Мой сосед по кровати, по-видимому, шума не слышал и продолжал преспокойно спать. Через некоторое время он повернулся на левый бок лицом ко мне, продолжая дышать глубоко и равномерно.

Меня едва не стошнило от приторного запаха лосьона, но успокоенный его крепким сном, я осмелел, неслышно повернул голову и посмотрел в ненавистное лицо.

Широко открытыми глазами Коротышка пристально смотрел на меня.

Вздрогнув, я сразу же опустил веки и притворился спящим. Теперь мне приходилось следить за ним сквозь ресницы — не слишком удобно, зато безопасно.

Вот он шевельнул рукой, и у меня от страха перехватило дыхание — вдруг ему пришло в голову что-нибудь со мной сделать! Но ничего особенного не произошло, вновь послышалось ровное дыхание, и даже показалось, что урод, наконец-то, закрыл глаза.

Ну нет, теперь я был осторожен, ибо точно знал, что он не спит и ловит каждое мое движение.

Как два зверя, мы стерегли друг друга.

Забыв о сне, я снова метался в кольце дневных проблем. Унылое хождение по кругу. Неужели нет выхода?

Чтобы отвлечься, я разрешил себе вспомнить прежнюю жизнь и тем самым открыл накрепко запертую дверь. Давние радости и обиды словно ждали где-то невдалеке, а теперь ринулись в голову и болью заполнили сердце.

Словно чужому, беспристрастному взгляду стали хорошо видны мои слабости и недостатки. Один за другим всплывали из памяти случаи, когда я оказывался посмешищем для других или игрушкой в чьих-то руках, все окольные пути, по которым соглашался идти, убогие удовольствия, которым предавался, позволяя им властвовать над собой. Сейчас я остро чувствовал свою ничтожность. Довольно, хватит!

Прекратить изнуряющее самобичевание помогли хранившиеся там же, в памяти, яркие впечатления и маленькие сексуальные радости — украшения прошлых лет. Стало тепло, зловещая безысходность как будто потеряла реальность. И уже перед рассветом мне удалось забытья коротким, спокойным сном.

Проснулся я от прикосновения какого-то твердого предмета к моему бедру и, как ужаленный, отскочил к стене. В слабом свете занимающегося утра Коротышка, по-прежнему, пристально наблюдал за мной, но лежал он довольно далеко, на самом краю кровати, и я успокоился, решив, что это мне приснилось.

Заснуть снова, конечно же, не удалось, и с появлением первых солнечных лучей пришлось встать. Он мигом вскочил, и мы вместе прошли в ванную, помочились, помылись. Коротышка достал из кожаного несессера бритвенные принадлежности и, чтобы скоротать время (выйти из ванной в одиночку все равно нельзя), мне тоже пришлось бриться. Стоя рядом, мы смотрели в одно, висящее на стене, зеркало. Когда я поднял к нему свои покрасневшие, тусклые глаза, из блестящей глубины меня встретил энергичный и твердый взгляд хорошо отдохнувшего человека. Бритва дрогнула, и на подбородке появилась крошечная ранка. Обычно я не переношу вида своей крови, как и мыслей о боли, но сегодня красная капля на коже оставила меня совершенно равнодушным. Коротышка засуетился, вынул из несессера маленький флакон туалетной воды, чтобы смазать порез, но я, поблагодарив, вяло отказался и подставил под кран всю голову.

Потом мы переоделись, причем я ограничился рубашкой и брюками, а он оделся полностью. Даже галстук не забыл повязать! Друг за другом в известной последовательности перешли в кухню.

Холодильник был почти пуст; в нем оказалось всего три яйца. Я залил их водой и поставил на огонь, потом заварил чай.

Поиски продовольственных запасов принесли кусок сыра, немного халвы и горстку маслин.

Наконец, мы сели за мой маленький стол, словно добрые друзья, друг против друга.

Я отдал ему два из трех сваренных яиц, и несправедливость дележа не вызвала у него никакого протеста. С отменным аппетитом коротышка проглотил оба яйца и принялся за чай с халвой.

