В тот день дул сильный ветер, что несколько нарушило планы нашего командира — генерал-майора Гая Симондса — и в то же время обеспечило эффект неожиданности. Несмотря на неудачи, нам удалось максимально воспользоваться преимуществом внезапности, нападая на вражеские патрули и приводя противника в замешательство.

Те сутки явились для меня воплощением самых пугающих кошмаров. Отовсюду слышались крики, над головами свистели пули, лица товарищей покрывало брызгами крови. Это был ад на Земле, о существовании которого я не догадывался. Ни одна тренировка, пусть и приближенная к условиям боя, не готовила меня к такому. Я до сих пор не могу поверить в то, что остался жив. Каким образом мне удавалось нажимать на спусковой крючок, когда пальцы отчаянно дрожали и не слушались? Как в яростной какофонии из взрывов и воплей раненых друзей я умудрялся слышать хоть что-то? Вероятно, лишь страх потерять кого-то еще гнал меня вперед и постепенно глушил все человеческое. Приказ-выполнение-приказ — единственные принципы, коими я руководствовался.

Через неделю я оказался у ворот Сицилийской столицы — города Палермо. И то, что происходило внутри, будто выпало из памяти. Резня, настоящая кровавая бойня. Женщины, дети, старики…Никто не испытывал жалости к ним, и я в том числе, хоть они и не были моей целью.

То шестинедельное сражение целиком поглотило прежнего меня, оставив пустую внешнюю оболочку, бессердечного воина, борца чужих политических взглядов. Сильные мира сего отняли у меня все самое ценное, а взамен поручили считать: ранения товарищей, трупы врагов, гильзы и собственные скупые слезы по каждому из умерших друзей, падающие на дно фляжки со спиртом.

Первый десяток жертв снял с моих плеч груз вины за несправедливо прерванную жизнь Леверны, второй почтил память отца, казненного нацистами в лагере смерти Дахау, третий избавил меня от ответственностью перед матерью, которая учила при любых обстоятельствах быть рядом с семьей, защищать и оберегать покой близких. После сотни я перестал считать, потерял связь со всем человеческим, что когда-то теплилось в сердце.

Сейчас перед тобой сидит хладнокровный убийца, на руках которого кровь двухсот двадцати трех солдат фашисткой армии. Каждое имя незримыми символами выгравировано вот на этом кресте*! 'За исключительную храбрость, проявленную в боевой обстановке'. Душегуб, получивший одобрение дружественного государства! Герой, воевавший против своей же нации! Сын, брат и жених, не пошевеливший и пальцем ради спасения близких людей! Един в трех лицах.

Я не знаю, понимаешь, не знаю, как мне жить с этим дальше! Как избавиться от ночных кошмаров! Как заглушить громко воющую в груди боль и выдернуть оттуда ядовитое жало жестокости! Там, в горячке боя, я не задумывался над тем, что отнимаю у кого-то сына-отца-брата-мужа, я выполнял свой долг, прикрывал товарищей. Но имел ли я право выбирать, кому жить, а кому отправляться…Господи, Айрис, это невыносимо! Избавь меня от подобных разговоров, я больше не могу!'.

Я так и не поняла, кем же был Верджил, поэтому обратилась за помощью к всемогущему Интернету. Правда, особых успехов не достигла.

Бекас — маленькая и быстрая птица, охота на которую сложна тем, что траектория полета пернатой непредсказуема и выстрел должен производиться 'навскидку'.

________________________

*Крест 'За выдающиеся заслуги' — вторая по старшинству награда Армии США за храбрость. Бывали случаи, когда ее вручали не только американцам. Существует и ныне.

Вряд ли мистер Видрич был парашютистом, хотя я где-то читала о диверсионных небесных отрядах. Других значений у странного слова не нашлось, зато отыскалась целая сеть оружейных магазинов с таким названием.

