повторяющихся снов; как правило, вы не встречаете во сне ни одного человека, а остаетесь в полном одиночестве среди всех этих широких пустых лестниц.

Как я понял в «состоянии полусна», эти сны представляют собой сочетание двух мотивов, или воспоминаний. Первый мотив порожден моторной памятью, памятью направления. Сны о лестницах ничуть не отличаются от снов о длинных коридорах, о бесконечных дворах, по которым вы проходите, об улицах, аллеях, садах, парках, полях, лесах; одним словом, все это сны о дорогах, о путях. Нам известно множество путей или дорог: в домах, городах, деревнях, горах; мы можем увидеть все эти дороги во сне, хотя часто видим не сами дороги, а, если можно так выразиться, общее ощущение от них. Каждый путь воспринимается по-особому: это восприятие создается тысячами деталей, отраженных и запечатленных в разных уголках памяти. Позднее такие восприятия воспроизводятся в снах, хотя для создания нужного ощущения во сне зачастую используется самый случайный материал образов. По этой причине дорога, которую вы видите во сне, может внешне не напоминать дорогу, которую вы знаете и помните в бодрственном состоянии; однако она произведет на вас то же самое впечатление, даст то же самое ощущение, что и дорога, которую вы знаете, которая вам известна.