Мне же кусок не лез в горло. Не чувствуя вкуса, я давился яйцом, потом встал и пошел к входной двери. За ней, как обычно, лежали оставленные разносчиком утренние газеты. Одну взял себе, другую отдал своему надзирателю.

Необходимо пояснить, что в последние месяцы у меня появилась привычка делать после завтрака четыре дела одновременно: пить чай, курить первую сигарету, читать утренние газеты и справлять большую нужду.

Сложилась эта привычка в период работы над «докторской» темой, когда я всячески старался сократить время от пробуждения до выхода из квартиры, чтобы провести с пользой сэкономленные минуты в какой-нибудь библиотеке. Правда, мне и раньше смутно казалось, что для чтения отечественной прессы более всего подходит именно это место. Так или иначе, привычка сформировалась и, как любая другая, много значила для душевного равновесия. Опыт показывал, что пренебрежение ею вело к бессмысленной суете и нарушению порядка во всех дневных делах. В это утро я не видел никаких причин для отказа от столь важного ритуала, тем более, что можно было хоть немного побыть одному и собраться с мыслями.

Сигареты и спички в кармане, газета под мышкой, стакан в руке. Коротышка, как пришитый, потащился следом. Пришлось поставить стакан на край раковины и подробно объяснить, что именно мне необходимо сделать за закрытой дверью.

Он глумливо ухмыльнулся:

— Вы не забыли, что я видел вашу голую задницу в менее достойной ситуации?

— Нет, не забыл. Однако это интимное дело люди совершают наедине с собой.

Коротышка высокопарно пропыхтел:

— Тот, кто ставит свои интересы выше общественных, теряет право на всякую личную жизнь.

Спорить бесполезно. Пришлось спустить штаны и сесть на пластмассовое сиденье прямо перед ним. Стараясь не замечать злых, пристальных глаз, я взял стакан, сделал два глотка, потом поставил его на пол рядом с ногой, достал сигарету и закурил. Развернул газету, просмотрел все заголовки. Ничего интересного. Привычной утренней гармонии не было, как не было удовольствия от чая и сигареты. Невозможно сосредоточиться на чтении под неотступным взглядом, но это не самое неприятное. Перестал работать кишечник, что, на мой взгляд, было гораздо хуже. В конце концов, я понял, что ничего не выйдет, встал с унитаза, натянул штаны и пошел в комнату, вяло переставляя ноги. Подавленный и злой, я сел за стол. Коротышка удобно устроился в кресле.

Итак, мне необходимо изловчиться и преподнести хотя бы часть собранного материала о Докторе таким образом, чтобы Комитет одобрил работу. Возможно ли это?

Я закурил новую сигарету и, чувствуя на себе тяжелый взгляд, начал перебирать карточки в коробке.

Может быть, стоит отказаться от описания некоторых сторон жизни «деятеля»? Или вообще ограничиться какой-то одной гранью его, безусловно, многогранной личности? Какой?

Жаль, что комитетчики не оценили оригинальный план, который мне самому показался весьма интересным. Теперь его придется отбросить и наспех склеить безопасное традиционное жизнеописание. Чем дольше я над этим думал, тем тоскливей становилось.

Сейчас, когда мне понятна тесная и однозначная связь личных качеств Доктора и, якобы, чудесных поворотов его биографии, попытки разорвать эту связь просто немыслимы. Разве можно всерьез говорить о богатстве, не указав источник и методы, использовавшиеся для его получения? Наивно опровергать закон, известный всем современным исследователям и выведенный еще Бальзаком: «За каждым большим состоянием стоит большое преступление».

Я могу не скрывать скромное происхождение Доктора, его патриотические настроения и связь с революцией, его призывы к арабскому единству и социализму, его многообразную экономическую деятельность — все это хорошо известно и без меня. Если же я попробую утаить связи Доктора с иностранными компаниями, подкармливающими своего египетского партнера подачками в виде международных премий, его постоянное стремление урвать больше от барышей, получаемых на добыче арабской нефти ее настоящими хозяевами в Западной Европе и Соединенных Штатах, то разрушу стержень, скрепляющий образ «деятеля» в единое целое.

Неожиданно Коротышка подал голос и безмятежно проговорил: