— Вы, конечно же, догадались, что это картина Махмуда Саида. Ее красота не только в мастерстве рисовальщика и превосходных красках. Нельзя не заметить загадочного взгляда и многозначительного жеста натурщицы. Она чем-то напоминает Мону Лизу, вы согласны?

Он сально ухмыльнулся и неожиданно подмигнул:

— А нет ли у вас еще таких картинок?

— Я понял ваш вопрос, но вынужден огорчить — порнографических открыток в моем доме нет. Есть книги такого рода; если не возражаете, могу их предложить.

Коротышка проворчал:

— Потом. Видно, времени у вас предостаточно. Кстати, почему вам не нравятся порнографические открытки? — Они изображают только застывшее мгновение. В таком эпизоде нет глубины. Объяснить поведение человека может только книга. Какой бы пошлой, дешевой и неправдоподобной она ни была, автор все-таки исходит из своего опыта, а потому, хочет он или нет, его произведение раскрывает область бессознательного в человеке вообще через раскрытие бессознательного в авторе.

Коротышка был явно разочарован таким поворотом беседы на интересующую его тему. Он изумленно уставился на меня, потом принялся прихлебывать чай, мрачно разглядывая полки на противоположной стене, до отказа заполненные книгами и пластинками.

Теперь, наконец-то, можно попытаться привести мысли в порядок.

Страшно представить, что расследование придется бросить и начать другую тему. Заново! А где я возьму второго Доктора — такого же блестящего и хваткого обладателя стольких незаурядных качеств? Заинтересует ли он меня? И кто даст гарантию, что через несколько месяцев Комитет не потребует замены и этого кандидата любым другим «без ограничений»?

Все же странно, что я цепляюсь за Доктора, будто наши судьбы непостижимо, но накрепко связаны. Почему? Причина, мне кажется, в том, что непредвиденные сложности в работе и сам собранный материал, благодаря которому я понял многое, чего раньше не мог, да и не стремился понять, — все это подтолкнуло к новой, осмысленной жизни. Только теперь я окончательно осознал, что не хочу отказаться от Доктора из-за страха снова провалиться в пустоту прежнего бесцельного существования.

С другой стороны, у меня нет выбора, и тема «деятеля» должна быть закрыта — Коротышка намекнул на это…

Странное поведение Комитета и двусмысленные интонации в голосе моего надзирателя, когда он говорил о смене темы, оставили какую-то тревогу, ощущение недоговоренности, загадки, отгадать которую я пока не мог.

Похоже, им удалось загнать меня в угол, ибо, попав под стражу, я потерял возможность передвигаться и действовать. Мысль о полной беспомощности в собственной квартире вызывала такую ярость, что думать о чем-то другом, я был просто не в состоянии.

Единственное средство успокоиться — сон. Он выручал меня с детства, давая надежное убежище от дневных горестей и нерешенных проблем.

Забыть о них! Провалиться в глухую темноту, побыстрее заснуть!

После долгой паузы я все же предложил Коротышке поужинать и, — какая радость:

— Нет, я поел до прихода к вам. Ужинайте, если хотите.

Слава Аллаху! Скоро я смогу отдохнуть от опостылевшего урода.

— Что-то не хочется. Вообще, пора спать. Где вам постелить?

Он недоуменно кивнул на кровать:

— Разве это не ваша постель?

— Моя. Но я охотно вам ее уступлю, а сам лягу в гостиной. Или наоборот, если вас чем-то не устраивает моя постель…

Коротышка резко оборвал:

— Ни то, ни другое. Мы оба будем спать в вашей постели.

Я хорошо, во всех подробностях помнил первую встречу с Комитетом и испугался. Несмотря на малый Рост, этот мужчина жилист и силен и, если что, мне с ним не справиться…

Незваный гость спокойно, будто у себя дома, открыл свой «Самсонайт», достал оттуда дорожный несессер, полотенце, матерчатую варежку. Кейс при этом он повернул так, чтобы я не мог увидеть его содержимого, и сразу же запер. После всех приготовлений Коротышка подтолкнул меня к ванной и, перекинув полотенце через плечо, направился следом. Там из несессера появились заграничная зубная паста и душистое французское мыло.