Махнув рукой на уточнение путанных описаний мисс Волмонд, я вновь вернулась к обдумыванию прочитанного. Никаких намеков на имя своего убийцы владелица дневника, конечно же, не дала, но внутреннее чутье подсказывало, будто это один из ее темпераментных ухажеров. С личностью австрийца я более или менее разобралась, он показался мне достаточно скрытным человеком, волевым и много пережившим. Смерти дорогих людей, война, необходимость убивать якобы из благих побуждений…Сложно представить, каково пришлось этому юноше на самом деле, да еще и девушка ему попалась, прямо скажем, не лучшая. Вместо того чтобы попытаться поддержать несчастного парня, подбодрить его ласковым словом, избавить от страданий, она крутит хвостом направо и налево. Или я придираюсь?

Ладно, возьмемся за психологический портрет таинственного мистера д`Авалоса. Шутник и балагур, как весьма лестно охарактеризовала его ветреная немка. Богатый помещик, отличающийся наглостью и природным хамством. Приехал в эти края по приглашению самого Мердока Волмонда и поселился в доме гостеприимного хозяина (насколько я поняла, его комнатой была теперешняя родительская спальня). Что вышло из дурацкой затеи в итоге? Понятия не имею, повествование обрывается на описании званого ужина по случаю дня рождения отца Айрис.

'Дорогой мой друг!

Я весь вечер протанцевала с нашим гостем и должно быть окончательно потеряла голову, потому что забыла о нашей встрече с господином Видричем. Ума не приложу, как такое могло случиться! Очевидно, со мной приключился не изученный медициной любовный недуг, не иначе. Я так громко и заразительно хохотала на протяжении всего торжества, чего не происходило со мной со дня смерти дорогой мамы.

И мне по-прежнему не дает покоя наш план. В праве ли я так поступить с отцом? Простит ли он меня, когда узнает, какие демоны заполонили мою душу? Но разве не он всегда учил меня идти на зов сердца, позволить чувствам одержать верх над разумом? В глубине души я понимаю, что жизнь степенной замужней матроны полна своих прелестей, ибо нет никого счастливее женщины, посвятившей себя служению любви и заботе о супруге. И все же смириться не могу. Я сделала небольшой набросок прощального письма для папы и приведу здесь его отрывок:

'Отец! Понимаю, что должна слепо доверять вашей воле и принять сделанный вами выбор, однако сердцу, как вы знаете, не прикажешь. Я люблю другого мужчину и хочу провести вечность рядом с ним, пусть даже без вашего на то благословения. Мне претит мысль поддаться искушению и бежать из отчего дома, тревожит ваша судьба и слабое здоровье, но совладать с чувствами я, увы, не в силах. Простите меня великодушно в память о матери! Любящая вас Айрис''.

Жирная точка, поставленная в конце предложения, стала для меня своеобразным двигателем мозговой активности. Я так и не сумела разобраться в том, кого же выбрала бывшая хозяйка спальни. К концу тетради дочь Волмонда перестала прибегать к таким простым вещам, как пользование именами и отделывалась местоимениями, вроде 'он'.

Резкий телефонный звонок заставил меня вздрогнуть от неожиданности и в два прыжка преодолеть расстояние от кровати до письменного стола.

— Спасибо тебе, Господи! — чуть ли не плача от счастья, шепотом возвестила я, в течение одной секунды разглядывая загоревшиеся под набором цифр буквы, складывающееся в самое дорогое и любимое имя из всех возможных: 'Джей'. — Привет!

— Здравствуй, Астрид, — чинно провозгласил парень. — Прости, что не позвонил раньше, не было времени, а пятиминутный разговор меня бы вряд ли устроил. Как ты?

— Сейчас готова воспарить под потолок, а до этого сильно переживала, — как на духу призналась я, медленно оседая на пол с судорожно прижатым к уху мобильником. — И я так соскучилась, ты себе просто не представляешь!

— Отчего же? — мелодично засмеялся он. — Весь день только тем и занимаюсь, что представляю тебя. Но мои фантазии станут отдельной темой для бесед с глазу на глаз. Как настроение?

— На самом деле не очень. Я тут на досуге баловалась чтением дневника Айрис и тихо бесилась от злости. Невероятно, до каких низин готовы опуститься некоторые девушки! У нее был такой мужчина, как Верджил. Я горючими слезами обливалась, когда читала о его истории, а уж момент признания ей в любви, — негромко хлюпнув носом, я вдруг поняла, какие баснословные глупости несу и резко замолчала.