Обогнав Юсуфа на шаг, я сел на деревянную скамью, одну из тех, что стояли вдоль реки. Он сел рядом со мной и озабоченно спросил:

— Вас утомляет ходьба?

— Вовсе нет. В моем состоянии ходить полезно — так сказал мне врач. Просто я думаю над тем, что услышал от тебя. Ты умный человек, Юсуф, и все понимаешь. Чем тебя заинтересовал этот проект? Тем, что он дает работу и деньги, и только?

— Конечно, — с горячностью заговорил Юсуф, — вы думаете: шофер, бездомный, повар — какое отношение он имеет к журналистике? А я…

— Я ничего такого не думаю. Твой богатый жизненный опыт очень поможет тебе, когда ты начнешь писать. Кроме того, ты же изучал журналистику в университете.

— Спасибо за добрые слова, — голос Юсуфа звучал грустно. — Я ведь не мог себе и представить, что в тридцать лет окажусь в такой ситуации. В школе я всегда был первым учеником, отец мною гордился и надеялся, что у меня большое будущее. Я с детства увлекался журналистикой. В средней школе был диктором школьного радио. Посылал статьи во все газеты и журналы, некоторые из них публиковались в разделе читательской почты. Первый и второй курсы университета закончил с отличными отметками. Вокруг стенгазеты, которую от первой до последней буквы писал я сам, каждую субботу собиралась толпа студентов, приходили даже с других факультетов. Я дал ей название «ан-Надим» и старался писать стилем надимовской газеты «В шутку и всерьез»[32]. Студентам нравилось, что моя газета отличается от других, выпускавшихся в университете в 1975-76 годах. Мой отец писал красивым шрифтом красным карандашом заголовки статей и помогал мне советами в работе над каждым номером.

— О чем же ты писал в своей газете в те дни?

— Обо всем, что происходило в стране. От отца я унаследовал любовь к Абд ан-Насеру. Отец был директором одной государственной компании. Работал он честно, ни разу не покусился на то, что ему не принадлежало. Жили мы в достатке и, даже когда отец вышел на пенсию, ни в чем не испытывали нужды. Вначале. Но после смерти Абд ан-Насера все переменилось. Пенсия обесценилась. Я видел, как мой старый отец мучается, стараясь свести концы с концами, тогда как жулики повсеместно процветают. Я писал об этом в стенной газете, сравнивал положение простого человека при Абд ан-Насере и в эпоху инфитаха. Выдвинул свою кандидатуру в руководство студенческого союза и был избран. Участвовал во всех забастовках и протестах. Но возникли организации фанатиков, которых правительство натравливало на нас. Они срывали со стен наши газеты, а если мы сопротивлялись, избивали нас железными кастетами. Они надевали их на руки прямо на глазах университетской охраны, которая охраняла их одних.

— Значит, — заметил я, — Ибрахим был прав, когда сказал, что ты прошел через то же, что и мы.

— Нет, не прав. Мы читали ваши статьи и учились у вас, когда были молодыми. Но когда затрещали наши головы, мы кинулись искать вас, но не нашли.

Его слова задели меня, я стал оправдываться:

— А что мы могли сделать? Как раз в то время, о котором ты говоришь, я написал книгу об Абд ан-Насере… — Оборвал фразу и сказал: — Что-то я замерз. К тому же, недавно я дал себе слово не вступать ни в какие споры, особенно политические.

Юсуф вслед за мной поднялся со скамьи:

— Прошу прощения, я вовсе не хотел вас обидеть. Просто объяснял, почему меня заинтересовал проект этой газеты. Не для того я страдал и скитался, чтобы кончить поваром.

Когда мы шли обратно к отелю, где я оставил машину, Юсуф внезапно признался:

— Как бы я хотел избавиться от этой женщины!

Я никак не прокомментировал это его признание, и он уже другим, оправдывающимся тоном продолжил:

— Поймите меня правильно, я не подлец, не такой, как те иностранцы, которые женятся на местных девушках, чтобы получить вид на жительство, а потом разводятся. Элен порядочная женщина, это так, но… поймите меня, я все равно хочу освободиться от нее!