Я быстро ополоснул лицо и предоставил раковину гостю. Тот не торопясь, с наслаждением плескался, а мне в это время удалось безнадзорно помочиться и наполнить из душевого крана пластмассовые ведра. Вода доходит до наших последних этажей только ночью, поэтому приходится запасаться ею на весь следующий день.

Это привычное для меня дело страшно удивило Коротышку, а когда налитая в ведра вода прямо на глазах стала желтеть, рыжеть, а потом и чернеть, он изумился еще больше.

По всему видно, что в его доме никогда такой воды не бывает.

— У вас, наверное, стоит очиститель?

— Да, а как вы узнали?

Вот, наконец, наполнено последнее ведро. Закрывая кран, я снисходительно улыбнулся:

— Я вообще многое узнал за последнее время.

Гуськом: я, как всегда, впереди, он — следом, мы перешли в кухню и здесь занялись каждый своим делом. Мне предстояло заполнить питьевой водой свободные бутылки и кувшины, ему — зорко следить за этим с облюбованной позиции от дверного косяка.

Далее по ежевечернему распорядку полагалось плотное завинчивание вентиля газовой плиты и запирание дверных и оконных запоров, но сегодня я пренебрег бессмысленными предосторожностями. Увы, опасность в живом облике реального человека ночевала под одной со мной крышей. Друг за другом вернулись в комнату и принялись готовиться ко сну.

Он вытащил из кейса вышитую шелковую пижаму, собираясь переодеваться. Маловероятно, чтобы это зрелище доставило кому-нибудь удовольствие, мне — во всяком случае. — Может быть, я вам мешаю? Могу предложить ванную или, если хотите, на несколько минут выйду из комнаты.

Разумеется, ни о чем подобном не могло быть и речи.

Необходимость раздеться перед Коротышкой меня нисколько не смущала, ибо делать это перед мужчинами приходилось нередко. Кроме того, он достаточно насмотрелся на интимные места моего тела, так что стесняться теперь совсем глупо. Я пожал плечами, начал снимать одежду и, уже стоя перед ним в одном нижнем белье, почувствовал вдруг сковывающую робость, а, посмотрев украдкой на своего полуголого надзирателя, был потрясен невероятными размерами бугра, возвышавшегося между ляжками. Что это — застарелая мошоночная грыжа или необыкновенно щедрый дар природы?

Мне стало не по себе. Я сделал последнюю попытку избавиться от двусмысленной, полной неясных угроз, перспективы провести ночь в одной постели с незнакомым мужчиной и резко сказал:

— Если вы хотите почитать перед сном, я лягу в соседней комнате. Свет раздражает меня. — Не беспокойтесь. Я тоже хочу спать, поэтому читать не собираюсь.

На ватных ногах я поплелся к кровати и послушно вытянулся, как велел Коротышка, у стенки. Сам он спокойно выключил свет и лег с краю.

Я затаил дыхание.

Прошедший день страшно утомил и поставил неожиданную задачу с непонятным условием. Завтра я обязан ее решить, а для этого нужна хотя бы светлая голова. Увы, сон не шел.

Что же, в конце концов, нужно Коротышке? Я напряженно вслушивался в ночные звуки. Вначале их заглушал громкий стук собственного сердца, потом стали различимы хрип и гудение водопроводных труб, детский плач, звон капель о железное ведро в квартире подо мной, лай соседских собак. Малоприятные шумы обычно мешали спать и тем приводили в бешенство, но сегодня радовали и успокаивали своей обыденностью. Я почувствовал себя уверенней и даже начал дремать, но тут же вздрогнул от гулкого хлопка.

Началась охота на бездомных собак.

Большинство облезлых, исхудавших животных было мне хорошо знакомо — пугливой стаей они кочевали по кварталу, останавливаясь, в основном, у мусорных куч. Жалкие, забитые существа никому не могли причинить ни малейшего зла и лишь иногда, когда люди расходились на покой и улицы пустели, подавали голос. Именно этот лай, особенно слышный в ночной тишине, надоел кому-то из блестящих жителей нашего квартала, и тот отплатил истребление несчастных. Теперь почти каждую ночь я просыпался от выстрелов и визга умирающих животных. Тревожные и тоскливые звуки постепенно удалялись, пока не смолкли совсем, чтобы через день-два появиться снова.