И дрогнул Минотавр, отведя в сторону темные, горящие ненавистью глаза. Удар моего тяжелого кулака обрушился на него, затем еще и еще раз. Минотавр зашатался под моим неудержимым натиском и рухнул на колени. Казалось, что поединок шел к своему удачному завершению. Но неожиданно Минотавр пришел в себя и обратился в бегство. Я невозмутимо направился следом, потому что никто лучше меня не знал секрета лабиринта. Я бесстрашно преследовал Минотавра, пока не оказался с ним в тупике.

В самом конце тупика из стены торчал светящийся обоюдоострый меч с крестообразной рукоятью. Чудище первым приблизилось к мечу и попыталось завладеть им. Оно со всей неистовой силой вцепилось в рукоять меча, но не смогло даже слегка пошевелить его. Обессилев, оно отступило и в страхе прижалось к стене. И тогда я подошел к освещенному мечу. Внимательно осмотрев крестообразную рукоять меча, я узнал его. Это был меч Кольвера, моего побратима, с которым я еще встречусь на этих страницах. Владеть этим мечом мог только Кольвер и я, его воплощение в настоящем. Осенив себя крестом, я произнес заветные слова: «Без нужды не подниму, без славы не сложу!» Не спуская глаз с Минотавра, я сильным рывком выдернул меч из каменного плена и несколько раз рассек со свистом воздух. Минотавр был обречен…

И вдруг Минотавр издал торжествующий грозный рев. Рогатая голова его начала медленно поворачиваться. И когда она совершила полный оборот, вместо бычьей головы передо мной предстало искаженное злой судорогой лицо господина Вельзенда. Это была бессмертная маска мага, которую он надел на голову Минотавра.

– Ты почти одолел Минотавра, – зловеще заговорила маска. – Но теперь ты не сможешь отсечь эту голову, потому что я бессмертен. – И вместе с этими словами направленный пучок яркого света низвергся на меня из Кристалла, которым все еще владел грозный волшебник. Минотавр исчез. Я остался один в кромешной тьме, лишенный завораживающей силы разума. И, значит, первый круг Ада был пройден. Теперь мне следовало начинать все с нуля. Но для того, чтобы выбраться из лабиринта, мне не нужна была спасительная нить Ариадны. Верочкина любовь заменила ее. Нас теперь было тоже двое. И Вельзенду приходилось бороться не только со мной, но и с чистой и светлой любовью Верочки Клюге, оберегавшей меня от неминуемой гибели.

Когда я пришел в себя, то все еще сидел за кульманом. В большом зале, где я работал, было душно. Пахло жасмином, свежим ватманом и бумажной пылью. Все время ломался карандаш. Я его точил, но он тут же ломался. Следовало взять себя в руки.

Швырнув огрызок карандаша в корзину для мусора, я пошел за новым карандашом, думая о Минотавре скептически. «Не так страшен черт, как его малюют», – сказал я себе.

Завхоз, коренастый и рыжий, с хитрым грубо сколоченным лицом на короткой шее, выдал мне твердый карандаш и скрылся за стеллажами. Бывший моряк напоминал боцмана с Летучего Голландца, потому что исчез, словно призрак, оставив в моих руках то, чем было невозможно работать, не свирепея от собственного бессилия. Но я уже взял себя в руки, потому что пришел к выводу, что в душе каждого живет свой маленький злобный Минотавр.

Какое счастье, что во мне жила душа ребенка! Она переродила и воскресила меня. Я спорю с ней, соглашаюсь, терплю. Пусть душа моя спит крепким сном бойца, обессилевшего после успешной атаки. Я готов оберегать этот сон, будучи уверенным, что за ним последует спор с самим собой и бесконечное решение задачи «Да – Нет». И пусть я низвергнут с олимпа, на котором мечтал провести диспут с самим царем Соломоном. Мне надо быть очень осторожным, чтобы не выдать себя. При этом я должен быть тверд, добр и весел – такая маскировка меня устраивала.

Итак, только что я прошел первый круг Ада. У меня ушло на него полтора года! На второй круг Ада я потрачу времени гораздо меньше, потому что знаю, что надо делать. Это во-первых… А во-вторых, меня очень боится Минотавр.