— Я подумаю, Юсуф, чем я смогу помочь.

Но разговор об Элен быстро выветрился из моей памяти — в ней, как заноза, засел упрек Юсуфа в адрес моего поколения.

Мы с Бриджит не договаривались о встрече в тот вечер, и я решил позвонить ей. Но когда вставил ключ в замок своей квартиры и услышал внутри музыку и голос Умм Кульсум[33], понял, что Бриджит пришла сама. Сердце забилось от радости. У меня было много записей арабской и классической музыки, но из всех записей Бриджит больше всего любила Умм Кульсум.

Едва я переступил порог, Бриджит бросилась ко мне и крепко обняла. Я прижался к ней, словно ища защиты. Она тут же почувствовала неладное, разжала объятия и, глядя на меня в упор, грозно спросила:

— Что случилось? Ты изменил мне? Ты заслуживаешь наказания?

На ней был ее «форменный» костюм, но без жакета, который она сняла, оставшись в белой блузке и короткой юбке. Коса распущена, и волосы спадают на правое плечо. Смотря мне в глаза, Бриджит улыбалась и грозила пальцем. Я взял ее за руку и, целуя, повел к дивану. Она была в прекрасном настроении. Причину я понял, когда увидел на столике открытую и початую бутылку вина.

Я рассказал о том, как прошла встреча с эмиром. Бриджит, изобразив на лице разочарование, хлопнула меня но плечу:

— Что же ты не взял деньги, наивный человек? Эти богачи швыряют деньги в окно. Если бы я стояла под окном а кто-то кинул двадцать тысяч долларов и сказал мне: «возьми», неужели ты думаешь, я бы отказалась? Немедленно схватила бы и мы с тобой отправились бы в кругосветное путешествие.

— Чего бы потом от тебя ни потребовали?

— Но ты сам сказал, что он ничего от тебя не требовал. Он хочет, чтобы ты отдохнул. Он любит тебя за то, что ты это ты. Конечно, не так, как люблю я…

— Если бы я был уверен, что это правда!

Я взял ее за руку, но она сердито вырвала руку:

— Зачем мне лгать вам, ваше высочество? Я немедленно верну яхту, которую вы подарили мне на прошлой неделе.

Неожиданно она соскользнула с дивана на пол, стала на колени и, положив руки мне на грудь, горько вздохнула:

— Когда же кончатся эти сомнения? Когда ты поверишь, что я действительно тебя люблю? Я устала от сердец глупых, алчных, эгоистичных. Когда ты поверишь, что я всю жизнь искала такое сердце, как твое?

Она нежно поцеловала меня в грудь. Я наклонился поднимая ее с колен и говоря: «Но ты же знаешь, что это сердце до того, как встретить тебя, было на пороге смерти».

— Я бы не простила тебе, если бы ты меня бросил! Пойми, я сейчас открываю в себе прежнюю Бриджит, встречаюсь с ней, как со старым другом.

Став на ноги, она вдруг захлопала в ладоши:

— Все, с этой историей покончено, покончено навсегда. Нас только двое, ты и я, и никаких сомнений! Я сейчас давай читать стихи под аккомпанемент прекрасного голоса этой певицы.

Она направилась к книжным полкам и выбрала томик ал-Мутанабби, который узнала по толстой желтой обложке, так как я часто читал из него. Открыла книгу и стала водить глазами по странице справа налево, произнося все известные ей от меня арабские слова, как будто читая стихи:

— Ас-салам алейком… иззейак… фейн ан-наддара… инти гамиля гиддан… аш-шай… ахлян… ахлян…[34]

Потом передала книгу мне:

— Вот, прочитай стихи, в которых море под сияющим солнцем, спокойные волны набегают на берет и мягко откатываются назад, женщины сидят на песке и ткут рыбацкие сети, а дети помогают матерям. На скале стоит мальчик. Закинув руку за голову, он вглядывается в голубую даль моря и как только завидит на горизонте первую лодку, громко кричит. Женщины оставляют сети и бегут к кромке воды, омачивая в ней свои подолы. Они машут руками и издают радостные крики. Для детей наступает праздник… Это те самые стихи, которые ты читал мне вчера.