Я начал второй круг Ада. Моя душа вновь лишилась эмоций и стала вялой. Вместо внутреннего блестящего диалога и спора с самим собой меня охватило гробовое молчание. Поэтому как специалист я мало что стоил. Меня поддерживала на плаву необыкновенная выносливость и железная воля. Да, потери интеллекта были значительные, но и в этом обличье жить можно было. Я вновь был готов к борьбе. Верочке я не мог сказать ничего о своем тяжелом недуге. К счастью, на работе не заметили во мне никаких изменений в худшую сторону. Для меня было главным сохранить свое лицо. Лицо способного молодого специалиста. А так как я был замкнутым, малоразговорчивым и держался с самого своего появления в К.Б. газовых турбин независимо, то сумел сохранить добрые отношения в коллективе.

Я полюбил свою новую работу. В ней оказалось столько эмоциональных оттенков, что анализировать проточную часть компрессора было удивительной и в какой-то степени поэтической задачей. На любой, даже очень простенький вопрос можно было ответить самому себе с некоторым оттенком мудрости, утонченности, иронии или со злым сарказмом. Все зависело от моих эмоций. И если я об этом пишу, то значит, моя работа и преданная любовь Верочки Клюге вновь помогли мне подняться. Опять не было игры в поддавки, когда одна сторона заведомо сильнее. В такие минуты я до кончиков ногтей чувствовал, как велик и эмоционален был Моцарт, как бесподобен был Гете и как неподражаем был Ломоносов.

То, что я выпустил в срок обойму с направляющими аппаратами, принесло мне огромное удовлетворение и стало заметным явлением в коллективе. Нечеловеческая усталость не отпускала и давила невыносимым грузом на плечи. Но меня постоянно бросали в прорыв. Теперь, если где-то что-то не получалось, вызывали меня и просили помочь. От интересной работы я никогда не отказывался, считая, что только так я мог развить свои мозги, которые отказывались работать. И, несмотря на свой недуг, я с этим справлялся.

Мне была необходима медицинская консультация хорошего специалиста. И я знал, к кому обратиться. Я взял отгул и поехал в клинику неврозов имени Ивана Павлова, где работал знаменитый врач, Сергей Иванович Верендягин.

Доехав на трамвае до Финляндского вокзала, я спустился в метро и за полчала добрался до станции Василеостровская. Дальше я пошел пешком по пятнадцатой линии в сторону набережной, где, перейдя Большой проспект, и обнаружил эту клинику. Дорогу сюда я не забыл, хотя не был здесь много лет. Первым делом я обратился в справочное окошко за номерком к Верендягину.

– Верендягин не принимает, – вежливо ответила мне пожилая медсестра.

– А когда к нему можно попасть? – с надеждой спросил я.

– Молодой человек, подойдите ко мне, – терпеливо сказала медсестра. Я подошел к ней. Женщина пристально посмотрела на меня и добавила:

– Вы знаете, Верендягин здесь больше не работает.

– Но мне надо обязательно его увидеть! – настойчиво сказал я.

– Это не возможно. Он умер.

Ее слова так потрясли меня, что несколько мгновений я не мог вымолвить ни слова.

– Вы у него лечились? – с участием спросила женщина.

– Да, – лаконично ответил я.

– Хотите, я вам дам номерок к другому врачу?

– Нет, спасибо, – поблагодарил я ее и вышел на улицу.

Сергей Иванович Верендягин снял с меня отцовское проклятие. Я хорошо помнил, как пришел в клинику неврозов семь лет тому назад. Мне очень повезло в тот день. В коридоре я увидел длинную очередь пациентов, жаждущих попасть на прием. Тут дверь, за которой заседала приемная комиссия, распахнулась, и в коридор вышел невысокий мужчина в белом халате. Его русые волосы были зачесаны назад, открывая широкий благородный лоб. Внимательные глаза его смотрели на меня насквозь – ну не глаза, а черные буравчики.

– А вы зря стоите, молодой человек, – обратился он ко мне.

– Почему зря? – промолвил я, от смущения краснея.

– Вы только посмотрите, какая очередь, а место на сегодня всего одно, – пояснил врач.

– Вы зна-ете, м-мне очень нужно. – ни с того, ни с сего я начал заикаться от волнения.